В дальнем конце этого обширного гребня они остановились и заползли под спутанный клубок боярышника. Искривленные сучья тянулись к земле, и их перехлестывала путаница старого шиповника. Глубоко внутри была пустота — впадина, устланная сухими ветвями и куманикой, укрытая первой листвой и весенними побегами. Там путники и улеглись, слишком усталые, чтобы есть; и, глядя сквозь дыры в «крыше», ожидали, когда медленно разгорится день. Но день не пришел — лишь гиблые бурые сумерки. На востоке, под низкими тучами, разлилось тусклое багровое зарево — то был не багрянец зари. Через смятые земли протянулись к ним Горы Тьмы, черные и бесформенные у подножий, где густо лежала не желающая уходить ночь, с зубчатыми вершинами и резко очерченными огненным сполохом острыми краями. Вдали справа вставал высокий горный отрог, мрачно темнея меж протянувшихся к западу теней. — И куда же нам теперь? — спросил Фродо. — Это, что ли, вход в… в Моргульскую Долину — там, вдали, под той черной грядой? — А к чему нам сейчас об этом думать? — отозвался Сэм. — Мы ж, наверное, никуда сегодня не двинемся, в этакий-то денек — его и днем-то не назовешь. — Не назовешь, не назовешь, — сказал Голлум. — Но мы должны скоро идти к Перекрестку. Да, к Перекрес-стку. Так прош-шла дорога, да, хозяин. Багровое зарево над Мордором угасло. Сумерки спустились и огромной туманной розой нависли над ними. Фродо и Сэм поели и улеглись. Но Голлум не отдыхал. Их еды он в рот не брал, но воды выпил и теперь ползал под кустами, принюхиваясь и ворча. Потом он вдруг исчез. — Сбежал охотиться, — отметил Сэм и зевнул. Была его очередь спать первым, и вскоре глубокий сон овладел им. Ему снилось, что он в саду Торбы — на-Круче, и ищет там что-то; но на спине его был тяжелый мешок, заставляющий его сгибаться. Вокруг почему-то бурно разрослись сорняки, а боярышник и орляк захватили грядки у изгороди. — Ну и работки здесь, как я погляжу; а я так устал… — продолжал он говорить. И вдруг вспомнил, что ищет. — Моя трубка! — сказал он и проснулся. — Дурошлеп! — обругал он себя, открыв глаза и удивляясь, почему лежит под изгородью. — Она же в твоем мешке! Тут он сообразил; сначала — что трубка, может, и в мешке, а вот табаку там нет; а потом — что от Торбы его отделяют сотни миль. Он сел. Была непроглядная тьма. Почему хозяин позволил ему проспать до вечера, не разбудил вовремя? — Вы что ж, совсем не спали, господин Фродо? — укоризненно и недовольно проговорил он. — Сколько времени? Кажется, поздно… — Нет, — откликнулся Фродо. — Но день становится темнее, а не светлее: темней и темней. Насколько я понимаю, еще нет и полудня, и спал ты не больше трех часов. — Хотел бы я знать, что происходит, — сказал Сэм. — Неужто надвигается буря? Ежели так, она будет пострашней всех, какие мы видели. Хорошо, что мы в норе сидим, а не приткнулись под изгородью… — он прислушался. — Что это? Гром, что ли, или барабаны?.. — Не знаю, — ответил Фродо. — Это началось давным-давно. И земля иногда трясется, и уши словно бы закладывает. Сэм огляделся. — Где Голлум? Не приходил? — Ни слуха, ни духу не было. — Терпеть его не могу, — проворчал Сэм. — Честное слово, ничего другого не потерял бы с таким удовольствием. Но это как раз в его духе: потеряться именно сейчас, когда он нужен нам больше всего — если от него вообще была хоть какая-то польза, в чем я сомневаюсь. — Ты забыл Болота, — сказал Фродо. — Надеюсь, с ним ничего не случилось. — А я надеюсь, что он никого не предал. И еще надеюсь, что он не попал в лапы к нашим врагам. Потому что если попал — нам несладко придется. В это время снова послышались громовые раскаты, теперь громче и глубже. Земля мелко дрожала. — Думаю, нам уже несладко, — мрачно заметил Фродо. — Боюсь, Поход подошел к концу. — Может, оно и так, — спокойно сказал Сэм. — Но «где жизнь — там надежда», как говаривал мой старик; «а потому не мешает подкрепиться», как он всегда добавлял. Вот вы и подкрепитесь немного, господин Фродо, и поспите чуток. Послеполуденное время — во всяком случае, Сэм полагал, что оно должно так зваться, — тянулось бесконечно. Выглядывая из укрытия, он видел лишь серо — коричневый призрачный мир, медленно тонущий в тусклой бесцветной мгле. Было душно, но не тепло. Фродо спал беспокойно, вертелся и метался. Дважды Сэму послышалось имя Гэндальфа. Время, казалось, застыло на месте. Вдруг Сэм услыхал шипение позади — это был Голлум на четвереньках, глядящий на хоббитов мерцающими глазами. — Просыпайтес-сь, прос-сыпайтес-сь! Просыпайтесь, сони! — прошептал он. — Просыпайтесь! Времени терять нельзя. Надо идти, да, надо идти тотчас-с-с. Времени терять нельзя! Сэм подозрительно взглянул на него: он казался испуганным и взволнованным. — Идти сейчас? Ты что удумал? Еще не время. Еще не время даже для чая — по крайней мере, в мирных краях, где пьют чай. — Дурак! — зашипел Голлум. — Мы не в мирных краях. Время истощ-щается, да, время летит быс-стро. Нельзя терять времени! Мы должны идти. Просыпайтес-сь! — он уцепился за Фродо; и Фродо, вырванный из сна, вдруг сел и схватил его за руку. Голлум вырвался и отпрянул. — Не надо быть глупыми, — шипел он. — Мы должны идти. Нельзя терять времени! Ничего больше от него добиться не удалось. Где он был и какие надвигающиеся тучи заставляют его так спешить — он не желал говорить. Сэму все это казалось весьма подозрительным, и он этого не скрывал; но Фродо не обращал внимания на то, что творилось в Сэмовой душе. Он вздохнул, поднял мешок и приготовился выйти во всё густеющую тьму. Совершенно бесшумно Голлум вел их вниз по склону, держась, где можно, под навесом кустов и перебегая, почти стелясь по земле, через открытые места; но свет был теперь таким тусклым, что даже зоркому зверю пустыни трудно было разглядеть одетых в серые плащи и капюшоны хоббитов, а еще труднее — услышать их, идущих осторожно, как умеет ходить лишь их маленький народ. Ветка не хрустнула, не прошелестел лист — а они прошли и исчезли. Около часа шли они молча, угнетенные мглой и тишиной этих земель, нарушаемой изредка слабым рокотом — будто где-то в дальней горной лощине гремели барабаны. Они спустились вниз и, повернув к югу, зашагали прямо — насколько прямой путь мог отыскать Голлум через длинный изломанный склон, что тянулся к горам. Вдруг, недалеко впереди, они увидели вздымающийся подобно черной стене пояс деревьев. Подойдя ближе, путники поняли, что они огромны и древни — и по-прежнему высоки, хотя вершины их были обожжены и обломаны, точно буря и огненный смерч пронеслись над ними, но не смогли ни убить их, ни выворотить их бездонные корни. — Перекресток, да, — прошептал Голлум; то были первые его слова с тех пор, как они покинули убежище. — Мы должны идти той дорогой. — Повернув к востоку, он повел их по склону и потом — неожиданно — глазам их предстал Южный Тракт, вьющийся вдоль внешнего края гор, пока не вливался в огромное кольцо деревьев. — Это единственный путь, — сказал Голлум тихо. — Нет троп вне дороги. Нет. Мы должны идти к Перекрестку. Но торопитесь! И молчите! Тайно, как разведчики во вражеском лагере, они прокрались вниз — на дорогу и заскользили вдоль ее западного края под каменистым склоном, сами серые, как камни, и бесшумные, как коты на охоте. Наконец они достигли деревьев и увидели, что стоят в большом кольце, открытом посередине навстречу пасмурному небу; промежутки меж необъятными стволами казались огромными темными арками рухнувшего дворца. В самом центре встречались четыре дороги. Позади путников лежала дорога к Мораннону; перед ними она начинала свой долгий путь к югу; справа карабкалась дорога из древнего Осгилиафа и исчезала на востоке за перекрестком — четвертый путь, дорога, которой им предстояло идти. Постояв с минуту, охваченный ужасом, Фродо понял, что сияет свет — он видел блеск его на лице Сэма. Повернувшись, он увидел за аркой ветвей дорогу к Осгилиафу, бегущую прямо, как натянутая лента, — всё вниз и вниз, на запад. Там, вдали, за печальным Гондором, сейчас скрытым в тени, садилось солнце, отыскав наконец край огромного медленно катящегося покрова туч. Слабый свет упал на высокую сидящую фигуру, спокойную и важную, как Каменные Гиганты. Годы источили ее, неистовые руки искалечили ее. Головы не было, а на ее место положили большой грубо обтесанный камень, примитивно расписанный неумелыми руками — изображение оскаленного в ухмылке лица с багровым глазом во лбу. Колени, и трон, и весь пьедестал покрывали каракули, перемешанные с мерзкими эмблемами, какими пользуется народ Мордора. Внезапно Фродо заметил освещенную косыми лучами голову древнего короля: она откатилась и лежала у обочины. — Смотри, Сэм!.. — вскрикнул он громко. — Смотри! Корона вернулась к Королю! Глазницы были пусты, а искусно вырезанная борода сломана, но вкруг высокого сурового чела сиял венец из золота и серебра. Длинная плеть с маленькими белыми цветами-звездочками обвила лоб, словно в знак почтения к павшему королю, а в трещинах его каменных волос мерцал желтый очиток. — Им никогда не победить! — сказал Фродо. И тут слабый свет вдруг потух. Солнце скрылось, и будто дождавшись, когда угаснет светильник, опустилась непроглядная ночь. Глава 8 Ступени Кириф-Унгола Голлум дергал Фродо за плащ и шипел со страхом и нетерпением: — Мы должны идти, — твердил он. — Не должны стоять здесь. Торопитесь! Фродо неохотно повернулся спиной к западу и пошел за проводником во тьму Востока. Они оставили кольцо деревьев и побрели вверх по дороге к горам. Эта дорога сперва бежала прямо, но вскоре стала забирать вправо, пока не привела к тому самому отрогу, который путники видели издали. Мрачный и неприступный, высился он над ними — темнее черного ночного неба. Дорога вползала в его тень и, обойдя вокруг, снова устремлялась к востоку и круто карабкалась вверх. Фродо и Сэм тащились с тяжелым сердцем, не в силах более думать об опасности. Голова Фродо склонилась; ноша его опять тянула его к земле. Едва они миновали Перекресток, вес ее, почти позабытый в Ифилиэне, снова стал расти. Теперь, чувствуя, как круто бежит ему под ноги дорога, Фродо устало взглянул вверх; и тогда увидел его — как и говорил Голлум — город Призраков Кольца. Фродо съёжился на каменистом склоне. Длинная наклонная долина, глубокий залив мглы, уходила далеко в горы. У дальнего края ее, высоко в горной седловине, на темных коленях Черных Гор стояли стены и башня Минас-Моргула. Темны были земля и небо вокруг него, но сам он был залит светом. Не плененным лунным светом, пробивавшимся некогда сквозь мраморные стены Минас-Ифиля, Крепости Восходящей Луны, дивно сиявшей в лунной долине. Бледнее лунного, затемненный какой-то медленной болезнью, дрожащим и дымным, как нездоровые испарения, был теперь этот трупный свет, освещающий ничто. В стенах и башни зияли дыры, как бессчетные черные окна, глядящие в пустоту; но на вершине башни медленно вращалась, сначала в одну сторону, потом — в другую, большая призрачная голова, всматриваясь в ночь. Какой — то миг трое путников стояли, дрожа, против воли глядя вверх. Голлум очнулся первым. Он снова настойчиво дергал их за плащи, но не говорил ни слова. Он почти тянул их вперед. Каждый шаг делался скрепя сердце, и время, казалось, замедлило бег, так что между поднятием ноги и ее опусканием на землю проходили томительные минуты. Они медленно подходили к белому мосту. Здесь дорога, слабо мерцая, пересекала реку в центре долины и шла дальше, извивами приближаясь к воротам города: черной разверстой пасти во внешнем круге северной стены. Широкие пустоши лежали по берегам, туманные луга, заросшие бледными цветами. Они были светящимися, красивыми и жуткими одновременно, как сумасшедшие видения кошмарного сна; и от них исходил слабый запах тления: воздух был полон им. Мост перепрыгивал с луга на луг. У его начала стояли искусно высеченные статуи — фигуры людей и животных, но все оскверненные и отвратительные. Вода текла тихо и курилась, но пар, что поднимался от нее, клубясь вкруг моста, дышал смертным холодом. Фродо ощутил, что чувства его тупеют, а разум омрачается. Потом, будто чья-то воля овладела им, он вдруг заспешил, неверными шагами стремясь вперед, вытянув ищущие руки; голова его качалась. Сэм и Голлум рванулись за ним. Сэм схватил хозяина в объятия, когда тот споткнулся и едва не упал — у самого порога моста. — Не туда! Нет, не туда! — прошептал Голлум, но дыхание, казалось, свистом прорезало тяжкую тишину, и он в ужасе скорчился на земле. — Стойте, господин Фродо! — выдохнул Сэм в ухо хозяину. — Вернемся! Не туда. Голлум говорит: нет, и я впервые согласен с ним. Фродо провел рукой по лбу и отвел глаза от города на холме. Светящаяся крепость манила его, он боролся с желанием помчаться вверх по светящейся дороге — к воротам. Наконец он с усилием повернулся и тут же почувствовал, что Кольцо сопротивляется ему, натянув цепочку; и глаза, когда он отвел их, на миг ослепли. Непроглядная тьма была перед ним. Голлум, скорчившийся на земле, как испуганный зверек, исчез во мгле. Сэм поддерживал и вел спотыкающегося хозяина, спешившего за ним изо всех сил. Недалеко от ближнего берега в каменной ограде был проход. Они прошли сквозь него, и Сэм увидал узкую тропу, которая мерцала, подобно главной дороге, пока не погасала, карабкаясь по лугам предсмертников; дальше она вилась во тьме, уходя в северный конец долины. Хоббиты с трудом шли рядом по этой тропе, неспособные разглядеть впереди Голлума, пока он не обернулся подогнать их. Глаза его светились бледно — зелеными сполохами, отражая, быть может, трупный свет Минас-Моргула, или вспыхивая в ответ на какие-то движения в крепости. Этот призрачный свет и темные бойницы держали Фродо и Сэма в постоянном напряжении, заставляя то и дело оглядываться через плечо и отыскивать глазами темнеющую тропу. Они медленно двигались вперед. Когда они вышли из смрадных испарений отравленной реки, дышать стало легче, и головы немного очистились; но члены их налились теперь смертной усталостью, точно хоббиты всю ночь тащили тяжелый груз или переплывали реку с сильным течением. Они не могли сделать больше ни шагу. Фродо остановился и сел на камень. Они взобрались на вершину большого горба голой скалы. Впереди был залив в склоне долины, и тропа обегала его по краю: широкий уступ с пропастью справа; по острому южному склону горы карабкалась она вверх, пока не исчезала во тьме. — Я должен немножко отдохнуть, Сэм, — прошептал Фродо. — Мне тяжело, старина, очень тяжело. Интересно, далеко ли смогу я унести его?.. Но сейчас я должен отдохнуть, прежде чем полезу туда, — он указал вперед. — С-с-с-сш, с-с-с-ш! — зашипел Голлум, подбегая к ним. — С-с-с-ш! — пальцы он прижимал к губам и настойчиво тряс головой. Дергая Фродо за рукав, он указывал на тропу; но Фродо не двигался. — Не сейчас, — сказал он. — Не сейчас… — Усталость и нечто большее, чем усталость, придавило его; казалось, тяжкое заклятье наложено на его дух и плоть. — Я должен отдохнуть, — пробормотал он. При этом Голлумовы ужас и тревога стали столь велики, что он снова заговорил, прикрывая рот, словно хотел скрыть слова от невидимых слухачей: — Не здесь, нет. Здесь нельзя отдыхать. Дурачьё! Глаза увидят нас. Когда они подойдут к мосту, они увидят нас. Идем отсюда! Вверх, вверх! Идем! — Идемте, господин Фродо, — неожиданно поддержал Голлума Сэм. — Он ведь опять прав. Ни к чему нам тут оставаться. — Ладно, — сказал Фродо издалека, точно в полусне. — Я попытаюсь, — он устало поднялся на ноги. Но было поздно. Гора под ними дрогнула и затряслась. Оглушительный грохот прокатился в глубинах земли, и эхом откликнулись горы. Потом с опаляющей внезапностью полыхнуло багровое пламя. Далеко над восточными горами оно вонзилось в небо и озарило низкие тучи темным огнем. В этой долине призраков и холодного мертвого света он казался нестерпимо неистовым и лютым. Вершины скал и хребтов, как зазубренные кинжалы, вырвались из густой тьмы, освещенные буйными сполохами над Горгорофом. Громко треснул гром. И Минас-Моргул ответил. Ярко вспыхнули живые огни: ветви голубого пламени взметнулись из крепости и ближних холмов и взлетели к угрюмым тучам. Земля стонала; и из города донесся вопль. Смешавшись с резкими высокими голосами, похожими на голоса хищных птиц и пронзительным ржанием бешеных от ярости и ужаса коней, раздался раздирающий вой, дрожащий, поднявшийся до немыслимой высоты почти за гранью слышимого. Хоббиты обернулись на него — и повалились ничком, зажав уши. Когда жуткий крик смолк, опав долгим болезненным стоном, Фродо медленно поднял голову. Пересекая узкую долину, стояли стены зловещего города, и его подобные пещере ворота были распахнуты настежь, как раскрытая пасть со сверкающими клыками. И из ворот выходило войско. Все ратники были в саванах и черны, как ночь. На фоне тусклых серых стен и светящейся дороги Фродо отчетливо видел их — маленькие четкие фигурки, быстро и молча уходящие вдаль бесконечным потоком. Перед ними двигались конники, строй призраков, а во главе ехал один, больший, чем все: Всадник, весь в черном; шлем его венчала горящая недобрым огнем корона. Он был уже рядом с мостом, и Фродо впился в него глазами — ни моргнуть, ни отвести взгляд… Был ли то Предводитель Девятерых, вернувшийся на землю, чтобы вести в бой свое призрачное воинство? Да, несомненно, здесь был он — бледный король, чья холодная рука пронзила Хранителя Кольца смертоносным клинком. Старая рана налилась болью, леденящий холод пополз к сердцу Фродо. Как раз когда эти мысли поразили его ужасом и сковали, точно заклятием, Всадник внизу вдруг остановился — он стоял у самого въезда на мост, и за ним стояло всё его войско. Повисла мертвая тишь. Может быть, Кольцо позвало Предводителя Призраков, или он забеспокоился на миг, ощутив чью — то чужую власть в своей долине. Он медленно поворачивал темную, коронованную страхом голову, озирая тени невидящими глазами. Фродо ждал, как птица ждет приближения змеи, не в силах шевельнуться. И, пока он ждал, он ощутил более властный, чем всегда, приказ надеть Кольцо. Но, хотя тяга была велика, он не собирался поддаваться ей. Он знал: Кольцо только предало бы его, и даже если бы Фродо надел его — у него недостало бы сил противостоять Моргульскому Королю. Его воля не подчинялась более этому приказу, хоть и была смята ужасом, и он чувствовал лишь, как давит на него извне огромная тяжкая сила. Она завладела его рукой и, точно Фродо следил за чем — то издалека, не желая этого, но в нерешительности, потащила ее к цепочке на шее. И тут вмешалась его собственная воля; она медленно, борясь, оттянула руку назад и заставила ее искать другую вещь, тоже укрытую на груди. Она казалась холодной и твердой, когда Фродо нащупал ее: Фиал Галадриэли, так долго хранимый, совсем позабытый до этого часа. Едва он коснулся его — мысли о Кольце развеялись. Он вздохнул и склонил голову.