Голлум двигался быстро, вытянув шею, часто опускаясь на четвереньки. Фродо и Сэм едва поспевала за ним; однако он, казалось, раздумал бежать — и если они падали, оборачивался и ждал. Через некоторое время он привел их к краю узкой трещины, на которую они наткнулись прежде; но теперь они были дальше от холмов. — Вот она! — крикнул Голлум. — Там есть тропка внизу. Мы пойдем по ней — пойдем туда, — он указал на юго-восток — на болота. С них тянуло тяжелым запахом гнили. Он принялся шнырять взад-вперед по берегу и, наконец, позвал их. — Здесь! Здесь можно спуститься. Смеагол знает дорогу: он шел этой тропой, прячась от орков. Он показывал путь, и хоббиты следом за ним спустились во мрак. Это было нетрудно: трещина в том месте была всего каких-нибудь пятнадцати футов глубиной и дюжины — шириной. По дну ее бежала вода — это было русло одной из речек, сбегающих с нагорий и питающих стоячие болота и трясины. Голлум повернул направо, к югу, и зашлепал по мелкому каменистому ручью. Он казался ужасно довольным и посмеивался про себя, порой даже наквакивая что-то вроде песни: Земля холодна, Жжет руки она Истерзаны ноги О камни дороги, И горный хребет — Как голый скелет. Но речки прохладны И ранам отрадны. Желали бы мы… — Ха! Ха! Чего бы мы желали? — он искоса глянул на хоббитов. — Мы скажем вам, — квакнул он. — Он давно догадался об этом, Торбин-с, догадался. — Слабым светом взблеснули белесые глаза, и Сэм, уловивший этот блеск, подумал, что ничего хорошего он не сулит. Без воздуха живет она И как могила холодна, Не пьет, хотя в воде сидит, В броне, хотя и не звенит. Ах, только бы знать, Как рыбку поймать, — Вот было б не грустно, А сладко и вкусно! Слова эти напомнили Сэму о том, что заботило его с того самого момента, как хозяин взял Голлума в проводники: о еде. Ему и в голову не приходило, что хозяин вспомнит о ней; но Голлум должен был вспомнить. И правда, как питался Голлум во время своих одиноких блужданий? «Не больно-то хорошо, — размышлял Сэм. — Вон он какой заморыш. Вот не найдет рыбки — так решит с голодухи хоббитом закусить… Шутки шутками, а ведь вполне может эта тварь захватить нас врасплох. Ну уж нет, не выйдет. Сэм Гискри, будь начеку!» Они долго брели по темной извилистой расселине — во всяком случае, усталым ногам Сэма и Фродо путь этот показался долгим. Расселина заворачивала к востоку, делаясь постепенно шире и мельче Наконец небо слабо осветилось предутренней серостью. Голлум не выказывал признаков усталости, но теперь взглянул вверх и остановился. — День рядом, — прошептал он, будто День был кем-то, кто мог накинуться на него. — Смеагол останется здесь: я останусь здесь, и Желтый Лик не увидит меня. — Мы были бы рады увидеть солнце, — заметил Фродо. — Но мы тоже останемся здесь: мы слишком устали, чтобы идти дальше. — Зря вы радуетесь Желтому Лику, — сказал Голлум. — Он выдает нас. Славненькие разумненькие хоббитсы останутся со Смеаголом. Кругом орки и мерзкие твари. Они видят далеко. Оставайтесь и прячьтесь со мной! Трое путников устроились на отдых у подножия скальной стены расселины. Она была теперь немногим выше роста высокого человека, и по низу ее шли широкие, ровные и сухие каменные уступы; у другой стены в русле бежала вода. Фродо и Сэм уселись на один из уступов, чтобы дать отдохнуть спине. Голлум плескался в ручье. — Надо немного поесть, — сказал Фродо. — Хочешь есть, Смеагол? Еды у нас немного, но мы поделимся с тобой. При слове «еда» белесые глаза Голлума полыхнули зеленым светом и сделались куда больше его худого болезненного лица. На какой — то миг он вновь стал прежним шипящим Голлумом. — Мы голодны, да, мы голодны, — заныл он. — Что они там куш-шают, моя прелес-сть?.. Уж-ш не рыбсу ли, с-сладкую, с-с-сочную рыбсу? — язык его высунулся меж острых желтых зубов, облизывая бесцветные губы. — Рыбы у нас нет, — сказал Фродо. — У нас есть только это, — он показал на лембас, — и вода — если здешняя вода годится для питья. — Годитс-с-ся, годит-с-ся, вкус-сная водица, — прошипел Голлум. — Пейте, пейте вс-сласть, пока мож-шно! А что у них там, прелесть? Оно хрустит? Оно вкус — сное? Фродо отломил кусок лепешки и подал его Голлуму на листе-обертке. Голлум понюхал лист, и лицо его исказилось: судорога отвращения прошла по нему, намек на прежнюю злобу. — Смеагол чует! — заявил он. — Листья из страны эльфов, тьфу! Они воняют. Он взбирался на их деревья — и не мог смыть запах с рук, своих славных рук, — отбросив лист, он взял краешек лепешки и надкусил его. Но тут же выплюнул и зашелся кашлем. — Ах-х! Нет! — лопотал он. — Вы хотите задушить бедного Смеагола! Пыль и зола, он не может это есть. Он должен голодать. Но Смеаголу все равно. Чудные хоббиты! Смеагол поклялся. Он будет голодать. Он не может есть их еду. Он будет голодать. Бедный тощий Смеагол! — Прости, — сказал Фродо. — Боюсь, мне нечем тебе помочь. Я думал, наша еда подойдет тебе, если ты ее попробуешь. Но, видно, ты даже пробовать ее пока не можешь. Хоббиты молча жевали лембас. Сэм подумал, что они почему-то стали вкуснее: отвращение Голлума вновь привлекло его к эльфийскому хлебу. Но он не успокоился. Голлум провожал взглядом каждый кусок, как собака, жаждущая подачки с обеденного стола. Только когда они поели и укладывались спать, он поверил, что у них нет припрятанных лакомств. Тогда он отошел и сел поодаль, тихо похныкивая. — Послушайте! — шепнул Сэм Фродо (не слишком тихо: его не волновало, слышит его Голлум или нет). — Нам надо поспать; но не обоим сразу — этот голодный злыдень под боком. Клятва или не клятва, Голлум или Смеагол, да только не верится мне, что он сразу так уж изменился. Вы спите, господин Фродо, а как у меня станут слипаться глаза — я вас разбужу. По очереди, как раньше, пока он на свободе. — Может, ты и прав, Сэм, — Фродо говорил не таясь. — Он изменился, конечно, но насколько глубоко — еще не знаю. Хотя, правду сказать, не думаю, чтобы нам было чего бояться — сейчас. Впрочем, покарауль, если хочешь. Дай мне часа два, не больше, потом буди. Таким усталым был Фродо, что голова его упала на грудь, едва он договорил. Голлум, казалось, ничего уже не боялся; он свернулся и совершенно невозмутимо улегся спать. Дыхание его с тихим свистом вырывалось сквозь сжатые зубы, но лежал он неподвижно, как камень. Немного погодя, опасаясь, что он и сам уснет, если будет слушать посапывание товарищей, Сэм поднялся и легонько пнул Голлума. Руки того развернулись и задергались, но ничего больше не случилось. Сэм наклонился к его уху и прошептал: «Рыбка!» — ничего, даже дыхание Голлума не изменилось. — Может, и вправду уснул, — пробормотал Сэм. — А ведь будь я как он — ему бы не проснуться… — он отогнал мысль о мече и веревке, отошел и уселся подле хозяина. Когда он проснулся, небо было тусклым, темнее, а не светлее, чем когда они завтракали. Сэм вскочил. Он чувствовал бодрость и голод — и вдруг понял, что проспал весь день, не меньше девяти часов. Фродо всё еще спал, теперь лежа на боку. Голлума видно не было. Сэм обозвал себя всеми бранными словечками из богатых запасов своего старика; потом ему пришло в голову, что хозяин оказался прав: сторожить было не для чего и не от кого. Они оба были живы. — Бедняга! — сказал он, наполовину раскаиваясь. — Где-то он теперь? — Близ-с-с-ко, близ-ско! — раздался голос над ним. Он взглянул вверх и увидел на фоне вечернего неба силуэт Голлумовой большеухой головы. — Эй, что ты там делаешь? — заорал Сэм, и подозрения вспыхнули в нем с новой силой. — Смеагол голоден, — заявил Голлум. — Скоро вернется. — Возвращайся немедля! — крикнул Сэм. — Ты!.. Вернись! Но Голлум исчез. Фродо проснулся от воплей Сэма и сел, протирая глаза. — Привет! — сказал он. — Что стряслось? Который час? — Я уснул, — повинился Сэм. — Сразу после восхода. А он удрал. Сказал, что голоден. — Не волнуйся! — спокойно улыбнулся Фродо. — Вернется он, вот увидишь. Клятва пока удерживает его. Да и Прелести своей он не бросит. Фродо еще более уверился в этом, когда узнал, что они проспали несколько часов — и рядом с ними был Голлум, причем Голлум свободный и страшно голодный. — Не брани себя! — сказал он. — Ты уморился, но обернулось это добром: мы оба отдохнули. А впереди у нас трудный путь — труднейший из всех. — Как быть с едой? — озабоченно спросил Сэм. — Долго ли нам еще делать это дело? А когда сделаем — что будем дальше-то делать? Этот дорожный хлеб, хоть и удерживает вас каким-то чудом на ногах, желудка не радует, не в обиду будь сказано тем, кто его пек. Но вы каждый день съедаете по кусочку, а обратно они не отрастают. Думаю, мы сможем растянуть их, скажем, недели на три или около того — и это подтянув пояса, учтите. — Не знаю я, долго ли до конца, — проговорил Фродо. — Мы очень задержались в холмах. Но, Сэммиус Гискри, дорогой мой хоббит, — правда, Сэм, верный мой друг, стоит ли думать о том, что будет потом? Сделать дело, как ты сказал — есть ли надежда, что мы когда-нибудь сделаем его? И если сделаем — кто знает, что будет тогда? А если Кольцо отправится в огонь вместе с нами? Я спрашиваю тебя, Сэм, понадобится ли нам тогда хлеб? Думаю, нет. Если мы сможем заставить наши ноги донести нас до Роковой Горы — это всё, что мы сможем сделать. И это гораздо больше, чем могу я. Сэм молча кивнул. Он взял руку хозяина и склонился над ней, но не поцеловал, хоть его слезы и упали на нее. Потом он отвернулся, провел рукавом по носу, встал и зашагал вокруг, пытаясь насвистывать что-то и приговаривая между безуспешными попытками: — Да где же эта проклятая тварь? На самом-то деле Голлум вернулся незадолго до того; но подошел он так тихо, что хоббиты ничего не слышали, пока он не встал между ними. Его лицо и пальцы были вымазаны черной грязью. Он всё еще жевал что-то, пуская слюни. Что он жевал — они не спрашивали и старались не думать. «Червяков, или жуков, или еще какую склизкую дрянь из болотных ям, — решил Сэм. — Мерзкий тип; вот бедняга-то!» Голлум не сказал им ни слова, пока не напился и не выкупался в ручье. Тогда он подошел к ним, облизывая губы. — Теперь лучше, — сказал он. — Мы отдохнули? Готовы идти дальше? Славные хоббиты, как они чудесненько спали! Верите теперь Смеаголу? Отлично, преотличненько, очень, очень хорошо!