— Сколько? — папик морщит лицо, силясь понять. — Три, — спокойно повторяет Оксана. — Сегодня у нее день рождения. Папик откидывается на спинку стула и, не сводя с нее глаз, достает еще одну сигарету. — Та-ак… Сегодня, значит, такой день. И где же она, наша дочурка? — Он и не думает скрывать насмешку. — Это тебя не касается. — Хорошо. А сорок тысяч ты, стало быть, на подарок ей потратила? Случайно не вертолет купила? — Я знала, что так будет, — сокрушенно шепчет Оксана. — Я знала… — Что ты там бормочешь? Оксана собирается с силами — сейчас или никогда. — Три года назад я родила дочку. От тебя. Когда забеременела, я подумала: что делать? Рожать без отца? Сперва решила, что нет, ни за что, тем более при моей профессии… А потом (всхлип)… так жалко стало… и оставила. Нашла женщину, надежную, правда, очень дорогую, за границей… и родила. Если б ты знал, как я намучилась! — Это почему же? — Потому что скрывала ото всех, даже от подруг. Ты забыл, кем я работаю? Ну вот (глубокий вздох). Это все. Игорек долго молчит, вертит в руках потухшую сигарету, посматривает на Оксану. После паузы говорит: — Что ж ты мне ничего не сказала? — У тебя была твоя балерина… И вообще… я была уверена, что тебе это совершенно не нужно. — А теперь передумала? — Нет. Я же сказала — мне были нужны деньги. И я их взяла. А свою квартиру договорилась продать, чтобы… — Хорошо, допустим. Но почему я должен верить, что это мой ребенок? Вот он и пришел, ее звездный час. Оксана вскакивает со стула и кричит вне себя от ярости: — Что ты сказал?! — глаза ее мечут молнии. — «Почему?» Ну и подонок же ты! Ты забыл, как мы познакомились во время круиза? Помнишь? А помнишь, когда это было? — Ну! — папочка слегка ошарашен ее напором. — Помнишь, как ты ко мне никого не подпускал? Как ходил, высматривал, чтобы я ни с кем другим не снюхалась? Как с греком с этим сцепился — помнишь? А какие слова мне говорил?.. И я тебе верила, как… как… как дура. А ты в это время со своей балериной роман крутил… А потом мы с тобой в Лимасол уехали, одни. Трое суток из койки не вылезали, помнишь? — Ну помню, — как-то не очень уверенно произносит папик. Он явно сбит с толку. — А помнишь, когда это было? Нет? Это было с десятого по тринадцатое января, на старый Новый год. А теперь, — Оксана выбегает из столовой и, вернувшись, швыряет на стол свидетельство о рождении, — теперь посмотри, когда она родилась. Оксана в изнеможении падает на диван и поворачивается к нему спиной. Папик долго рассматривает метрику и наконец произносит: — Я одного не понимаю — что ж ты потом-то молчала? Когда мы с тобой снова… Когда уже ни балерины не было, никого? Вместо ответа Оксана причитает: — Сколько я слез пролила! Сколько страху натерпелась, когда она болела! Сколько раз собиралась уйти от тебя! Думаю, чего я жду? Чтоб женился? Да на фига мне это надо? Мне надо, чтобы любил — меня и дочку… И деньги тогда я для нее взяла, а ты… ты… помнишь, что ты мне устроил? Зачем да зачем! Ты думаешь, почему я тогда не ушла? Из-за нее. Все надеялась, что у нас с тобой все сладится и у нее будет отец. А теперь я же еще должна ему доказывать, что она от тебя! А не веришь, так пойди сделай анализ! ДНК или как там его… сейчас это просто. — Оксана шмыгает носом и сердито добавляет: — Впрочем, тебе и так любой дурак скажет, что она твоя. — Это почему? — подозрительно интересуется папик. — Да потому что она — вылитый твой портрет! Вот почему! — Да-а? — на лице у него появляется идиотская улыбка. Ага, попался, почувствовал себя папашей, старый павиан! — Ну ладно, ладно, — папик смущен, — прости папочку. Я же не знал… Как ее зовут? — Маша, — Оксана отвечает хмуро, не глядя на него. — Маша? — приятно удивляется папик. — Мою маму звали Машей. — А ты думаешь, почему я ее так назвала? — Да? — расплывается папик. — А ты разве знала? — А ты забыл, как рассказывал мне про Марью Игоревну? Через полчаса они лежат в постели, отдыхая от занятий любовью, и тихо шепчутся. — Я все-таки так и не понял, зачем тебе сорок тысяч? — Когда увидишь, какая она красивенькая, умненькая и развитая, тогда поймешь! — Да? — он явно доволен, но в голосе слышатся нотки сомнения. — Ты ей гувернантку из Англии выписала, что ли? — Ох, если б ты знал, чего я только для нее не делала! А ведь она и болела и… — Болела? Чем болела? — пугается папик. — Не волнуйся, — мурлычет Оксана. — Сейчас уже все хорошо. Врачи говорят, надо только скорее вывезти ее на теплое море. — Так какой разговор? Поезжайте на Кипр! — Как это — поезжайте? А ты? — ломается Оксана. — Рыбка моя, я сейчас никак. Освобожусь — сразу прилечу. Так что давай оформим бумажки и… — Какие бумажки? — Я ей отец или не отец? — Отец. Но это долго, я узнавала. Надо столько бумаг собрать… — За бабки все сделают в один день. А где она, моя девчушка? Я хочу на нее посмотреть. — А она… она-то как хочет тебя увидеть!.. Все повторяет: папочка, папочка… — Я хочу на нее посмотреть. Сейчас же. Сию минуту. — Вот еще, «сейчас», — передразнивает Оксана. — Столько времени не видел и сейчас обойдешься. — А что такое? Почему нет? Оксана делает вид, что засыпает, и, поворачиваясь на бок, что-то сонно бормочет. Папик не настаивает. Оксана, уставшая от только что разыгранного спектакля, тихо лежит в темноте, притворяясь спящей. Она уверена, что папик, проглотив наживку, тоже спит, но он неожиданно включает свет и спрашивает: — Слушай, а ты, часом, не придумала все это прямо сейчас? У Оксаны начинает бешено колотиться сердце. — Придумала?! — переспрашивает она тоном оскорбленной добродетели. — Зачем? Зачем мне?.. — Ну вот, «зачем»… — сонно вздыхает Игорек. — Это у вас, баб, надо спрашивать, зачем вы делаете то или другое… — и, снова гася свет, примирительно бормочет: — Ладно, ладно… я пошутил… Этой ночью Оксана впервые за последний месяц спит спокойно, без кошмаров. 12 Генка Малявин сидел перед телевизором, положив ноги в новых фирменных кроссовках на журнальный стол и держа в левой руке открытый пакет чипсов. Правой он то отправлял в рот хрустящий ломтик, то подносил к губам стоявшую на полу бутылку пива. С экрана неслись выстрелы, женские визги и вой полицейских сирен. Впрочем, за перипетиями сюжетной линии он особенно не следил — боевик этот он уже не раз видел и смотрел его сейчас только потому, что не нашел ничего лучше, а сидеть без дела Генка не умел. Покараулить девчонку он должен был еще как минимум недели две, но Оксана, у которой что-то стряслось, забрала ее раньше, и у него нежданно-негаданно образовалось что-то вроде выезда на курорт — клевая хата, арендованная до конца месяца, за которую к тому же платит Оксана, ящик с видюшником и полный холодильник продуктов и бухалова. И главное, целая куча бабок — такая, что он может хоть сейчас пойти и купить с потрохами всю эту квартиру, к ней — новую тачку (и ни какую-нибудь, а крутую иномарку) и у него еще полным-полно останется. И если он этого не делает, то только потому, что он умный, ушлый и осторожный и не хочет попасться как последний лох. Все, что он позволил себе до сих пор, это пару кроссовок, банку черной икры и две бутылки «Джека Дэниелса» — и то только после того, как Оксана забрала девчонку и слиняла. Черную икру, которую он пробовал два раза в жизни — в 10 лет, когда мать с собственной свадьбы принесла ему бутерброд, и потом еще раз, при других обстоятельствах, — он съел сразу, ложкой, даже не потрудившись намазать на хлеб. Когда за ним пришли, он с сожалением подумал, что пожадничал и не купил больше.