Следующая часть их пути была как две капли воды похожа на прежнюю. Трещина заметно мелела, наклон ее дна уменьшался, а само дно становилось всё менее каменистым. Стены ее медленно снизились в болотистые берега. Она начала плутать и извиваться. Ночь подходила к концу, но луну и звезды затянули тучи, и путники узнали о приближении дня лишь по рассеянному серому свету. В холодный рассветный час они подошли к концу ручья. Берега превратились в покрытые мхом мягкие холмы. Вода с журчанием переливалась через последний каменистый уступ, падала в коричневую болотную жижу — и пропадала. Сухой тростник шуршал и потрескивал, хотя ветра не было и в помине. По обеим сторонам и впереди лежали теперь обширные болота и топи, теряясь на юге и востоке в сумеречном полусвете. Туманы курились и клубились над темными зловонными омутами. Их испарения духотой висели в недвижном воздухе. Вдали, теперь прямо на юге, вздымались горные стены Мордора, подобные черной полосе изодранных туч, плывущих над мглистым, полным опасностей морем. Хоббиты были сейчас целиком в лапах Голлума. Они не знали и не могли догадаться в этом мутном свете, что находятся у северных границ болот, главная часть которых лежала к югу от них. Они могли бы, знай они местность, вернуться немного назад и, повернув к востоку, выйти на пустынное Ратное Поле — край древних сражений перед вратами Мордора. Но на этой каменистой равнине негде было укрыться, и через нее шли все протоптанные орками и другими вражьими воинами дороги. Даже плащи Лориэна не скрыли бы их там. — Куда мы двинемся теперь, Смеагол? — спросил Фродо. — Напрямик через эти вонючие болота? — Ни к чему, вовсе ни к чему, — сказал Голлум. — Ни к чему, если хоббиты хотят добраться до гор тьмы и увидеться с Ним. Чуть-чуть назад и чуть-чуть вперед, — его тощая рука указала на северо-восток, — и вы выйдете на суровые холодные дороги к самым воротам иго страны. Множество Его слуг поджидают там гостей и готовы доставить их прямиком к Нему. Да, да. Его Глаз всё время следит за этим путем. Он поймал там Смеагола — очень, очень давно. — Голлум задрожал. — Но Смеагол много ползал, и бегал, и нюхал с тех пор, да, да; я ползал и нюхал с тех пор. Я знаю другие пути. Более трудные, не такие быстрые; но лучшие, если мы не хотим видеть Его. Идите за Смеаголом! Он проведет вас через болота, через туманы, чудные густые туманы. Идите за Смеаголом по пятам, и вы уйдете далеко, очень далеко, прежде чем Он заметит вас, вполне возможно, да. Был уже день, безветренное мрачное утро, и болотные дымы лежали в глубоких затонах. Сквозь облачное небо не пробивались солнечные лучи, и Голлум, казалось, стремился тотчас продолжить поход. А потому после краткого отдыха они снова пошли вперед, и вскоре затерялись в призрачном безмолвном мире, отрезанные ото всего — и от холмов, с которых спустились, и от гор, к которым стремились. Они шли медленной молчаливой цепочкой: Голлум, Сэм, Фродо. Фродо казался самым усталым из троих, и, хоть шли они медленно, часто отставал. Скоро хоббиты поняли, что то, что выглядело болотистой равниной, на деле было бесконечной сетью омутов, трясин и извилистых речных русел. Лишь очень хитрый ум и ловкие ноги могли найти средь них ускользающую тропу. Г оллум обладал и тем и другим и использовал всю свою искусность. Голова его на длинной шее всё время поворачивалась из стороны в сторону, он не переставая принюхиваться и бормотал что-то себе под нос. Изредка он поднимал руку и останавливал их, а сам пробирался вперед, ощупывая землю, или внимательно прислушивался, прижимаясь к ней ухом. Было тоскливо и скучно до утомления. Холодная цепкая зима всё еще властвовала над этим покинутым краем. Единственной зеленью была пена сине — багровых сорняков на темной жирной глади угрюмых вод. Мертвые травы и гниющий тростник вставали во мгле, как изодранные тени давно позабытых весен. Медленно тянулся день; свету немного прибавилось, и туманы поднялись, став прозрачней и тоньше. Над гнилью и мглой мира плыло солнце — золотое и высокое в светлых землях, покрытых ослепительным цветочным морем; но лишь тающий призрак его увидели путники — затуманенный, бледный, негреющий. Но даже и этому слабому его подобию Голлум погрозил взглядом; он дрожал. Они остановились и отдыхали, припав к земле, как маленькие загнанные зверьки, в зарослях жухлого камыша. Стояла глубокая тишина, лишь едва слышно поскрипывали полые стебли, да чуть шевелились на неощутимом ветерке лезвия трав. — Ни птички! — уныло сказал Сэм. — Нет птичек, нет, — подхватил Голлум. — Славненькие птички!.. — он облизнулся. — Нету здесь птичек. Здесь жучки, паучки, твари в омутах, мерз-ские твари… А птичек нет, — грустно закончил он. Сэм поглядел на него с отвращением. Так прошел третий день их похода с Голлумом. Прежде чем вечерние тени протянулись к светлым землям, они вновь вышли в путь, всё вперед и вперед с редкими короткими остановками. Останавливались они не столько для отдыха, сколько чтобы помочь Голлуму; потому что теперь даже ему приходилось двигаться с большой осторожностью, и иногда он замирал в растерянности. Они пришли в самое сердце Гиблых Болот, и в нем была тьма. Они шли медленно, пригнувшись, повторяя каждое движение Голлума. Болотистая равнина становилась всё более топкой, переходя в стоячие озера и трясины, меж которых всё труднее было отыскивать сухие места, где ноги не вязли бы в булькающей грязи. Путники были легки, иначе ни один из них никогда не прошел бы по тропе. Вскоре наступила полнейшая темень: сам воздух, казалось, налился чернотой; дышать было трудно. Когда появились огни, Сэм протер глаза — он решил, что у него что-то не то с головой. Сперва краешком левого глаза он увидел один слева — жгут бледного сияния, тут же погасший; но другие не заставили себя ждать; некоторые были, как неявно светящийся дым, некоторые — как туманное пламя, медленно горящее над невидимыми свечами; тут и там они извивались, как призрачные полотнища, раскручиваемые скрытыми руками. Но никто из Сэмовых спутников не произнес ни слова. Наконец Сэму стало невмоготу. — Это еще что за новости, Голлум? — прошептал он. — Огни эти? Мы попались? Кто они? Голлум поднял глаза. Перед ним была темная вода, и он тыкался из стороны в сторону в поисках дороги. — Да, они вокруг, — ответил он. — Обманные огни. Свечи мертвецов, да, да. Не обращай внимания! Не смотри на них! Не ходи за ними!.. Где хозяин? Сэм оглянулся и увидел, что Фродо опять отстал. Он прошел немного назад в темноте, не решаясь ни отходить далеко, ни звать громче, чем свистящим шепотом. Внезапно он наткнулся на Фродо — тот стоял, в раздумье глядя на бледные огни. Руки его безжизненно повисли; ил вода стекали с них. — Пошли, господин Фродо! — потянул его Сэм. — Не глядите на них! Голлум говорит, нельзя это. Давайте-ка выбираться из этого проклятого места, да поскорей. — Хорошо, — сказал Фродо, будто очнувшись ото сна. — Пошли. Я иду. Поспешив вперед, Сэм споткнулся, запутавшись в густой траве. Он тяжело упал на руки; они утонули в липкой грязи, и лицо его коснулось темной топи. Раздался слабый шип, поплыло зловоние, огни мигнули, заплясали, закружились. На мгновение вода под ним стала как бы окном, покрытым дымным стеклом, — и он смотрел сквозь него. Вырвав руки из трясины, он с воплем отшатнулся. — Там мертвецы, мертвецы, — твердил он в ужасе. — Мертвые лица! Голлум засмеялся. — Гиблые Болота, да, да; так их прозвали, — квакнул он. — Не смотрите вниз, когда горят свечи! — Кто они? Что они? — дрожа, Сэм повернулся к подошедшему Фродо. — Не знаю, — как в бреду, отозвался тот. — Но я тоже их видел. В омутах, когда зажглись огни. Они лежат во всех омутах, бледные лики, глубоко-глубоко под темной водой. Я видел их: лики мрачные и зловещие, благородные и печальные. Многие горды и прекрасны в трауре серебристых волос. Но все грязные, все сгнившие, все мертвые. Смертью веет от них, — Фродо закрыл глаза руками. — Не знаю, кто они; но думаю, что видел людей и эльфов, и орков рядом с ними. — Да, да, — сказал Голлум. — Все погибли, все сгнили. Эльфы, и люди, и орки. Гиблые Болота. Давным-давно здесь была великая рать — так говорили Смеаголу, когда он был молод, когда я был молод, а Прелести еще не было. Это была великая рать. Высокие люди с длинными мечами, и жуткие эльфы, и вопящие орки. Дни и месяцы бились они на равнине у Черных Ворот. Но Болота появились тут, поглотив могилы: всё скрыли, с-скрыли, с-с-скрыли. — Но ведь с тех пор прошла целая Эпоха, а то и больше, — усомнился Сэм. — Не могут же, в самом-то деле, там быть мертвецы! Уж не лиходейское ли это колдовство Царства Тьмы? — Кто знает? Смеагол не знает, — ответил Голлум. — До них не добраться, их не потрогать. Мы пытались однажды, да, моя прелесть, пытались. Я пытался, но не добрался. Только тени — видеть, а не трогать. Нет, прелесть! Все мертвы. Сэм мрачно взглянул на него и снова вздрогнул, догадываясь, зачем Смеаголу понадобилось «трогать» их. — Ну и ладно, по мне — так вовсе бы их не видеть, — сказал он. — Хватит, насмотрелся! Может, мы уже пойдем отсюда? — Да, да, — закивал Голлум. — Но тихонько, тихонько. Осторожненько. А то хоббиты отправятся навещать мертвецов и зажигать свечи. Идите за Смеаголом.! Не смотрите на огни! Он отполз вправо, нащупывая тропу в обход трясины. Они двигались за ним, вплотную, часто опираясь на руки — совсем, как он. «Еще чуток — и будет три прелестненьких Голлума вместо одного», — думал Сэм. В конце концов они добрались до конца черной топи, переползая или перепрыгивая с одной предательской кочки на другую. Они часто оступались, падали и барахтались в воде, вонючей, как выгребная яма, пока сами не перемазались и не завоняли. Поздней ночью они снова ступили на твердую землю. Голлум шипел и шептал что-то про себя, но видно было, что он доволен: каким-то чудом, благодаря смешанным чувствам осязания, обоняния и неизменной памяти на тени во тьме он, казалось, узнал место, где уже бывал, и был уверен в дороге. — Теперь мы пойдем дальше, — сказал он. — Славные хоббиты! Храбрые хоббиты! Очень, очень устали, конечно; да, моя прелесть, мы все устали. Но мы должны поскорее увести хозяина от злых огней, да, прелесть, да, должны, — и он припустил вперед по тропе меж тростниковых стен почти рысью, так что хоббиты едва поспевали за ним. По через малое время он вдруг остановился и принюхался, шипя, будто что-то встревожило его. — Что с тобой? — заворчал Сэм. — Что проку нюхать, скажи на милость? Эта вонь только что не валит с ног. Ты воняешь, и хозяин воняет; всё воняет. — И Сэм воняет, — зловредно добавил Голлум. — Бедный Смеагол чует, но добрый Смеагол терпит. Помогает славному хозяину. Но не в этом дело. Воздух движется, перемены близко. Смеагол удивлен. И не рад, совсем, совс-сем не рад. Он снова пошел, но тревога его росла, и он то и дело привставал и вытягивал шею, всматриваясь в юг и восток. Хоббиты не сразу поняли, что его волнует. Потом вдруг все трое застыли, замерев и прислушиваясь. Фродо и Сэму показалось, что до них донесся издалека долгий протяжный вой — высокий, тоскливый и жуткий. Их затрясло. И в тот же миг они ощутили движение воздуха; он становился все холоднее. Они стояли, вслушиваясь — и услыхали шум, подобный шуму подлетающего ветра. Туманные огни дрогнули, потускнели и угасли. Голлум не двигался. Он трясся и невнятно бормотал что — то, пока на них с ревом не налетел ветер, шипя и рыча над болотами. Ночь стала светлее, достаточно светлой, чтобы разглядеть бесформенные клочья тумана, клубящиеся и извивающиеся; они накатились на путников и утянулись прочь. Взглянув вверх, они увидели рваные тучи; а потом высоко над югом замерцала луна, плывя меж летящих водорослей. На миг вид ее обласкал сердца хоббитов; но Голлум съежился, посылая проклятия Белому Лику. Потом Фродо и Сэм, смотревшие в небо и жадно глотавшие свежий воздух, увидели нечто: маленькую тучку, летящую от проклятых холмов; черную тень, выскользнувшую из Мордора; огромный силуэт, крылатый, зловещий. Он пронесся под луной и с мертвящим криком, обгоняя ветер, улетел назад на восток. Они повалились ничком, прижавшись к земле. Но жуткая тень взвыла и вернулась, снизившись как раз над ними, пригибая крыльями болотный тростник. И исчезла, улетев назад в Мордор со скоростью Сауроновых призраков; а за ней умчался ветер, оставив Гиблые Болота пустыми и черными. Голую пустошь, насколько видел глаз, даже у дальних грозных гор, испестрили пятна лунного света. Фродо и Сэм поднялись, прожирая глаза, как дети, очнувшиеся от ночного кошмара и увидевшие, что над миром по-прежнему висит тихая ночь. Но Голлум, как оглушенный, всё еще лежал на земле. Они с трудом подняли его, но лица он не открывал и всё время падал на колени, прикрывая затылок широкими ладонями. — Призраки! — скулил он. — Крылатые призраки! Прелесть их господин. Они видят всё, всё. Ничего не скроется от них. Проклятый Белый Лик!.. И они доносят Ему обо всем. Он видит, Он знает. Ах-х, голлм, голлм, голлм! — он не вставал и не двигался с места, покуда луна не опустилась к западу, утонув за Тол-Брандиром. С этого времени Сэм почуял новую перемену в Голлуме. Тот стал еще более ласков и мнимо дружелюбен; но Сэма порой удивляли странные взгляды, которые он бросал на Фродо; и всё чаще возвращался он к своей прежней манере говорить. И еще одно тревожило Сэма. Фродо казался усталым, усталым до изнеможения. Он молчал; по правде сказать, он вообще-то едва говорил; и он не жаловался, но шел, как бы придавленный тяжкой ношей, которая делалась день ото дня тяжелее; он тащился всё медленнее и медленнее, так что Сэму часто приходилось просить Г оллума подождать и не бросать хозяина. В действительности с каждым шагом к воротам Мордора Фродо чувствовал, как наливается тяжестью висящее на его шее Кольцо. Теперь оно воистину стало для него бременем — и бремя это тянуло его к земле. Но куда больше заботил его Глаз. Это, а не тяга Кольца, заставляло его съеживаться и пригибаться. Глаз: жуткое растущее ощущение вражьей воли, стремящейся пронзить все тени туч, земли, плоти — и увидеть; и пригвоздить его мертвящим взором, обнаженного, неподвижного… Так тонки, так хрупки и тонки стали покровы, до сих пор скрывавшие их! Фродо знал, куда преклонена сейчас эта воля, так же точно, как знает слепец, где находится солнце: он стоял к ней лицом, и мощь ее билась о его лоб. Голлум, должно быть, чувствовал нечто похожее. Но что творилось в его злосчастной душе, раздираемой давлением Глаза и зовом Кольца, которое было так близко, и раболепной клятвой, данной наполовину из страха перед холодом Разителя, — хоббиты не догадывались. Фродо об этом не думал; мысли же Сэма были целиком заняты его господином, и он едва замечал темное облако, окутавшее его собственную душу. Он шел теперь позади Фродо и внимательно следил за каждым его шагом, поддерживая его, если он оступался, стараясь подбодрить его неловкими речами. Когда наконец настал день, хоббиты удивились, увидев, как приблизились угрозные горы. Воздух был чище и холоднее, и стены Мордора, хоть и далекие, не казались более облачной полосой у края земли, но как черные бастионы протянулись через угрюмую пустошь. Земля впереди поднималась долгими голыми склонами к пустыне перед вратами Саурона. На день они, как черви, укрылись под черным валуном, чтобы крылатый ужас не выследил их своими жестокими глазами. Остаток пути был затемнен тенью гаснущего страха, в котором память не могла найти успокоения. Еще две ночи пробивались они утомительным бездорожьем. Воздух стал жестким и наполнился дымом, он перехватывал дыхание и сушил рот. Наконец, на пятое утро с той ночи, как они взяли Голлума в проводники, они еще раз остановились. Перед ними, темнея в рассвете, поднимались к облакам высокие горы. От ног путников начинались их могучие устои, и изломанные хребты были теперь едва в дюжине миль. Фродо в ужасе осматривался. Страшна, как Гиблые Болота, суха, как торфяники Безлюдья, куда более отвратительна, чем они все, была страна, которую открывал их прищуренным глазам наползающий день. Даже на Поле Мертвых Лиц могла бы прийти, пусть изнуренная, призрачная, но весна; здесь же никогда не наступали ни весна, ни лето. Здесь не жило ничто. Задыхающиеся озера были забиты золой и медленно наползающей тиной, нездорово-белой и серой, точно горы изрыгнули на окружающую землю всю грязь из своих недр. Высокие курганы сломанных, искрошенных в пыль скал, большие конусы опалённой, отравленной земли стояли бесконечными рядами, как бесстыдное кладбище, медленно проступающее в неверном свете. Они пришли к пустоши, что лежала перед Мордором: вечный памятник темному труду его рабов, который сохранится, даже когда все Его замыслы обратятся в ничто; оскверненная, безнадежно больная земля — если только Великое Море не нахлынет на нее, омыв забвением. — Ох и тошно же, — сказал Сэм. Фродо молчал. Они постояли немного, как будто на грани сна, где их поджидают кошмары, хоть и знали, что утро только-только пробилось сквозь тени. Свет ширился и креп. Задушенные ямы и отравленные курганы стали отчетливы до отвращения. Солнце поднялось высоко, оно плыло меж облаков и длинных языков дыма, но даже солнечный свет был осквернен. Хоббиты не радовались этому свету: он казался враждебным, он убеждал их в их полной беспомощности — они были крошечными пищащими фигурками, бредущими по бесконечным пожарищам Черного Властелина. Слишком усталые, чтобы идти вперед, они искали место, где можно передохнуть. Они посидели в тени шлакового кургана; но его тошнотворные испарения перехватывали им горло. Первым не выдержал Голлум. Плюясь и ругаясь, он вскочил и, не взглянув на хоббитов, на четвереньках молча пополз прочь. Хоббиты поползли за ним, пока не добрались до широкой, почти круглой ямы. Она была холодной и мертвой, и мерзкая пленка маслянистого многоцветного ила покрывала ее дно. В этой яме они и укрылись, надеясь спастись в ней от Глаза. День тянулся медленно. Жажда томила их, но они отпили лишь по глотку из своих фляг, наполненных в лощине, — теперь она казалась хоббитам спокойным, мирным, прекрасным местом. Они по очереди стояли на часах. Сначала, уставшие до предела, они не могли спать; но когда солнце стало спускаться за тучи, Сэм задремал. Был черед Фродо караулить. Он откинулся назад, оперся на стенку ямы, но это не облегчило его ноши. Он смотрел вверх, на дымное небо — и видел странных призраков, темные скачущие фигуры и вышедшие из прошлого лица. Он потерял счет времени, находясь между сном и явью, пока забытье не окутало его. Сэм проснулся внезапно: ему почудилось, что его зовет хозяин. Был вечер. Фродо не мог звать, потому что крепко спал и соскользнул почти на дно ямы. Рядом с ним был Голлум. Какой-то миг Сэм думал, что он пытается вытащить Фродо; потом увидел, что ошибся. Голлум говорил сам с собой. Смеагол спорил с тем, другим, который говорил его голосом, но квакал и шипел. Белесый и зеленый свет чередовались в его глазах. — Смеагол поклялся, — сказал первый. — Да, да, моя прелес-сть, — пришел ответ. — Мы поклялис-сь: с-спас-с-сти наш-шу Прелесть, не отдать Ему ее — никогда! Но она идет к Нему, да, вс-сё ближ-ше, ближ-ше. Что с-собираетс-ся с-сделать с-с-с ней хоббит, интерес-с-сно, да, оч-шень интерес-с-сно. — Не знаю. И что я могу поделать? Оно у хозяина. Смеагол поклялся помогать хозяину. — Да, да-с-с, помогать хозяину: хозяину Прелести. Но если хозяевами с-станем мы, мы с-смож-жем помогать с-себе — и не наруш-ш-шать клятвы. — Но Смеагол сказал, что будет хорошим, очень-очень хорошим. Добрый хоббит! Он снял кусачую веревку с ноги Смеагола. Он говорит со мной ласково. — Славно, с-славненько, а, моя прелес-сть? Будем хорош-ш-шими, с-сладкими, как рыбка, — но для с-себя. Не тронем с-славного хоббита, конечно, нет. — Но Прелесть хранит клятву, — возразил голос Смеагола. — Так возьми ее, — сказал другой. — И мы сохраним ее с-сами. Тогда мы будем хозяевами, голлм! Заставим поползать другого хоббита, мерз-ского подозрительного хоббита, да, голлм! — Но не славного хоббита? — Нет, нет — ес-сли нам не захочетс-ся. Всё-таки он Торбинс-с, да, моя прелес-сть, Торбинс-с-с. Торбинс украл его. Он нашел его, и не с-сказал нам ни с-слова, ни с-словечка не с-сказал нам, прелесть. Мы ненавидим Торбинс-с-сов. — Нет, не этого Торбинса. — Всех, вс-сех, вс-с-сех Торбинсов. Всех, кто владеет Прелестью. Мы долж-шны владеть им! — Но Он увидит. Он узнает. Он отберет его у нас! — Он видит. Он знает. Он слышал, как мы дали глупую клятву — против Его приказ-сов, да. Призраки ищут. Долж-шен отобрать. — Не Ему!