— Тебе везет, Мерри, — тихо сказал Пин немного погодя. — Ты ехал с Гэндальфом. — И что с того? — Узнал ты от него что-нибудь? — Да, порядком. Больше, чем всегда. Но ты слышал всё или почти всё: вы были рядом, а мы не секретничали. Можешь завтра поехать с ним сам, если надеешься выжать из него что-нибудь еще и если он тебя возьмет. — Можно?! Отлично! А он всё так же замкнут, да? Совсем не изменился. — Он изменился, — Мерри слегка встряхнулся и попытался понять, что тревожит друга. — Он вырос… или не знаю, как сказать. Стал одновременно добрее и настороженнее, веселее и серьезнее, чем прежде. Он изменился; просто пока мы не имели случая увидеть, насколько. Но подумай, чем кончился его визит к Саруману! Вспомни, когда-то Саруман стоял выше Гэндальфа: глава Совета — что бы это ни значило. Он был Саруманом Белым. Теперь Белый Гэндальф. Саруман пришел по его зову, и Жезл его был сломан, а потом ему велели уйти, и он ушел! — Если Гэндальф и изменился, то лишь в том, что стал еще более скрытным, — стоял на своем Пин. — Взять хотя бы стеклянный шар. Он казалась, чрезвычайно обрадовался ему. Он что-то знает о нем — или догадывается. Но сказал ли он нам об этом? Ни полслова. А ведь поднял его я, я не дал ему скатиться в лужу. «Сюда, я возьму его, малыш», — и это всё. Хотел бы я знать, что это такое? Он был очень тяжел, — голос Пина стал еле слышен, точно он заговорил сам с собой. — Вот оно что! — протянул Мерри. — Вот что тебя грызет!.. Ну-ка, старина, припомни Гилдорово присловье (его еще Сэм обожает): «В дела Мудрецов носа не суй — голову потеряешь». — Все последние месяцы мы только и делаем, что суем нос в дела Мудрецов, — проворчал Пин. — Я хочу не только рисковать, но и знать. Я хочу взглянуть на тот шар. — Спи уж ты! — сказал Мерри. — Рано или поздно обо всём узнаешь. Милый мой Пин, никогда еще ни один Хват не мог упрекнуть Брендизайков в нелюбопытстве, но время ли сейчас, спрошу тебя? — Ладно! Что за беда в том, что я сказал тебе о желании взглянуть на шар? Я знаю, что мне его не получить, ведь Гэндальф сидит на нем, как наседка на яйцах. Но мало радости было услышать от тебя: «Тебе-его-не-видать, а-потому-отправляйся-спать!» — Ну, а что я еще могу сказать? — сонно пробормотал Мерри. — Прости, Пин, но тебе и правда лучше подождать до утра. После завтрака я буду к твоим услугам и помогу, чем смогу. А сейчас я хочу спать. Если я зевну еще хоть раз, то разорвусь до ушей. Доброй ночи! *** Пин умолк. Теперь он лежал смирно, но сон к нему по — прежнему не шел; не помогало даже тихое посапывание Мерри, уснувшего, не успев сказать «Доброй ночи!». Мысли о темном шаре, казалось, делались тем неотвязнее, чем спокойнее становилось вокруг. Пин вновь чувствовал в руках его тяжесть, вновь видел таинственную багровую глубь, куда заглянул на краткий миг. Он метался и вертелся, тщетно пытаясь думать о чём-нибудь другом. Он не мог больше выносить это. Он поднялся и огляделся. Было холодно, и он завернулся в плащ. Бледная луна освещала долину, в ее стылом блеске чернели тени кустов. Кругом лежали спящие. Часовых видно не было: они, наверное, поднялись на холм или затаились в кустах. Повинуясь необъяснимому притяжению, Пин тихо пошел туда, где лежал Гэндальф. Маг казался спящим, но веки его не были сомкнуты до конца: под длинными ресницами блестели глаза. Пин поспешно отступил. Но Гэндальф не шевелился; и снова двинувшись вперед — наполовину против воли — хоббит прокрался мимо его головы. Маг закутался в одеяло, набросив поверх плащ; а рядом с ним, между правым боком и согнутой рукой, был холмик, нечто завернутое в темную ткань; казалось, рука мага только что соскользнула с него. Едва дыша, Пин подбирался всё ближе и ближе. Наконец он встал на колени. Потом бесшумно протянул руки и медленно поднял ком: он оказался не таким тяжелым, как предполагая хоббит. «Может, это всего — то и есть, что узел с тряпьем», — подумал он со странным чувством облегчения, но узла обратно не положил. Постоял немного, сжимая его. Потом в голову ему пришла какая — то мысль. Он на цыпочках отошел, отыскал большой булыжник и вернулся. Он быстро сорвал ткань, обернул ею камень и осторожно положил сверток на прежнее место. И тогда взглянул на то, что держал в руках. Это был он: гладкий кристальный шар, сейчас темный и мертвый, лежал на коленях Пина. Пин поднял его, торопливо прикрыл собственным плащом и собрался было идти к своему ложу. В это время Гэндальф пошевелился и что-то пробормотал во сне на незнакомом языке; рука его нащупала завернутый камень — он вздохнул и больше не двигался. «Дурак несчастный! — ужаснулся про себя Пин. — Ты лезешь в жуткую беду. Живо положи его назад!». Но тут ощутил, что колени его дрожат и он не решится вернуться к магу и снова сменить камни. «Мне его ни за что не положить, не разбудив его, — подумал он. — Не стоит и пробовать, пока не успокоюсь. Так что я вполне могу взглянуть на него. Но, конечно, не здесь!» Он бесшумно скользнул прочь и уселся на пригорок, неподалеку от своего ложа. Через край лощины заглядывала луна. Пин сидел, положив шар на колени. Он низко склонился к нему, как жадный ребенок склоняется над миской с едой, спрятавшись в угол — подальше от других. Он откинул плащ и взглянул. Воздух вокруг сгустился и замер. Сперва шар был черен, темен как смоль, лишь лунные блики мерцали на его боках. Потом откуда-то возник слабый тлеющий свет, и всполыхнулся в самом сердце его, и приковал к себе взгляд Пина, и он уже не мог отвести глаз. Вскоре весь шар изнутри охватило пламя; шар вращался — или кружились внутри него огни. Внезапно огни исчезли. Пин задохнулся и дернулся, но остался склоненным, сжимая шар обеими руками. Он нагибался всё ниже и ниже, а потом словно окостенел; губы его беззвучно двигались. Вдруг с придушенным криком он упал навзничь и замер. Крик был ужасен. Стражи спрыгнули с берега; весь лагерь пришел в движение. *** — Так вот кто вор! — сказал Гэндальф. Он поспешно набросил плащ на шар. — Пин!.. Печальный поворот событий! — он опустился на колени рядом с телом Пина: хоббит лежал на спине, окостенев, уставя в небо невидящие глаза. — Шалость! Какие беды навлек он на свою и наши головы? — осунувшееся лицо мага исказилось страданием. Он взял руку Пина и нагнулся к его лицу, вслушиваясь в дыхание; затем положил ладони ему на лоб. Хоббит вздрогнул. Его глаза закрылись. Он вскрикнул и сел, в смятении уставясь на окружающие его бледные в лунном свете лица. — Оно не для тебя, Саруман! — воскликнул он резким, бесстрастным голосом, отпрянув от Гэндальфа. — Я сейчас же пришлю за ним! Ты понял? Передай в точности! — он попытался вскочить и убежать, но Гэндальф ласково, но твердо удержал его. — Перегрин Хват! — сказал он. — Очнись! Хоббит обмяк и качнулся вперед, вцепившись в руку мага. — Гэндальф! — вскричал он. — Гэндальф! Прости меня! — Простить тебя? — сказал маг. — Скажи сначала, что ты сделал? — Я… я взял шар и посмотрел в него, — с запинкой пробормотал Пин, — …и увидел тварей. Я испугался… Хотел убежать, но не смог. А потом возник он и допрашивал меня, и… и больше я ничего не помню… — Так не пойдет, — сурово сказал Гэндальф. — Что ты видел и что сказал? Пин закрыл глаза и задрожал, но не ответил ни слова. Все молча смотрели на него, кроме Мерри — тот отвернулся. Но лицо Гэндальфа было жестко. — Говори! — приказал он. Медленно, запинаясь, Пин заговорил снова, и тихая речь его постепенно становилась яснее и громче: — Я видел темное небо и высокие укрепления… — сказал он, — и мутные звезды… Они казались очень далекими и… давними… однако ясными и резкими. Потом звезды пропали — их затмили какие-то крылатые твари… Огромные… но в стекле они были не больше летучих мышей, кружащих над крепостью. Мне показалось, их девять. Одна тварь полетела прямо на меня… и всё росла, росла… У нее ужасный… нет, нет! Не могу… Я попытался убежать, решил, что она вылетит… но когда она закрыла весь шар, то исчезла. Потом возник он. Он не говорил… просто смотрел, и я понимал. «Итак, ты вернулся? Почему ты столь долго пренебрегал донесениями?» Я не ответил. Он сказал: «Кто ты?» Я молчал по-прежнему, но мне было тяжко; и он надавил на меня, и я сказал: «Хоббит». А потом мне вдруг показалось, что он видит меня и смеется надо мной. Это было жестоко: словно… словно меня кромсали ножом. А он сказал: «Погоди! Скоро мы опять встретимся. Передай Саруману — это лакомство не для него. Я тотчас пришлю за ним. Ты понял? Передай в точности!» Потом… Потом он пожрал меня глазами. Я чувствовал, что распадаюсь… Нет, нет! Больше я ничего не скажу. Больше я ничего не помню. — Взгляни на меня! — велел Гэндальф. Пин посмотрел ему прямо в глаза. Мгновение — и лицо мага смягчилось, появилась тень улыбки. Он ласково положил руку на голову Пина. — Хорошо! — сказал он. — Не говори больше! Тебя не изменили. Глаза твои не лгут, как я боялся. Но Он не говорил с тобой долго. Дурак, но честный дурак — им ты был, им и останешься, Перегрин Хват. Мудрый мог бы принести в таком положении куда больше зла. Но запомни это! Ты спасся, и все твои друзья тоже, лишь благодаря счастливой случайности. Второй раз можешь на нее не рассчитывать. Если бы он допросил тебя — ты рассказал бы всё, что знаешь, — и погубил бы нас. Но он был слишком нетерпелив. Ему не нужны были просто вести, ему нужен был ты и как можно быстрее, чтобы он мог заняться тобой, медленно, в Черном Замке. Не трясись! Коли уж сунул нос в дела Мудрецов — будь готов потерять голову. Но успокойся! Я тебя прощаю. Ободрись! Всё обернулось не так плохо, как могло бы. Он мягко поднял Пина и отнес его назад на ложе. Подошел Мерри и уселся рядом. — Лежи и отдыхай, если можешь, Пин! — сказал Гэндальф. — Доверься мне. Если еще когда-нибудь почувствуешь зуд в ладонях, приди и скажи. Такие вещи излечимы. Но как бы там ни было, дорогой мой хоббит, не подкладывай мне больше камней под бок! А теперь я оставляю вас вдвоем. *** Гэндальф вернулся к остальным. Они по-прежнему стояли вокруг камня из Ортханка, погруженные в тяжкие раздумья. — Опасность подкралась в ночи, когда меньше всего можно было ожидать, — сказал маг. — Мы едва спаслись. — Как хоббит, Пин? — спросил Арагорн. — Думаю, всё обойдется, — отвечал Гэндальф. — Им владели недолго, а хоббиты имеют удивительные силы к возрождению. Память или ужас этого изгладятся скоро. Слишком скоро, быть может. Возьмешься ли ты, Арагорн, стеречь сей камень? Это опасная стража. — Истинно опасная, но не для всех, — возразил Арагорн. — Здесь тот, кто может владеть им по праву. Ибо это, несомненно Палантир Ортханка из сокровищницы Элендиля, оставленный здесь Королями Гондора. Мой час близок. Я возьму его. Гэндальф взглянул на Арагорна, а потом, к удивлению остальных, поднял закрытый камень и поклонился, как бы преподнося его. — Прими его, лэйрд! — молвил он. — В залог всего, что будет возвращено. Но если позволишь дать тебе совет, не пользуйся им — пока! Будь осторожен! — Когда я был тороплив или неосторожен? Кто ждал и готовился в эти долгие годы? — сказал Арагорн. — Еще не время. Смотри, не оступись в конце пути, — ответил Гэндальф. — Но, по крайней мере, храни его втайне. Ты, и все остальные, стоящие здесь! Хоббит Перегрин ни в коем случае не должен узнать, где он спрятан. Лиходейское безумие вновь может поразить его. Ибо — увы! — он держал его и смотрел в него, чего не должно было случиться. Он не должен был дотрагиваться до него в Исенгарде — мне следовало бы быть попроворнее. Но ум мой был занят Саруманом, и я не сразу разгадал природу камня. Потом я устал и, когда лежал, размышляя над этим, меня сморил сон. Теперь я знаю! — Да, сомнений нет, — согласился Арагорн. — Мы, наконец, нашли связь между Исенгардом и Мордором. Многое объяснилось. — Неведомыми силами обладают наши враги и неведомыми слабостями! — сказал Теодэн. — Но давно сказано: «Часто зло кончает злом». — Мы не единожды убеждались в этом, — кивнул Гэндальф. — Но на этот раз нам удивительно везет. Быть может, этот хоббит, сам того не ведая, вытащил меня из могилы. Я размышлял, не испытать ли мне камень самому. Поступи я так — я сам открылся бы Ему. Я не готов к такому испытанию и не знаю, буду ли когда-нибудь готов. Но даже если бы я нашел силы отстоять себя — мне показаться Ему было бы гибельно, пока не настал час, когда тайна перестанет быть тайной. — Час настал, думается мне, — сказал Арагорн. — Нет еще, — возразил Гэндальф. — Краткое время Он будет в неведении — и это время мы должны использовать. Враг, это ясно, думает, что Камень в Ортханке — где же ему еще быть? И, значит, хоббит там, он пойман, и Саруман принуждал его смотреть в шар, чтобы помучить. Этот темный ум занят сейчас лишь хоббитом, его голосом, лицом и предвкушением; пройдет какое-то время, пока он поймет, что ошибся. Нам нельзя упускать этого времени. Мы и так замешкались. Соседство с Исенгардом — не место для задержки, особенно сейчас. Я выезжаю немедленно с Перегрином. Ему это принесет больше пользы, чем ночная бессонница. — Со мной останутся Йомер и десять всадников, — решил князь. — Мы выйдем на рассвете. Остальные могут следовать за Арагорном и выступить так скоро, как захотят. — Как пожелаешь, — ответил Гэндальф. — Но торопись, торопись, как только можешь! Скачи быстрей под защиту холмов, в Хельмову Бездну!