*** И в это время их накрыл мрак. Лунный свет погас, как отрезанный. Несколько роандийцев закричало и пригнулось, прикрыв головы руками словно защищаясь от удара сверху. Слепой страх и смертный холод пал на них. Съежившись, они взглянули вверх. Огромная крылатая тень, подобная черной туче, медленно миновала луну. Она описала круг и полетела к северу быстрее самого быстрого ветра в Средиземье. Перед ней меркли звезды. Она исчезла. *** Они стояли, окаменев. Гэндальф вглядывался в небо, руки его были опущены, сжатые пальцы окостенели. — Назгул! — вскричал он. — Посланец Мордора. Грядет буря. Назгул пересек Реку! Скачите! Не ждите рассвета! И пусть быстрые не ждут слабых! Скачите! Он кинулся прочь, на бегу зовя Ночиветра. Арагорн последовал за ним. Подбежав к Пину, Гэндальф подхватил его на руки. — На сей раз ты поедешь со мной, — сказал он. — Посмотришь, как может мчаться Ночиветр. — Перекинув через плечо небольшой мешок, маг побежал назад, туда, где спал. Там уже стоял Ночиветр. Гэндальф вскочил на коня. Арагорн поднял Пина, закутанного в одеяло и плащ, и устроил его меж рук Гэндальфа. — Прощайте! Торопитесь! — крикнул Гэндальф. — Вперед, Ночиветр! Скакун мотнул головой. Его струящийся хвост блеснул в лунном свете. Потом он прянул вперед, прыгнул и умчался, как горный северный ветер. — Прекрасная, спокойная ночь! — сказал Мерри Арагорну. — Кое-кому здорово повезло. Он не хотел спать и хотел ехать с Гэндальфом — и уехал! Вместо того, чтобы обратиться в камень и стоять тут вечным предостережением. — Если бы ты, а не он, первым поднял Камень — что было бы тогда? — холодно спросил Арагорн. — Быть может, ты причинил бы куда больше зла. Кто знает? А сейчас, боюсь, тебе повезло лишь в одном: ты поедешь со мной. Немедленно. Иди и соберись, и прихвати всё, что оставил Пин. Да торопись! *** Ночиветр летел по степи, не нуждаясь ни в понуканиях, ни в руководстве. Прошло менее часа — а они уже достигли Исенских Бродов и миновали их. Курган всадников с холодно мерцающими копьями серел позади. Пин оживал. Ему было тепло, а лицо обдувал ласковый свежий ветер. Он был с Гэндальфом. Ужас Камня и смертная тень, окутавшая луну, истаяли, исчезли позади в горной мгле или в прошедшем сне. Он глубоко вздохнул. — Я не знал, что ты ездишь без седла, Гэндальф, — заметил он. — Да у тебя и уздечки нет? — Я езжу по-эльфийски только на Ночиветре, — откликнулся Гэндальф. — Ночиветру не нужна сбруя. Не ты едешь на нем: он желает тебя нести — или нет. Если желает, этого достаточно. Тогда уж его дело следить, чтобы ты оставался на его спине, если только ты не взлетишь в воздух. — Быстро ли он бежит? — спросил Пин. — Как ветер, но очень мягко. И как легка его поступь! — Сейчас он бежит, как самая быстрая лошадь, — ответил Гэндальф, — однако, для него это не быстро. Здесь небольшой подъем и земля более изрыта, чем за рекой. Но взгляни, как приближаются Белые Горы! Вон там — Триглав: пики блестят под звездами, как черные копья. Скоро мы минуем развилку и въедем в Предущелье, где две ночи назад шел бой. Пин умолк на время. Он слышал, как Гэндальф тихо напевает что — то, бормоча короткие обрывки рифм на разных языках, пока мили стлались перед ними. Наконец маг начал песню, слова которой хоббит разобрал: несколько строк донеслись до него сквозь свист ветра: Высокие лодьи и высокие короли, Что неподвластным векам Они принесли от древней земли По бурным морям? Семь камней, и семь звезд, И единое Белое Древо. — Что ты говоришь, Гэндальф? — спросил Пин. — Я перебирал в памяти стихи Летописных Сводов, — отозвался маг. — Хоббиты, полагаю, забыли их, даже если и знали когда-то. — Нет, не все, — сказал Пин. — И у нас есть свои, да только тебе они, наверное, не интересны. Но этого я не слыхал. О чём это: семь звезд и семь камней? — О палантирах древних королей. — А что они такое? — Название означает: «Тот, что видит далеко». Камень Ортханка — один из них. — Значит он… он сделан… — Пин колебался, — …не Врагом? — Нет, — сказал Гэндальф. — И не Саруманом. Это превыше его мудрости, да пожалуй, и мудрости Саурона. Палантиры пришли с Заокраинного Запада, из Эльдамара. Сотворили их нолдоры, быть может, и сам Феанор — столь давно, что время это не исчислишь годами. Но нет вещи, которой Саурон не обернул бы во зло. Жаль Сарумана! Это стало причиной его падения, как я теперь понимаю. Всё, сотворенное искусством глубже нашего, таит опасность для нас. Однако он должен быть наказан. Глупец! Держать его в секрете, для собственной выгоды! Он никогда ни словом не обмолвился о нем на Совете. Мы не знали, что в разрушительных войнах Гондора палантиры его уцелели. Люди позабыли о них давным-давно. Даже в Гондоре они — тайное знание избранных; в Арноре о них упоминают лишь Летописи Дунаданов. — А для чего их использовали люди древности? — спросил Пин в удивлении и восторге от неожиданной разговорчивости мага; он гадал только, долго ли это будет продолжаться. — Чтобы видеть далеко и мысленно беседовать друг с другом, — сказал Гэндальф. — Так они охраняли и объединяли Гондорское княжество. Они поместили Камни в Минас-Аноре и в Минас-Ифиле, и в Ортханке, в кольце Исенгарда. Главнейший из них находился под Звездным Сводом в Осгилиафе, пока крепость не разрушили. Три других были далеко на севере. В замке Эльронда говорят, что они в Аннуминасе и в Амон-Суле, а Камень Элендиля — на Крепостных Холмах, что обращены к Мифлонду, Серебристой Гавани, где на водах залива покоятся серые корабли. Один палантир отвечает другому, но в Гондоре все они были всегда открыты взгляду Осгилиафа. Теперь выходит, что, как устояла скала Ортханка в бурях времени, так сохранился и ее палантир. Но один он может лишь видеть то, что далеко — и в пространстве и во времени. Без сомнения, это было очень полезно Саруману, однако он, кажется, не был удовлетворен. Жадно всматривался он всё дальше и дальше в чужие земли — пока не вгляделся в Барад-Дур. Тогда он попался! Кто знает, где могут лежать сейчас потерянные камни Арнора и Гондора, погребены ли они или скрыты под водой? Но по крайней мере один Саурон добыл и приспособил для своих целей. Думаю, это Ифильский камень, потому что Он давно овладел Минас-Ифилем и обратил его в лихое место: Минас-Моргулом зовется он ныне. Сейчас легко догадаться, как блуждающий взгляд Сарумана был пойман и схвачен; и как с тех пор его убеждали, а если уговоры не действовали — запугивали. Ловец в ловушке, ястреб в когтях орла, паук в стальных сетях! Интересно, как давно принудили его часто подходить к стеклу для наблюдений и наставлений, и так склонили Камень Ортханка к Барад-Дуру, что если кто-либо, не обладающий железной волей, посмотрит в него, шар быстро доносит туда его мысли и взгляд? А как он притягивает к себе! Не чувствовал ли я этого? Даже теперь душа моя жаждет испытать мою волю на нем, проверить, не смогу ли я вырвать его оттуда и повернуть, куда хочу я, — взглянуть через бездонные моря вод и времен на Тирион Прекрасный и увидеть невообразимые руки и дух Феанора за работой, когда Серебряное и Золотое Деревья были в цвету!.. — Он вздохнул и умолк. — Хотел бы я знать всё это прежде, — сказал Пин. — Я никогда не сделал бы того, что сделал. — Сделал бы, — мрачно возразил Гэндальф. — Ты знал, что поступаешь неверно и глупо; и ты твердил себе это — но не послушался. Я не сказал тебе об этом раньше, потому что понял всё, что случилось, только что, размышляя над этим во время нашей скачки. Но даже заговори я об этом прежде — это не уменьшило бы твоего влечения, ты всё равно не смог бы противостоять ему. Наоборот! Нет, обожженная рука — лучший учитель. После этого слова об огне доходят до сердца. — Они дошли, — кивнул Пин. — Если передо мной будут лежать все семь камней — я зажмурю глаза и засуну руки в карманы. — Прекрасно, — сказал Гэндальф. — На это я и надеялся. — Но мне хотелось бы знать… — Пощади! — вскричал Гэндальф. — Если мой рассказ не излечил твое любопытство — мне придется провести остаток дней, отвечая тебе. Что еще хочешь ты знать? — Имена всех звезд и всего живущего, и историю Средиземья, и Заморья, и Раздельных Морей, — засмеялся Пин. — Конечно! Никак не меньше. Но это потом. Сейчас меня занимает черная тень. Я слышал, ты крикнул: «Посланец Мордора». Что он такое? Чего ему надо в Изенгарде? — Это крылатый Черный Всадник — Назгул, — сказал Гэндальф. — Он должен был забрать тебя в Черный Замок. — Но он же не прилетит за мной, правда? — голос Пина задрожал. Я хочу сказать, он не знает, что я… — Конечно нет, — мягко прервал его Гэндальф. — Больше двухсот лиг прямого полета между Ортханком и Барад-Дуром, и даже у Назгула уйдет несколько часов на такой перелет. Но Саруман, конечно же, смотрел в Камень во время орочьей вылазки, и все его тайные мысли, не сомневаюсь, были прочитаны. Посланец должен узнать, что он делает. А после того, что случилось этой ночью, явится еще один — и скоро. Так что тиски, в которых оказался Саруман, сжались до конца. Пленника он отослать не сможет. Камня у него нет, и на зов он не ответит. Саурон решит, что он хочет задержать пленника и потому перестал пользоваться Камнем. Даже если Саруман расскажет посланцу правду, это ему не поможет. Пусть Исенгард разрушен — сам-то он, однако, уцелел. Так что, хочет он того или нет, а его сочтут бунтовщиком. Он отказался от нас, чтобы избежать этого! Что он станет делать в таком положении, не представляю. У него хватит сил — пока он в Ортханке — противостоять Девятерым. И он попытается это сделать. Он может попытаться поймать Назгула или, на худой конец, уничтожить тварь, на которой тот скачет по воздуху. В таком случае, пусть роандийцы присмотрят за своими конями! Но я не знаю, чем обернется это для нас — добром или бедой. Возможно, замыслы Врага спутаются, или их затмит ярость на Сарумана. Возможно, он узнает, что я был там и стоял на ступенях Ортханка — с хоббитами-прихвостнями. Или что наследник Элендиля жив и стоял подле меня. Если Червослова не обманули роандийские доспехи, он вспомнит Арагорна и то, как он себя назвал. Вот чего я боюсь. И сейчас мы несемся из огня да в полымя. Каждый шаг Ночиветра приближает тебя к Царству Тьмы, Перегрин. Пин не ответил, но запахнул плащ, словно внезапный озноб охватил его. Серые земли проносились мимо. — Смотри! — сказал Гэндальф. — Перед нами долины Вэйсана. Здесь мы свернем на Восточный Тракт. Темная тень вон там — начало Предущельного Оврага. Там — дальше — лежат Мерцающие Пещеры, Агларонд. Не спрашивай о них у меня. Спроси у Гимли, если вы снова встретитесь, и впервые ты услышишь ответ куда длиннее, чем захочешь. Сам ты этих пещер не увидишь, нам не по пути. Скоро они будут далеко позади. — А я думал, ты собираешься остановиться в Хельмовой Бездне! — удивился Пин. — Куда же ты тогда? — В Минас-Тириф, пока море войны не захлестнуло его. — Ох ты!.. А это далеко? — Лиги и лиги, — ответил Гэндальф. — Трижды столько, сколько до владений князя Теодэна, а они отсюда более чем в ста милях полета мордорских вестников. Ночиветру предстоит пробежать больше. Кто поспеет первым? Мы будем скакать до рассвета, а до него еще несколько часов. Потом даже Ночиветру нужно будет отдохнуть в какой-нибудь лощине в горах: надеюсь, в Эдорасе. Спи, если можешь! Ты увидишь первый блеск солнца на Золотой Крыше Дворца Эорла. А два дня спустя ты увидишь багряную тень горы Миндоллуин и стены крепости Дэнэтора, белеющие в свете утра. Вперед, Ночиветр! Беги, великое сердце, беги, как не бегал никогда! Теперь мы на земле, где ты родился, где знаешь каждый камень. Беги же! Надежда в быстроте! Ночиветр мотнул головой и громко заржал, словно труба звала его в бой. Потом прыгнул вперед. Огонь летел из-под его копыт; ночь проносилась мимо. Медленно погружаясь в сон, Пин был охвачен странным чувством: он и Гэндальф окаменели, сидя на статуе бегущего коня, под ноги которого в свисте и шуме ветра катился мир. Книга четвертая