Многие мили багровый глаз, казалось, следил за ними — как они шли, спотыкаясь, по голой земле. Они не решились идти по дороге, но всё время держались слева от нее, стараясь не уходить далеко. Наконец, когда ночь подходила к концу и они утомились, потому что отдыхали лишь один раз, и то недолго, глаз превратился в пылающую точку, а потом исчез: они обогнули темный северный отрог пологих гор и направились к югу. Хоббиты отдыхали, и на сердце у них было необъяснимо легко. Отдых был коротким. Для Голлума они шли недостаточно быстро. По его расчетам, от Мораннона до Перекрестка было около тридцати лиг, и он надеялся покрыть их за четыре перехода. Так что вскоре они опять двинулись и шли, пока рассвет не озарил серую пустыню вокруг. К этому времени они прошли почти восемь лиг, и хоббиты не смогли бы сделать ни шагу, даже если бы решились идти днем. Разгорающийся свет открыл им уже не такой пустынный и разоренный край. Слева по-прежнему зловеще вздымались горы, но совсем рядом виднелась южная дорога, теперь соскользнувшая с черных подножий холмов и ведущая на запад. Склоны над ней покрывали темные, как тучи, деревья, а вокруг них лежали луга, поросшие цветущим вереском, ракитником, кизилом и другими кустами, которых они не знали. Тут и там они видели группы высоких сосен. Сердца хоббитов забились сильнее, несмотря на усталость: воздух был свежим и ароматным и напомнил им далекие нагорья Северного Удела. Так приятно было отдохнуть, идя по землам, которые всего несколько лет как попали во власть Черного Властелина и еще не совсем пришли в упадок. Но путники не забыли ни об опасности, ни о Черных Воротах, которые были рядом, хоть их и скрывали мрачные холмы. Они высматривали укрытие, где могли бы спрятаться от злых глаз. Время едва двигалось. Они лежали в вереске и считали долгие часы, не замечая перемен; потому что они были всё еще в тени Эфель-Дуафа, и солнце скрывала дымная пелена. Временами Фродо глубоко и мирно засыпал — то ли доверяя Голлуму, то ли слишком усталый, чтобы думать о нем; но Сэм считал, что не может себе позволить больше, чем дремать, даже когда Голлум совершенно явно спал, хныча и извиваясь во сне. Быть может, голод более, чем недоверие, не давал Сэму уснуть: он начал тосковать о куске домашнего жаркого, «горячем кусочке из котелочка». Как только землю окутала сумеречная серость, они снова вышли в путь. Голлум повел их вниз, на южную дорогу, и они зашагали гораздо быстрей, хоть опасность и возросла. Уши их ловили звук шагов или подков; но ночь проходила — а они так и не услышали ни конного, ни пешего. Дорога была проложена в незапамятные времена и восстановлена миль на тридцать от Мораннона, но, по мере продвижения на юг, пустошь все более вторгалась на нее. Работа людей древности всё еще виделась в ее прямом уверенном беге: то и дело она врубалась в склоны холмов или перепрыгивала речку по широкой красивой арке, кладка которой была крепка по-прежнему; но в конце концов все следы каменной работы исчезли — лишь сломанные столбы тут и там выглядывали из кустов, да древняя брусчатка пряталась меж мха и сорняков. Вереск, деревья и папоротник карабкались по берегам и стлались по земле. Наконец дорога стала заброшенным шляхом; но она не извивалась — была пряма, как и раньше, и уверенно вела их быстрейшим путем. Так они миновали северные границы земли, которую люди некогда нарекли Ифилиэном — дивной страны горных лесов и быстрых рек. Чудной ночью, под звездами и полной луной, шли они вперед, и хоббитам казалось, что воздух благоухает всё сильнее; из нытья и бормотания Голлума они поняли, что он тоже это заметил и что ему это вовсе не по вкусу. С первыми лучами дня остановились опять. Они подошли к концу длинного глубокого оврага с отвесными стенами, которым дорога прорубала себе путь сквозь каменную гряду. Путники вскарабкались на западный склон и осмотрелись. День сиял уже вовсю, и они увидели, что горы остались далеко позади, длинным изгибом отступив к востоку. Хоббиты повернулись на запад — перед ними пологие склоны мягко сбегали в туманную мглу. Вокруг были рощицы смолистых деревьев: ели, кедры, кипарисы и еще какие-то, неизвестные в Крае; и всюду — изобилие трав и кустов. Долгий поход из Светлояра завел их далеко на юг от родных земель, но только здесь, в этом укрытом от непогоды краю, ощутили хоббиты перемену климата. Тут хлопотала весна: ростки пробивали мох и рыхлую землю, лиственницы озеленили пальцы, в дерне раскрывались первоцветы, пели птицы. Ифилиэн, сад Гондора, опустошенный сейчас, сохранил свое прежнее очарование и походил на только что очнувшуюся от зимнего сна немного встрепанную дриаду. На юг и запад тянулся он по теплым низинам Андуина, огражденный с востока щитом Гор Тьмы, но еще не под их тенью, с севера защищенный Эмин — Муилем, открытый южный вихрям и влажным морским ветрам. Там росло множество огромных деревьев, посаженных давным-давно, доживших до преклонных лет среди бунтующих беззаботных потомков; и рощи, и заросли кустарника — тамариска и едкого скипидарника, маслин и лавра; были там и можжевельник, и мирт, и тимьян, который растет кустами или заплетает камни гобеленами ползучих стеблей; шалфей вытянул к солнцу голубые, алые, бледно-зеленые цветы; и майоран, и дикая петрушка, и другие травы, о которых даже садовник Сэм Гискри слыхом не слыхивал. Гроты и скалистые стены поросли камнеломкой и очитком. В чаще орешника проснулись примулы и анемоны; из травы кивали полураскрытыми головками лилии и асфоделии; глубокие изумрудные травы окружали озера, где в прохладе отдыхали бегущие к Андуину ручьи и реки. Путники сошли с дороги и спустились под гору. Пока они шли, расчищая себе путь, через траву и кустарник, дивные запахи окутывали их. Голлум кашлял и давился; но хоббиты дышали полной грудью, и Сэм вдруг рассмеялся — легко и непритворно. Они шли по ручью, и вскоре он привел их к маленькому чистому озерку в неглубокой лесистой лощине: оно лежало в развалинах древнего каменного бассейна, раздробленный край которого почти целиком скрыли куманика и мох; мечи ирисов стояли вокруг, по темной воде плавали листья кувшинок, она была глубокой и прохладной, и тихо переливала через каменный край в дальнем конце водоема. Путники вымылись под маленьким водопадом и напились досыта. Потом стали искать, где бы отдохнуть и укрыться; потому что этот край, всё еще прекрасный, был всё же землей Врага. Они отошли не так уж далеко от дороги, и однако даже на столь кратком расстоянии видели шрамы древних битв и свежие раны, нанесенные орками и другими прислужниками Черного Властелина: яму нечистот и отбросов; деревья, бессмысленно срубленные и брошенные умирать, с грубо вырезанными на стволах лиходейскими рунами или знаком свирепого Глаза. Сэм, который ползал чуть ниже водопада, обнюхивая и ощупывая незнакомые травы и деревья, совершенно позабыл о Мордоре — и внезапно постоянная опасность напомнила ему о себе. Он наткнулся на кострище — и увидел в центре его груду обугленных, искромсанных костей и черепов. Быстрая поросль шиповника и свисающего ломоноса уже набросила покров на место жуткой резни и пира, но оно не было давним. Сэм поспешил назад к товарищам, однако не сказал им ни слова: кости должны покоиться в мире, а не доставаться на обед Голлуму. — Надо найти укромное местечко и залечь, — сказал он. — И, по мне, чем выше — тем лучше. Чуть повыше озера они отыскали темно-бурое ложе прошлогодних папоротников. Над ними сошлись ветви лавра; кустарник карабкался на крутой откос, увенчанный старыми кедрами. Здесь они решили отдохнуть и провести день, обещавший быть ясным и теплым. В такой день хорошо было бы идти по рощам и лугам Ифилиэна; но, хоть орки и избегают дневного света, тут наверняка есть места, где они смогут устроить засаду; да и кроме них у Саурона немало прислужников. Голлум, во всяком случае, не собирался двигаться под Желтым Ликом. Скоро тот выглянет из-за хребтов Эфель-Дуафа, и Голлум заранее слабел и ежился. Сэм был всерьез озабочен, где бы раздобыть чего-нибудь съестного — мысли эти занимали его всю дорогу. Теперь, когда отчаянье непроходимых Ворот было позади, он был совсем не склонен, подобно хозяину, откладывать думы о пропитании до конца похода; да и к тому же он считал, что не мешает поберечь эльфийский хлеб про черный день. Из трех недель, на которые он надеялся растянуть их скудные запасы, прошло уже шесть дней или около того. «Ежели мы доберемся до Огня за это время — нам здорово повезет, — размышлял он. — А есть ведь еще и обратный путь!» Кроме того, после долгого ночного перехода, выкупавшись и напившись, он был голоден, как никогда. Ужин или завтрак перед очагом в старой кухонке в Исторбинке — вот чего ему хотелось больше всего на свете. И тут его осенило. Он повернулся к Голлуму. Голлум как раз собрался позаботиться о себе и торопливо уползал в папоротник. — Эй! Голлум! — окликнул его Сэм. — Куда это ты? На охоту? Слушай, старый мошенник, ты нашу еду не признаешь, да и я был бы не прочь поесть чего другого. Твое новое правило: «Всегда к вашим услугам». Можешь ты раздобыть что-нибудь для голодного хоббита? — Может, и смогу, — хмыкнул Голлум. — Смеагол всегда помогает, если его попросят — если его хорошенько попросят. — Ладно уж, — сказал Сэм. — Я прошу. А если тебе этого мало — я умоляю. Голлум исчез. Его не было довольно долго, и Фродо, пожевав лембас, зарылся глубоко в бурый папоротник и уснул. Сэм смотрел на него. Ранний свет только — только пробился под тень деревьев, но он ясно различал лицо хозяина и его спокойно лежащие на земле руки. Он вдруг вспомнил, как спал Фродо в замке Эльронда, после той страшной раны. Тогда, сидя у его постели, Сэм заметил, что его как бы озарял изнутри слабый свет; а теперь свет этот был еще сильней и ярче. Лицо Фродо было спокойно, следы страха и забот покинули его; но оно казалось древним, древним и прекрасным, будто долгие годы-ваятели покрыли его чудными штрихами, досель незамеченными, не изменив при этом ни черточки. Ясное дело, Сэм Гискри не думал такими словами. Он тряхнул головой, точно слова были не нужны, и пробормотал: — Я люблю его. Что ж с того, что он такой и почему-то светится… Я всё равно люблю его. Тихо вернулся Голлум и заглянул через Сэмово плечо. Взглянув на Фродо, он зажмурился и без звука уполз прочь. Чуть позже Сэм подошел к нему; он что — то жевал и бурчал себе под нос. Перед ним на земле лежали два маленьких кролика, и он жадно на них поглядывал. — Смеагол всегда помогает, — сказал он. — Он принес кроликов — вкусненьких кроликов. Но хозяин заснул, и Сэм, наверное, тоже хочет спать. Кролики не нужны? Смеагол старался помочь, но он не может ловить их каждую минуту. Сэм ничего не имел против кроликов; он так и сказал. Во всяком случае, против вареных кроликов. Готовить умеют все хоббиты, потому что начинают изучать это искусство прежде грамоты (до которой, к слову, дело порой вообще не доходит); но Сэм был повар, каких мало, даже по хоббичьим меркам, к тому же за время пути он неплохо освоил походную кухню. Ни на что не надеясь, он всё же тащил в мешке кое-что из кухонной утвари: небольшую металлическую коробку с трутом, сталью и кремнем; две маленькие кастрюли, меньшую в большей; в них лежали деревянная ложка, короткая двузубая вилка и несколько палочек для жарки мяса; и, упрятанной на самое дно, плоскую деревянную коробку с драгоценнейшим сокровищем — щепоткой соли. Но ему нужен был огонь и кое-что еще. Он размышлял над этим, пока свежевал кроликов. Он не хотел ни на минуту оставлять спящего Фродо. — Ну, Голлум, — сказал он, — вот тебе еще работенка. Отправляйся и наполни водой эти кастрюли. — Голлум принесет воду, — согласился тот. — Но зачем хоббиту столько воды? Он напился, он умылся. — Не твоя забота, — отрезал Сэм. — Если не можешь сообразить — скоро увидишь. Чем скорей принесешь воду — тем скорей увидишь. Да не утопи кастрюли, не то я из тебя котлету сделаю. Пока Голлума не было, Сэм снова взглянул на Фродо. Он спал всё так же спокойно, но его худоба больно задела Сэма. «Совсем высох, — пробормотал он. — Куда ж это годится, чтоб хоббит таким худым был!.. Вот приготовлю кроликов — и разбужу его». Сэм нагреб кучу сухих папоротников и полез по склону вверх, собирая прутья и сломанные ветки; упавший ствол кедра подал ему мысль. Он вырезал немного дерна у подножия склона близ папоротниковой чащи, сделал неглубокую яму и сложил туда топливо. Имея под рукой трут и огниво, он быстро разжег маленький костер. Он почти не дымил, но благоухал на всю округу. Сэм как раз склонился над огнем, раздувая его и подкармливая веточками, когда вернулся Голлум, с великим бережением неся кастрюли. Он поставил их наземь и вдруг заметил, что делает Сэм. Он тонко завопил и, казалось, был одновременно и рассержен и напуган. — Ах-х! С-с-с, нет! — кричал он. — Нет! Глупые хоббиты! Дураки, да, дураки! Они не должны это делать! — Делать — что? — удивленно обернулся Сэм. — Гнус-сные крас-сные языки, — шипел Голлум. — Огонь, огонь! Он опас-сен, да, да. Он сжигает, он убивает! И он привлечет врагов, привлечет, привлечет! — Не думаю, — сказал Сэм. — Не сможет он никого привлечь, если ты не кинешь в него сырую деревяшку. Но если и так — пускай. Я хочу сварить этих кроликов. — Сварить кроликов! — в смятении квакнул Голлум. — Отравить чудесное мясо, которое добыл Смеагол, бедненький голодненький Смеагол! Зачем? Зачем, глупый хоббит? Они молоденькие, мягкие, вкусные. Ешь их, ешь! — он вцепился в ближайшего кролика, который был уже освежеван и лежал у огня. — Ну уж нет! — вырвал у него тушку Сэм. — Каждый по-своему. Наш хлеб поперек горла тебе, а сырые кролики — мне. Коли ты мне дал кролика, так он мой, понимаешь? Я могу с ним делать, что хочу, — жарить, парить, варить… И я сделаю. Ничего за мной шпионить. Отправляйся и лови еще, и ешь, как тебе нравится — только где-нибудь подальше отсюда. Тогда ты не увидишь огня, а я не увижу тебя, и сдается, ни ты, ни я плакать не станем. Я пригляжу за огнем, чтобы не дымил, если это утешит тебя. Голлум перестал ворчать и улепетнул в заросли. Сэм занялся кастрюльками. «Что нужно хоббиту к кролику? — спросил он себя. — Немного трав и кореньев и, конечно, картошка — о хлебе я уж и не говорю. Травок мы сейчас раздобудем». — Голлум! — тихо позвал он. — Третий раз за все платит. Мне нужны травки. Голова Голлума вылезла из папоротников, но взгляд его был отнюдь не дружелюбным. — Немного лаврового листа, тимьяна и шалфея — только побыстрей, пока вода не закипела. — Нет! — сказал Голлум. — Смеагол не нравится. Смеагол не любит пахучих листьев. Он не ест ни травы, ни корней, нет, прелесть, пока не заболеет, пока очень не заболеет, бедненький Смеагол! — Смеагол угодит прямехонько в кипяток, как только закипит вода, — тихо зарычал Сэм, — если только не будет делать, о чем его просят. Сэм окунет его туда, да, да, прелесть. И я заставил бы его искать репу, и морковь, и картошку, будь сейчас другое время года. Бьюсь об заклад, здесь растет всё, что растет на свете! Чего бы я сейчас не дал за шесть картошин!.. — Смеагол не пойдет, нет, прелесть, не сейчас-с, — зашипел Голлум. — Он боитс-ся, и он очень ус-стал, а этот хоббит — нехороший, совсем нехорош-ший хоббит! Смеагол не будет выкапывать корни и морковь, и — картошины. Что такое картошины, а, прелесть, что это такое? — Кар-то-фель, — сказал Сэм. — Старик мой его обожает, да это и правда лучшая набивка для пустого брюха. Но ты не найдешь ни одной, так что тебе их видеть не обязательно. Но будь хорошим, принеси мне травок, и я стану думать о тебе лучше. Даже больше: если ты исправишься, я на днях угощу тебя картошкой, угощу: рыба с жареным картофелем, приготовленная Сэмом Гискри. Не станешь же ты отказываться от этого. — С-станем, с-станем. Травить вкус-с-сную рыбку, жарить ее!.. Дай мне рыбку, да, сейчас, а картош-шины ос-ставь себе, мерз-ские картошины! — Ты безнадежен! — махнул рукой Сэм. — Отправляйся спать! В конце концов ему пришлось искать всё самому; но он не решался отойти далеко от спящего Фродо. Сэм сидел, задумавшись, и поддерживал огонь, пока не закипела вода. День разгорался, и воздух теплел; роса постепенно исчезала с трав и листвы. Вскоре разрезанные кролики кипели в кастрюльках вместе с пучками трав. Время тянулось медленно, Сэма клонило в сон. Он дал им повариться с час, то и дело помешивая и пробуя бульон. Когда он решил, что всё готово, то снял кастрюли с огня и тихо подошел к Фродо. Фродо приоткрыл глаза, а потом и совсем проснулся — оборвалась еще одна мирная греза. — Привет, Сэм! — сказал он. — Не спишь? Что-нибудь не так? Который час? — Всего несколько часов, как рассвело, — ответил Сэм. — Ну, может, полдевятого или около того. По норгордским часам, конечно. Всё так, да не совсем так, как надо: ни приправ, ни луку, ни картошки… Я тут кое-что сготовил для вас, господин Фродо: немного мяса и бульон. Подкрепитесь чуток. Придется, правда, хлебать из кружки или кастрюльки, когда остынет — я не захватил мисок. Фродо зевнул и потянулся. — Ты должен был отдохнуть, Сэм, — сказал он. — Да и жечь в этих местах костер очень опасно. Но я и вправду проголодался. Какой запах!.. А что ты сварил? — «Подарочек от Смеагола», — голосом Голлума сказал Сэм. — Пару крольчат. Сам-то он их теперь в рот не возьмет. Кушайте, сударь, хотя какое это жаркое без травок? Сэм и его хозяин сидели в самой чаще папоротника и ели из кастрюль варево, по-братски деля вилку и ложку. Они позволили себе лишь по кусочку эльфийской лепешки. Это был пир. — Фью-ю-ю! Голлум! — позвал Сэм и тихо посвистал. — Передумывай, пока не поздно. Тут еще кое-что осталось, если хочешь попробовать тушеного кролика. — Он, наверно, удрал ловить что-нибудь для себя, — сказал Сэм. — Мы можем доесть всё это. — И потом ты поспишь, — когда Фродо говорил таким тоном, спорить с ним было бесполезно. — Только вы уж не спите тогда, господин Фродо. Не верю я ему. Слишком уж крепко сидит в нем Скрытень — Голлум этот треклятый, если вы понимаете, про что я толкую, — и он опять берет верх. Не я буду, если он не попытается меня придушить. Мы с ним по-разному смотрим на вещи, и Сэм ему вовсе не по вкусу, нет, прелесть, вовс-се. Они поели, и Сэм спустился к ручью ополоснуть посуду. Когда он поднялся, чтобы вернуться, он оглянулся на склон. Солнце проглянуло сквозь дымку, туман, марево, что бы это ни было, и протянуло золотистые лучи к лугам и деревьям. И тогда Сэм заметил дымную спираль, серо-голубую струйку, ясно видимую в солнечном свете, поднимающуюся из кустов над ним. С ужасом он понял, что это дым костра, который он забыл погасить. — Быть не может!.. Никогда бы не подумал, что будет так заметно! — пробормотал он и заторопился назад. Вдруг он застыл и прислушался. Слышал он свист или нет? Или это был зов птицы? Если это был свист, то шел он не со стороны Фродо. А вот и опять — с другой стороны! Сэм со всех ног побежал в гору. Он увидел, что маленькая головешка, догорев, подожгла папоротник, и этот папоротник дымит. Он торопливо затоптал то, что осталось от костра, и закидал яму дерном. Потом подполз к Фродо. — Слышали вы свист? — спросил он. — На него вроде и ответ был. Я, правда, надеюсь, что это всего лишь птица, но кто его знает: не больно похоже, скорее, будто кто птицей прикидывается. И, боюсь, костер мой дымил. Выходит, я беду — то накликал! Никогда себе не прощу! — Тише ты! — прошептал Фродо. — Мне послышались голоса. Хоббиты затянули мешки, надели их, готовые бежать, и заползли подальше в папоротник. Там они, прислушиваясь, прижались к земле. Никакого сомнения: голоса. Они звучали тихо, затаенно, но были близки и всё приближались. Потом вдруг раздались совсем рядом. — Здесь! Дым шел отсюда, — сказал один. — Они где-то рядом. В папоротнике, без сомнения. Мы их поймаем, как кроликов. Тогда и поглядим, что они такое. — Ага, и что они знают! — подхватил второй. Сразу четверо принялись с разных сторон прочесывать папоротники. Когда ни бежать, ни прятаться стало невозможно, Фродо и Сэм вскочили, став спиной к спине, и выхватили мечи. Если они и были поражены увиденным, противники их были поражены не меньше. Четверо высоких Людей стояли вокруг. Двое сжимали копья с широкими блестящими наконечниками. У двоих были огромные, почти в их рост, луки и колчаны с длинными зеленоперыми стрелами. Все имели мечи и были одеты в зеленое и коричневое разных оттенков, словно для того, чтобы невидимыми бродить по Ифилиэну. На руках у них были зеленые перчатки, на затененных капюшонами лицах — зеленые маски, сквозь прорези которых смотрели суровые ясные глаза. Фродо сразу вспомнился Боромир — люди эти походили на него и обликом, и манерой говорить.