— Нет, сударь! — Сэм вскочил, как встрепанный. Фродо стянул с Пина одеяла и пошел к опушке леса. Далеко на востоке вставало над мглой мира алое солнце. Тронутые золотом и багрянцем осенние деревья плыли, казалось, в туманном море. Чуть ниже по склону дорога сбегала в овраг и исчезала. Когда он вернулся, Сэм с Пином развели добрый костер. — Воды! — закричал Пин. — Где вода? — Я не ношу воду в карманах, — сказал Фродо. — Мы думали, ты пошел за водой, — сказал Пин, доставая еду и расставляя чашки. — Тогда сходи сейчас. — Идем вместе, — позвал Фродо. — И прихвати баклаги. У подножия холма бежал ручеек. Они наполнили баклаги и котелок под маленьким водопадом. Вода была холодна, как лед; они умывались, брызгаясь и фыркая. Когда завтрак был кончен, а мешки упакованы снова, перевалило за десять; день постепенно становился жарким. Они спустились по склону, пересекли дорогу, поднялись на другой холм, снова спустились и снова поднялись; и плащи, одеяла, вода, еда и прочие вещи стали казаться тяжким грузом. Дневной путь обещал быть тяжелым. На протяжении нескольких миль дорога утомительным зигзагом карабкалась на крутой откос, а потом спускалась в последний раз. Они видели впереди, в низине, небольшие рощицы, что сливались вдали в бурую лесную марь. Они смотрели на Лесной Предел. Через него, извиваясь шнуром, шла дорога к Брендидуиму. — Дорога всегда идет вперед, — сказал Пин. — Но я не могу идти без отдыха. Давно пора закусить. — Он сел на обочину и поглядел на восток, в дымку, за которой лежал Брендидуим — и граница края, в котором он прожил всю жизнь. Сэм стоял рядом. Его круглые глаза были широко раскрыты — перед ним были земли, которых он никогда не видал. — Живут в тех лесах эльфы? — спросил он. — Никогда не слышал, — сказал Пин. Фродо молчал. Он тоже смотрел на восток, на дорогу, словно видел ее в первый раз. Вдруг он проговорил громко, но будто про себя: Дорога вдаль и вдаль ведет С того холма, где ее исток, Дорога велела идти вперед — Ее ослушаться я не мог. По ней прошествуй легкой стопой, Пока не вольешься в великий Путь, Где много троп совьется в одной… А дальше куда? Покуда забудь. — Похоже на песенки старого Бильбо, — заметил Пин. — Или сам сочинил? Звучит не очень-то ободряюще… — Сам не знаю, — сказал Фродо. — Оно пришло ко мне, будто я его придумал; а может и слышал когда-нибудь давно. Оно, знаешь, очень напоминает Бильбо перед самым его уходом. Он часто говорил, что есть лишь одна Дорога; что она — как большая река: начинается от каждого порога, и каждая тропа вливается в нее. «Опасное это дело, Фродо, — уходить из дому, — повторял он. — Ты ступаешь на Дорогу и, если не совладаешь с ногами, никому не известно, куда сможешь зайти. Понимаешь, это ведь та самая тропа, что идет через Лихолесье и, если ты ей позволишь, приведет тебя к Одинокой Горе, или даже в еще более жуткие места», — он часто повторял это на дороге к Торбе, возвращаясь с долгих прогулок. — Ну, меня-то Дорога никуда не уведет — в ближайший час, по крайней мере, — заявил Пин, развязывая мешок. Другие последовали его примеру: положили мешки на обочину и вытянули ноги на дорогу. Они отдохнули, хорошо закусили и продолжали отдыхать дальше. Солнце повернуло к закату, и землю заливал послеполуденный свет, когда пни пошли под гору. Пока что им не встретилось ни души. Дорогой почти не пользовались: для повозок она не годилась, да и мало кто ездил в Лесной Предел. Они шли уже около часа, когда Сэм на миг остановился и прислушался. Дорога устала извиваться и вела теперь прямо по зеленой луговине с редкими высокими деревьями — вестниками приближающегося леса. — Скачет вроде кто-то — пони, а может — лошадь, — сказал Сэм. Они оглянулись, но поворот дороги мешал видеть. — Может, Гэндальф?.. — предположил Фродо; но, едва сказав, почуял, что это не так, и внезапное желание спрятаться от этого всадника овладело им. — Может, это и чепуха, — сказал он извиняющимся голосом, — но мне что-то не хочется, чтобы нас видели. Надоело, что мои дела всеми замечаются и всюду обсуждаются. А если это Гэндальф… — добавил он, — устроим ему веселую встречу, чтоб неповадно было опаздывать. Ну, прячемся! Двое кинулись вправо и нырнули в небольшой овраг близ дороги. Фродо колебался: любопытство или какое-то иное чувство боролось в нем с желанием укрыться. Перестук копыт приблизился. Фродо бросился в высокую траву под нависшим над дорогой деревом. Потом поднял голову и осторожно взглянул поверх огромного корня. Из-за поворота показался черный конь — не хоббичий пони, а настоящий высокий конь; на нем, ссутулясь в седле, сидел всадник, закутанный в черный плащ, в надвинутом на глаза капюшоне — из-под плаща виднелись лишь сапоги с громадными шпорами. Лица было не разглядеть. Конь поравнялся с деревом — и встал. Всадник не двигался, склонив голову, как будто прислушивался. Из-под капюшона донеслось слабое сопение — точно кто-то принюхивался к едва различимому запаху; голова поворачивалась из стороны в сторону. Внезапный страх объял Фродо… и вдруг он понял, что надо всего-навсего надеть Кольцо. Он едва решался дышать, а рука потихоньку скользила к карману. Если он наденет Кольцо — он спасен. Советы Гэндальфа казались чушью. Надевал же Бильбо Кольцо — и ничего. «И я все ж таки пока в Крае», — подумал он, нащупывая цепочку. В этот миг всадник выпрямился и тронул поводья. Конь ступил вперед и пошел — сперва шагом, потом быстрой рысью. Фродо подобрался к обочине и следил за всадником, пока тот не скрылся из глаз. Он не был до конца уверен, но ему показалось что внезапно, перед тем как исчезнуть из виду, конь свернул вправо и скрылся за деревьями. «Все это очень чудно и беспокойно», — сказал Фродо самому себе, направляясь к товарищам. Пин и Сэм лежали ничком в траве и ничего не видели, так что Фродо рассказал им о всаднике и его чудном поведении. — Не могу объяснись, почему — но уверен, что он высматривал или вынюхивал меня; и еще уверен, что мне не хотелось, чтобы он меня нашел. Никогда не видел и не чуял ничего подобного. — Какое дело до нас одному из Громадин? — пробурчал Пин. — Что ему вообще-то надо в Крае? — Живут у нас кое-где Люди, — сказал Фродо. — В Южном Уделе, например. Но ни о ком подобном я и не слыхивал. Откуда он взялся, интересно знать? — Прошу прощения, — вставил вдруг Сэм. — Я, кажется, знаю, откуда он взялся. Из Хоббитона этот черный, если только он один. И знаю даже, куда он путь держит. — Чего ж ты молчал? — резко спросил Фродо, удивленно взглянув на него. — Да я, сударь, только сейчас вспомнил… Ведь как дело-то было: прибегаю я вчера вечером с ключом домой, а папаша мне и говорит: «Привет, Сэм! — говорит. — А я думал, ты уже уехал — утром, с господином Фродо. Спрашивали тут господина Торбинса, чужак какой-то, вот только отъехал. Я его в Пряжбери послал. Что-то не пришелся он мне. Разозлился, когда я сказал, что господин Торбинс уехал. Зашипел на меня, ты подумай! Я прямо затрясся!» «А он кто?» — спрашиваю Старика. «Не знаю, — отвечает. — Но не хоббит — это уж точно. Высокий, черный и клонится на меня. Я мыслю так, что это кто-то из чужедальних Громадин. Говорил он уж больно чудно». Времени у меня не было его слушать, сударь, — вы ведь меня ждали; да и не обратил я внимания на это. Старик мой и правда старый, почти уже слепой, а было уж темно, когда этот тип подъехал — Старик вышел воздухом подышать на ночь глядя. Надеюсь, никакой он беды не накликал? Или сам я?.. — Старика винить не за что, — сказал Фродо. — Кстати сказать я слышал его разговор с чужаком, который мной интересовался, хотел даже пойти и расспросить о нем Старика. И стоило бы — да и тебе стоило бы рассказать мне это пораньше. Был бы я осторожней в дороге. — Может, этот всадник и Стариков чужак и не связаны вовсе, — возразил Пин. — Уходили мы из Хоббитона тайно, ума не приложу, как он смог выследить нас. — А для чего ж он нюхает, сударь? — спросил Сэм. — И Старик говорил: черный тот был. — Надо бы мне дождаться Гэндальфа, — пробормотал Фродо. — А быть может, это только ухудшило бы все. — Так ты об этом всаднике что-то знаешь? — услыхал его бормотанье Пин. — Не знаю и предпочитаю не догадываться. — Ладно, братец Фродо! Держи свои тайны при себе, коли тебе этого хочется. Ну а сейчас — что нам делать? Я хотел подкрепиться немного, но, думаю, чем скорей мы отсюда уйдем — тем лучше. Не по душе мне эти ваши нюхающие всадники с невидимыми носами. — Да, надо нам уходить, — согласился Фродо. — Но не по дороге — что если этот всадник вернется, или еще один пожалует? Нам еще сегодня идти и идти. Забрендия — не ближний свет. Когда они опять двинулись в путь, тени деревьев на траве были длинны и прозрачны. Они отошли влево от дороги и старались, насколько можно, держаться от нее подальше. Но это задерживало: трава была густой и спутанной, земля — неровной, ветви деревьев переплетались с кустарником. Солнце багрово село за холмы позади, спускался вечер; тогда они вернулись на дорогу. В этом месте она сворачивала влево и спускалась в низину, уходя к Родгорду; здесь от нее ответвлялась тропа и рощей древних дубов шла вправо — к Заборью. — Вот ею мы и пойдем, — решил Фродо. Неподалеку от развилки они наткнулись на огромный остов старого дерева: оно все еще жило, кое-где на тонких ветвях, выросших вокруг давно сломанных сучьев, желтели листья, — но от корней до вершины его рассекала трещина. Хоббиты влезли внутрь и уселись на полу из прелой листвы и гнилого дерева. Они отдыхали и закусывали, тихо переговариваясь и время от времени прислушиваясь. Вокруг были сумерки, когда они вновь выбрались на тропу. Западный ветер вздыхал в ветвях. Перешептывалась листва. Вскоре дорога мягко повела под уклон. Над деревьями на востоке взошла звезда. Они шли рядом, чтобы было спокойней. Звезд становилось все больше, они разгорались все ярче — и непокой постепенно оставил их, и они перестали ожидать стука копыт. Они даже принялись напевать тихонько — у хоббитов в обычае бормотать себе под нос, когда случается ночью возвращаться домой. Чаще всего песни эти об ужине, а то и вовсе колыбельные; но эти хоббиты пели дорожную песню (хоть и не без упоминания об ужине и постели). Ее когда-то сочинил Бильбо — придумал слова к старому, как холмы, напеву — и научил ей Фродо, когда они бродили в долине Реки и говорили о Приключении. Огонь пылает в камельке, Под кровом ждет постель. Ночлег минуем налегке, Хоть кружится метель. Несут нас ноги — так идем! Усталость прочь гони! Какие ждут нас за углом Деревья и огни! И только нам кивнут они; По снегу и цветам Проходят дни, проходят дни И ставят вехи нам. Встают холмы, бежит вода,