Фарамир перешел на шепот. — Но об одном яузнал, или догадался, и до сих пор хранил в тайне в глубине сердца: Исильдур взял нечто из рук Безымянного, прежде чем навеки покинул Гондор… Здесь-то, думаю, и скрывался ответ на вопросы Мифрандира. Но тогда это казалось важным лишь для книгознатцев-знатоков древних преданий. Даже обсуждая таинственные слова из нашего сна, не думал я о Проклятии Исильдура и той вещи, как об одном и том же. Потому что Исильдур попал в засаду и был сражен орочьими стрелами: так гласит единственное известное нам предание, а Мифрандир никогда не говорил мне большего. Что это за вещь — я не знаю; но, должно быть, она — наследие, таящее власть и опасность. Утраченное оружие, невольное завещание Черного Властелина. Если вещь эта дает преимущество в битве, я могу поверить, что Боромир, гордый и бесстрашный, подчас неосторожный, всегда стремящийся к победе Минас-Тирифа (и личной славе), возжелал ее и был завлечен ею. Зачем взял он на себя это дело?! Отец и старейшины должны были послать меня, но он вызвался сам, как старший и сильнейший — и не уступил бы. Но не бойся! Я не взял бы этой вещи, лежи она у меня на дороге. Не взял бы, даже если бы Минас-Тириф обратился бы в развалины и один я мог бы спасти его, использовав оружие Черного Властелина к возрождению крепости и своей славе. Нет, такие победы не нужны мне, Фродо, сын Дрого. — Не нужны они и Совету, — сказал Фродо. — Не нужны и мне. И я бы не поднял ее — да что поделать?.. — Что до меня, — продолжал Фарамир, — я хотел бы увидеть Белое Дерево зацветшим вновь, и возвратившуюся Серебряную Корону, и Минас-Тириф в мире — древнюю крепость Минас-Анор, полную света, высокую и прекрасную, как королева среди королев: не повелительницу среди рабов, нет, даже не добрую повелительницу желающих того рабов. Война должна длиться, пока мы защищаемся против разрушителя, который жаждет попрать всё; но я не люблю ни меча за его остроту, ни стрелы за ее быстроту, ни воина за его славу. Я люблю ту, что они защищают: Крепость нуменорцев; я полюбил ее за ее память, за ее древность и красоту, за ее сегодняшнюю мудрость. Поэтому не бойся меня! Я не стану просить тебя рассказывать мне о большем. Не стану даже спрашивать, попал ли я в цель. Но если ты доверишься мне, я, быть может, сумею дать тебе добрый совет в поисках — что бы ты ни искал — и даже… да, даже помочь тебе. Фродо не ответил. Он почти решился попросить помощи и совета, рассказать этому печальному юноше, чьи речи казались столь мудрыми и прекрасными, обо всем, что лежало на сердце. Но что-то сдерживало его. Страх и скорбь грызли его: если и правда они с Сэмом — всё, что осталось от Девяти Путников, то единственно верным будет сохранить их цели в тайне. Лучше незаслуженное недоверие, чем опрометчивые слова. Да и память о Боромире, о его ужасной перемене перед соблазном Кольца, оживала в хоббите, когда он смотрел на Фарамира. Они были непохожи — и очень близки. Некоторое время они шли молча, серыми и зелеными тенями мелькая между старыми деревьями, и шаги их были беззвучны; над ними пели птицы, а солнце блестело на глянцевой листве вечнозеленых лесов Ифилиэна. Сэм не принимал участия в беседе, хотя и слышал всё; в то же время он внимательно следил за неясными лесными шорохами вокруг. Он приметил, что за весь разговор имя Голлума ни разу не всплыло. Он тихо порадовался, хотя и понимал, что мало надежды не услышать его больше никогда. Скоро он понял, что, хоть и шли они одни, вокруг было множество воинов: не только Маблунг и Дамрод, но и по обе стороны — все быстро и тайно шли они к какому-то им одним известному месту. Однажды, вдруг оглянувшись, будто чей-то взгляд кольнул его, Сэм поймал быстрый промельк маленькой тени меж стволов. Он открыл было рот — и закрыл его. «Я не уверен, — сказал он себе. — И зачем мне напоминать о старом мерзавце, ежели им угодно забыть о нем? И не подумаю!» Так они шли, пока лес не поредел, а тропка не повела под уклон. Тогда они снова свернули в сторону, вправо, и быстро подошли к маленькой речке в узком ущелье: той самой, что вдалеке вытекала из круглого озера, где купались хоббиты. Теперь она стала стремительным потоком, несясь в каменистом русле, а над ней склонялись падуб и темный самшит. Глядя на запад, они видели внизу в легкой дымке дальние долины и заливные луга, и мерцающую под закатным солнцем широкую ленту Андуина. — Очень жаль, но мне придется быть неучтивым, — Фарамир остановился. — Надеюсь, вы простите того, кто настолько забыл о приказах учтивости, что не убил и не связал вас. Но ни один чужак, даже роандиец (а они бьются вместе с нами), не должен видеть пути, которым мы сейчас пойдем. Я должен завязать вам глаза. — Как пожелаешь, — ответил Фродо. — Даже эльфы поступают так, и с завязанными глазами пересекли мы границы дивного Лориэна. Гном Гимли, правда, разобиделся, но хоббиты снесли это спокойно. — Место, куда я поведу вас, не столь прекрасно, — сказал Фарамир. — Но я рад, что не придется принуждать вас. Он тихо позвал, и из теней деревьев выступили Маблунг и Дамрод и приблизились к нему. — Завяжите гостям глаза, — велел Фарамир. — Надежно, но не причиняя беспокойства. И рук не связывайте. Они дадут слово не пытаться увидеть. Я позволил бы им просто зажмуриться, но глаз может открыться, если нога споткнется. Ведите их, чтоб они не упали. Зелеными шарфами стражи завязали хоббитам глаза и надвинули капюшоны чуть ли не до рта; потом быстро подхватили каждого под руку и продолжали путь. Об этой последней миле Фродо и Сэм могли лишь догадываться. Немного спутся они поняли, что дорога круто снижается; вскоре она стала столь узкой, что они шли гуськом, задевая каменистые стены; стражи направляли их, крепко положив им руки на плечи. Тропа то и дело становилась неровной, и тогда их на время приподнимали, а потом ставили обратно. И всё время справа слышался шум воды, становясь громче и ближе. В конце концов они остановились. Маблунг и Дамрод быстро повернули их несколько раз, так что они совсем потеряли представление о направлении. Они немного поднялись вверх: потянуло холодом, и шум голосов ослаб. Потом их подняли и понесли: вниз, вниз, длинной лестницей и за угол. Вдруг снова послышалась вода, теперь громко — она неслась и плескалась. Казалось, она вокруг, и хоббиты чувствовали легкий дождик на руках и щеках. Наконец их снова поставили на ноги. Мгновение они стояли так, почти испуганные, с повязками на глазах, не зная, где они и что их ждет. И все молчали. Потом совсем рядом раздался голос Фарамира: — Пусть смотрят! Повязки были сдернуты, капюшоны откинуты, хоббиты поморгали — и взглянули. Они стояли на влажном полу из блестящего камня, на пороге грубо вырубленных в скале ворот, темно зияющих позади. А впереди ниспадала плотная завеса воды, так близко, что Фродо мог бы коснуться ее. Она была обращена к западу. Прямые стрелы заходящего солнца ломались о нее, и алый свет дробился множеством мерцающих переливчатых лучей. Будто они стояли у окна эльфийской башни, занавешенного покрывалом из серебра и золота, унизанным рубинами, сапфирами и аметистами, охваченного незатухающим огнем. — Мы пришли вовремя, и этот миг вознаградит ваше терпение, — промолвил Фарамир. — Это Зеркало Заката, Хеннет-Аннун по-нашему, красивейший из водопадов Ифилиэна. Немногие чужестранцы видели его… Однако позади не королевские палаты. И всё же входите! Как раз когда он говорил, солнце село, и огонь угас в струящейся воде. Они повернулись, прошли под низким грозящим сводом и оказались в просторном горном гроте с неровным уступчатым потолком. Горели факелы, бросая смутный свет на мерцающие стены. Многие воины уже были там. Другие входили по двое — трое через низкую дверь в одной из стен. Когда глаза их привыкли к полутьме, хоббиты увидели, что пещера больше, чем они предполагали, и полна оружием и припасами. — Ну, вот мы и в убежище, — сказал Фарамир. — Удобств немного, но здесь вы сможете спокойно отдохнуть. Тут сухо и есть еда, хоть и нет огня. Когда-то вода текла через эту пещеру, но древние мастера направили поток в ущелье, и он низвергается оттуда водопадом. Все дороги к этому гроту были тогда скрыты под водой или запечатаны неведомым образом — все, кроме одной. Сейчас отсюда ведут два выхода: тот, которым провели вас, и через занавес Зеркала — в глубокую чащу, усеянную каменными кинжалами. А теперь отдохните немного, пока готовится ужин. Хоббитов отвели в угол и указали на низкое ложе. Тем временем воины занялись делами — тихо, спокойно и быстро легкие столешницы были сняты со стен, положены на козлы и уставлены посудой. Она была простой, без украшений, но сделана добротно и красиво: круглые блюда, тарелки и миски из глазированной глины или точеного самшита, чистые и гладкие. Тут и там стояли блестящие бронзовые тазы; а перед креслом Капитана в центре стола был поставлен простой серебряный кубок. Фарамир ходил меж воинов, тихо расспрашивая каждого входящего. Некоторые вернулись после погони за южанами; другие, оставленные разведчиками близ дороги, подошли позже. Пути каждого южанина были известны, и только о гиганте мумаке никто ничего не знал. У врага передвижений не было; даже орочьи шпионы не показывались. — Ты ничего не видел, Анборн? — спросил Фарамир у пришедшего последним. — Нет, Капитан, — отвечал тот. — Ва всяком случае, не орков. Но я видел — или мне почудилось — что-то странное. Уже глубокие сумерки, всё и глазам видится большим, чем есть. Так что это, может, всего лишь белка, — Сэм навострил уши. — Однако белка эта была черной, и я не заметил хвоста. Она юркнула за ствол, когда я подошел, и быстро вскарабкалась вверх. Вы не позволяете нам без нужды убивать зверей, поэтому стрелять я не стал. Да и темно было, наверняка не прицелишься… Тварь спряталась в кроне. А я немного постоял — очень уж чудным мне всё это показалось, и поспешил сюда; а тварь шипела мне вслед. Может, и белка. Под вражью завесу могли явиться чудища из Лихолесья, а там, поговаривают, и черные бесхвостые белки водятся. — Всё возможно, — нахмурился Фарамир. — Но это дурной знак. Пришельцам из Лихолесья нечего делать в Ифилиэне. Сэму почудился быстрый взгляд в их сторону; но Сэм промолчал. Некоторое время они с Фродо лежали, глядя на свет факелов, а воины ходили взад и вперед, разговаривая приглушенными голосами. Потом Фродо вдруг заснул. Сэм боролся со сном, всячески самого себя уговаривая. «Может, и можно ему верить, — размышлял он. — А может, и нет. Сладкими речами и гнилую душу прикрыть можно… — Он зевнул. — Я мог бы проспать неделю, если бы мог. Но что ж поделать, ежели мне нельзя спать, ежели я один, а кругом столько Громадин? Придется тебе, видно, не спать, Сэм Гискри, ничего не попишешь». И это ему каким — то чудом удалось. Свет таял за дверями пещеры, и завеса падающей воды меркла, растворяясь в подступающих тенях. Вода всегда шумит, не меняя своего напева, будь то утро, или вечер, или ночь. Она бормочет и нашептывает сны. Сэм из всех сил тер глаза — и не спал. Зажглось много факелов. Почали бочонок вина. Вскрыли бочки с едой. Воины принесли воды из-под водопада. Кое-кто ополаскивал руки в тазах. Широкую бронзовую чашу и кусок белого полотна поднесли Фарамиру, и он умылся. — Будите наших гостей, — сказал он. — И дайте им воды. Время ужинать. Фродо сел, зевнул и потянулся. Сэм, не привыкший к слугам, с некоторым удивлением глядел на высокого воина, который склонился, держа перед ним таз с водой. — Поставьте его на землю, сударь, пожалуйста, — попросил он. — И мне, и вам легче будет. — Потом, к удивлению и веселью людей, он окунул голову в таз и облил холодной водой шею и уши. — В ваших краях принято мыть голову перед ужином? — полюбопытствовал прислуживавший хоббитам воин. — Нет, перед завтраком, — ответил Сэм. — Но ежели вы засыпаете на ходу, холодная вода на шее — что дождик привядшему салату. Ну вот! Теперь-то уж я не засну за ужином. Их подвели к сиденьям рядом с Фарамиром: бочонкам, покрытым шкурами и достаточно высоким, чтобы хоббитам было удобно. Перед едой Фарамир и все его воины повернулись к западу и мгновенье стояли молча. Фарамир знаком показал Фродо и Сэму, чтобы они поступили так же. — Так мы делаем всегда, — объяснил он, когда все уселись. — Обращаемся к Нуменору, что был, к Благословенной Земле, что есть, и к тому, чего еще нет, но что будет. У вас нет такого обычая? — Нет, — отвечал Фродо, чувствуя себя неотесанным деревенщиной. — Но если мы бываем в гостях, мы кланяемся хозяину, а после еды встаем и благодарим его. — Мы поступаем так же, — сказал Фарамир. После столь долгого пути, ночевок и дневок в голой пустыне, вечерняя эта трапеза показалась хоббитам пиром: пить легкое золотистое вино, прохладное и душистое, есть хлеб с маслом и соленое мясо, и сухие фрукты, и красный сыр — есть чистыми руками и с чистых тарелок. Ни Фродо, ни Сэм не отказывались ни от чего, что предлагалось — ни от второй, ни от третьей порции. Вино растекалось по их жилам и усталым членам, и им было радостно и легко на душе — они не чувствовали ничего подобного со дня ухода из Лориэна. Когда ужин кончился, Фарамир отвел гостей в нишу в конце пещеры, полускрытую занавесом; туда принесли кресло и два стула. Горел маленький глиняный светильник. — Вы скоро захотите спать, — сказал Фарамир, — и особенно славный Сэммиус, который не сомкнул глаз до еды — то ли из страха притупить благородный голод, то ли из страха передо мной, не знаю. Но вредно спать сразу после еды: потом придется попоститься. Давайте немного побеседуем. На пути из Светлояра вам встречалось многое, о чем можно рассказать. И, быть может, вы заходите узнать что — то о нас и о землях, куда пришли. Расскажите мне о моем брате Боромире, о старом Мифрандире, о Дивном Народе Лориэна. Фродо совсем расхотелось спать и захотелось поговорить. Но, хотя еда и вино успокоили его, он не забыл об осторожности. Сэм улыбался во весь рот и бормотал что-то себе под нос, но когда говорил Фродо — слушал внимательно, изредка отваживаясь вставить одобрительное словечко. Фродо рассказывал о многом, однако всё время старался отводить разговор от целей Отряда и от Кольца, подчеркивая доблестную роль, которую сыграл во всех их приключениях Боромир: с волколаками, в снегах Карадраса, в копях Мории, где погиб Гэндальф. Больше всего Фарамира задел рассказ о битве на Мосту. — Боромира должно было злить бегство от орков, — заметил он. — Или даже от той свирепой твари, что ты назвал Балрогом, даже если он отступил последним. — Он отступил последним, — сказал Фродо. — Был вынужден отступить; Арагорн торопился вывести нас. Он один знал дорогу после гибели Гэндальфа. Но не будь там нас, о ком надо было заботиться, — не думаю, что он или Боромир отошли бы. — Быть может, было бы лучше, если бы Боромир пал там вместе с Мифрандиром, — задумчиво проговорил Фарамир, — а не шел навстречу Року, поджидавшему его над порогами Рауроса. — Может быть… Однако теперь ты расскажи мне о вас, — попросил Фродо, еще раз сворачивая в сторону. — Я хотел бы побольше узнать о Минас-Ифиле, и Осгилиафе, и стойком Минас-Тирифе. Есть ли надежда для твоего города в этой бесконечной войне? — Есть ли надежда? — тихо проговорил Фарамир. — Мы давно простились с надеждой. Меч Элендиля, если он действительно вернется, сможет возжечь ее, но не думаю, чтобы ему удалось сделать большее, чем отодвинуть зловещий час, если только другая — нежданная — помощь не придет вместе с ним. Ибо Враг крепнет — мы же слабеем. Для моего народа настала безвёсная осень. Нуменорцы широко расселились по побережью, но большею частью впали во зло и безумие. Многие были зачарованы Тьмой и черным колдовством; других одолели лень и беспечность, а некоторые дрались меж собой, пока, обессиленные, не были завоеваны дикарями. Нигде не сказано, что гондорцы когда-нибудь творили лихо или поклонялись Безымянному Врагу; и древняя Мудрость и Красота, вынесенные с Заокраинного Запада, долго жили во владениях сыновей Элендиля Прекрасного, и живы по сей день — хоть и недолго им осталось жить. И всё же Гондор сам повинен в своем закате, впав постепенно в старческое слабоумие, считая, что Враг — которого лишь изгнали, но не уничтожили — сгинул навеки. Смерть царила всюду, ибо нуменорцы по-прежнему, как и в своем старом королевстве, жаждали вечной и неизменной жизни. Князья возводили усыпальницы более прекрасные, чем дома живых, и почитали древние имена в свитках своих родословных более дорогими, чем имена сыновей. Бездетные властители восседали в обветшалых дворцах, углубясь в геральдику; в тайных палатах ведуны составляли колдовские эликсиры или в высоких холодных башнях вопрошали звезды. И последний Король из дома Анариона не оставил наследника. Но Наместники были мудрее и удачливее. Мудрее, ибо пополнили силы нашего народа за счет стойких жителей Приморья и бесстрашных горцев Эред — Нимраса. И они заключили перемирие с гордыми народами Севера, которые часто нападали на нас, воинами неистовой доблести и нашими дальними сородичами, непохожими на диких вастаков и жестоких харадримцев. Во времена Кириона — Двенадцатого Наместника (а мой отец — Двадцать Шестой) — они впервые прискакали к нам на помощь и разгромили на Полях Келебранта врага, захватившего наши северные области. Это народ всадников, Повелителей Коней, как мы их называем; и мы отдали им во владение степи Каленардона, что с тех пор зовется Рохандом, ибо область эта почти не была заселена. И они стали нашими союзниками и всегда были верны нам, помогая в нужде и храня наши северные границы и Роандийский Проход. Из наших учений и обычаев они взяли что пожелали, и их князья, если надо, говорят на нашем языке; однако большею частью они живут по законам своих отцов и говорят на собственном северном наречии. Мы любим их: высоких мужчин и прекрасных женщин, одинаково храбрых, золотоволосых, ясноглазых и сильных; они напоминают нам юность Людей, какими были они в Первую Эпоху. Наши книгознатцы утверждают, что между нами — идущее исстари родовое сходство, и что они произошли если не от самого Хадора Златовласа, Друга Эльфов, как нуменорцы, то от одного из его сыновей. Ибо так делим мы Людские Народы в своих Летописях, зовя их Высшими, или Западными, Рыцарями, какими были нуменорцы; и Срединными Народами, Сумеречными Витязями — таковы роандийцы и их северные сородичи; и Дикарями, Воинами Тьмы. Однако сейчас, если роандийцы кое в чем сравнялись с нами, возвысившись в искусствах и великодушии, то мы тоже сравнялись с ними и едва ли можем зваться Высшими. Мы стали Срединными, Сумеречными Витязями, но с памятью об ином. Потому что, как и роандийцы, мы любим теперь войну и доблесть за них самих, как игру и цель; и хотя мы еще помним, что рыцарю должно иметь больше умений и знаний, чем одно искусство — владения оружием и одна наука — убивать, мы почитаем рыцаря именно за это и ставим его выше людей иного ремесла и иных знаний. Таково наше время. Таким был даже мой брат Боромир; доблестный воин, признанный за это лучшим человеком Гондора. И он был воистину доблестен: ни один из наследников в Минас-Тирифе не был столь неутомим в труде, столь отважен в битве, ни один не извлекал столь чистых звуков из Большого Рога… — Фарамир вздохнул и умолк. — А ведь вы ничегошеньки не сказали про эльфов, сударь, — Сэм вдруг расхрабрился. Он подметил, что Фарамир, кажется, относится к эльфам с почтением, и это больше, чем его учтивость, еда и вино, завоевало Сэмово уважение и уняло подозрения. — Не сказал, мастер Сэммиус, — согласился Фарамир. — Я не знаток эльфийских преданий, но ты коснулся боли всего Средиземья — не одного Нуменора. Ибо, как ты, должно быть, знаешь, если Мифрандир был твоим спутником и ты говорил с Эльрондом, праотцы нуменорцев бились вместе с эльфами в первых войнах. Но потом Средиземье накрыла Тьма, и Черные Годы разобщили Людей и Эльфов — лиходейские уловки Врага да медленнотекущее время развели их. Сейчас люди боятся эльфов и не доверяют им, и знают о них немного. Мы в Гондоре такие же, как все, такие же, как роандийцы; ибо даже они, враги Черного Властелина, избегают эльфов и с ужасом говорят о Золотом Лесе. Однако есть среди нас такие, что общаются с эльфами, и порой кое-кто тайно уходит в Лориэн — и редко возвращается. Не я. Потому что я считаю опасным для Смертного по своей воле искать Перворожденных. И все же я завидую вам — вы говорили с Белой Дамой. — Владычица Лориэна! Галадриэль! — воскликнул Сэм. — Вы должны увидеть ее, сударь, право слово, должны. Я всего лишь хоббит, сударь, и дома приглядываю за садом, если вы понимаете, про что я толкую, и я не силен в поэзии — два-три смешных стишка не стихи, конечно, — так что я и объяснить-то вам ничего толком не сумею. Об этом надо петь. Вам бы с Бродником потолковать, с Арагорном то есть, или со старым господином Бильбо… А хотел бы я сложить о ней песню! Она красива, сударь! Прекрасна! Порой — как яблонька в цвету, порой — как белый нарцисс. Тверда, как алмаз, мягка, как лунный свет. Тепла, как солнечный луч, холодна, как свет со звезд. Горда и далека, как горная вершина, а уж веселей я никого не видал, с вплетенными в косы маргаритками… Но всё это чепуха, сударь, всё мимо цели. — Тогда она действительно прекрасна, — проговорил Фарамир. — Опасно прекрасна. — Не знаю я, где там опасность, — насупился Сэм. — Обидно, право слово обидно, сударь, что люди ждут опасностей от Лориэна и находят их там — те самые, что приносят в себе. Но, может, вы и назвали бы ее опасной, потому что она сильна и тверда. Вы… вы могли бы разбиться об нее на куски, как корабль о скалу, или утопнуть, как хоббит в речке. Но вы ж не станете обвинять ни скалу, ни речку. Вот и Боро… — он осекся и покраснел. — Да? «Вот и Боромир», — хотел ты сказать? — подстегнул его Фарамир. — Что ты хотел сказать? Он принес опасность в себе? — Да, сударь, простите уж вы меня, и такой отличный человек, как ваш брат, с позволения сказать… Да вы ж это всё время чуяли, потому и выведывали. Так вот, я следил за Боромиром и слушал его всю дорогу от Светлояра — приглядывая за хозяином, как вы понимаете, и не желая Боромиру зла, — и вот что я думаю: в Лориэне он впервые ясно понял, чего ему желается. А желалось ему — с первой минуты — Вражье Кольцо! — Сэм!.. — в ужасе вскрикнул Фродо. Он глубоко ушел в раздумья и вернулся внезапно — и поздно. — Ох, вражья сила! — Сэм сперва побелел, как полотно, а потом залился алым. — Опять я, выходит, оплошал. «Когда тебе взбредет в голову открыть пасть — затыкай её ногой», — твердил мне мой старик и был прав… Что ж делать-то теперь?.. — бормотал он. — Послушайте, сударь! — он повернулся, готовый встретить Фарамира со всем мужеством, какое мог собрать. — Вы уж не гневайтесь на моего господина потому только, что слуга его — дурак, каких мало. Говорили вы красиво и заговорили мне зубы, толкуя об эльфах и обо всем таком. Но, как говорится, судят не по словам, а по делам. Пришел вам случай показать себя.