Была первая бешеная безостановочная скачка, а потом, на рассвете, он увидел бледное мерцание золота, и они вошли в примолкший город и в огромный дворец на холме. И едва ступили они под крышу, как крылатая тень снова пронеслась в небе, и люди поникли в страхе. Но Гэндальф ласково поговорил с ним, и он забылся усталой, но тревожной дремой, смутно сознавая, что люди входят и выходят, а Гэндальф отдает приказы. А потом опять скачка, скачка в ночи. Это была вторая… нет, третья ночь с тех пор, как он посмотрел в Камень. С этим кошмарным воспоминанием он проснулся полностью и задрожал, и шум ветра наполнился угрозными голосами. Свет вспыхнул в небе — сполох желтого огня за тёмной преградой. Пин снова спрятался, испугавшись на миг, удивляясь, в какой жуткий край тащит его Гэндальф. Он протер глаза — и увидел, что почти полная луна взошла над восточной мглой. Он шевельнулся и заговорил. — Где мы, Гэндальф? — В княжестве Гондор, — откликнулся маг. Некоторое время ехали молча. — Что это?.. — вскрикнул вдруг Пин, хватаясь за плащ Гэндальфа. — Гляди!.. Огонь, алый огонь! Здесь что, драконы водятся? Гляди, вон еще!.. Вместо ответа Гэндальф крикнул коню: — Вперед, Ночиветр! Надо спешить. Время на исходе! Смотри! Маяки Гондора зажглись, зовя на помощь. Война началась. Смотри, горит Амон-Дин, пылает Эйленах; а вон торопятся на запад Нардол, Элерас, Мин-Риммон, Галенхад и пограничный Халифириен… Вперед! Однако Ночиветр приостановился, а потом поднял голову и заржал. Из тьмы донеслось ответное ржание; вскоре мягко застучали копыта, и трое всадников летящими тенями пронеслись мимо, исчезнув на западе. Тогда Ночиветр подобрался и прыгнул вперед, и ночь ревущим ветром забилась над ним. Пин вновь задремал, и едва слышал, как Гэндальф рассказывает ему об обычаях Гондора и о том, что Наместник Королевства поставил маяки на вершинах холмов вдоль обеих границ и устроил рядом подставы со свежими конями, чтобы гонцы немедленно доставляли вести в Роханд на севере или в Златозар на юге. — Давно уже не вспыхивали Северные Маяки, — сказал маг. — А в древности Гондор не нуждался в них: у него были Семь Камней. Пин беспокойно зашевелился. — Спи и не бойся! — проговорил Гэндальф. — Ты идешь не в Мордор, как Фродо, а в Минас-Тириф, и там будешь в безопасности — насколько вообще можно быть в безопасности в эти дни. Если Гондор пал, или Кольцо захвачено, даже Край — не укрытие. — Ну, ты успокоишь! — мрачно буркнул Пин, однако все же заснул. Последнее, что он запомнил, прежде чем погрузился в глубокий сон, — блеск высоких снежных пиков, мерцающих в лучах заходящей луны. Интересно, подумалось ему, где сейчас Фродо, дошел ли он уже до Мордора, или, может быть, умер; и он не знал, что Фродо издалека смотрел на ту же луну, когда она садилась за Гондор перед приходом дня. Разбудил Пина шум голосов. Еще один день пряток и ночь скачки унеслись прочь. Были сумерки; близился холодный рассвет, и вокруг клубился знобкий туман. От шкуры Ночиветра шел пар, но конь гордо вскидывал голову и не выказывал и тени усталости. Много закутанных в плащи людей стояло вокруг, а позади них вздымалась каменная стена. Она казалась полуразрушенной, но оттуда уже доносились звуки поспешной работы: удары молотов, звон мастерков, стук колес. Тут и там тускло светили сквозь туман факелы. Гэндальф говорил с людьми, преградившими ему путь, и, прислушавшись, Пик понял, что речь идет о нем. — Да, правда, мы знаем тебя, Мифрандир, — говорил предводитель, — тебе известны Слова, открывающие Семь Ворот, и ты волен идти вперед. Но мы не знаем твоего спутника. Кто он? Гном из-под северных гор? Нам сейчас не нужны чужестранцы, если только они не могучие воины, в чью честность мы сможем поверить и на чью помощь сможем рассчитывать. — Я поручусь за него перед троном Дэнэтора, — промолвил Гэндальф. — А что до доблести — так она не измеряется ростом. Он прошел больше битв и опасностей, чем ты, Ингольд, даром, что ты вдвое выше, а сейчас он идет из бурь Исенгарда, откуда мы несем вести, и очень утомлен, не то я разбудил бы его. Зовут его Перегрин, это доблестный человек. — Человек? — с сомнением переспросил Ингольд, а другие засмеялись. — Человек! — вмешался Пин, проснувшись окончательно. — Человек!.. Нет, конечно! Я хоббит, и что доблестен — так это так же верно, как то, что я человек, за исключением, разве что, двух-трех случаев. Не давайте Гэндальфу вас морочить! — Многие великие воины не могли бы сказать большего, — заметил Ингольд, казалось, ничуть не удивившись внезапному вмешательству. — А что такое хоббит? — Полурослик, — отвечал Гэндальф. — Нет, не тот, о котором было сказано, — добавил он, увидев изумление на лицах людей. — Не он, — но один из его народа. — Да, и один из тех, кто шел с ним, — сказал Пин. — С нами был еще Боромир из вашего Города, он спас меня в снегах Севера, а под конец пал, защищая нас от врагов. — Тише! — прервал его Гэндальф. — Эта скорбная весть должна быть сперва поведана отцу. — О ней уже догадались, — сказал Ингольд. — Ибо странные знамения были нам недавно. Но езжайте быстрей! Потому что Князь Минас-Тирифа жаждет видеть любого, кто принесет ему последние вести о сыне — будь то человек или… — Хоббит, — договорил Пин. — Я мало чем смогу служить вашему Князю, но что смогу сделать — сделаю, в память о Боромире Храбром. — Прощай же! — молвил Ингольд, и люди расступились, дав дорогу Ночиветру, и конь прошел сквозь узкие ворота в стене. — Дай добрый совет Дэнэтору в его нужде, да и нам тоже, Мифрандир! — крикнул вслед Ингольд. — Но, говорят, ты приносишь лишь вести войны и печали… — Потому, что я прихожу лишь, когда нужна моя помощь, — отозвался Гэндальф. — А что до совета — могу сказать, что вы запоздали с восстановлением стены Пеленнора. Мужество будет лучшей вашей защитой в грядущей буре — оно и та надежда, которую я принес. Ибо не все мои вести злы… Но оставьте мастерки и острите мечи! — До заката работу закончат, — сказал Ингольд. — Это последний участок стены, нуждающийся в защите: остальные открыты, потому что обращены к союзному Роханду. Знаешь ли ты о них что-нибудь? Ответят они на зов?.. — Они придут. Но их задержали битвы, что были у вас за спиной. Ни эта, никакая другая дорога не ведет более к безопасности. Будьте бдительны! Если бы не Гэндальф Буревест — вы увидели бы вражье воинство, а не всадников Марки… И все еще можете его увидеть… Прощайте, да не спите! Гэндальф ехал обширными землями за Раммас-Эхором. Так называли гондорцы стену, возведенную ими с превеликим трудом после того, как Ифилиэн был захвачен Врагом. Она изогнулась примерно на десять лиг, от предгорий до излучины Великой Реки, обегая поля Пеленнора — прекрасные и изобильные пригородные земли, долгими склонами и террасами нисходящие к Андуину. На северо-востоке, в самой дальней от Главных Ворот точке, стена отстояла от них на четыре лиги, и оттуда, с высоты хмурого берега, смотрела на заречные равнины, и люди сделали ее высокой и мощной, потому что здесь по огражденной стенами насыпи шла дорога от бродов и Осгилиафа, проходя через Дозорные Ворота меж двух зубчатых башен. В самой ближней точке — на юго-востоке — стена была не более чем в лиге от города. Там Андуин, огибая холмы Эмин-Арнена в Южном Ифилиэне, круто сворачивал к западу, и стена поднималась на самом берегу, а под ней тянулись набережные и причалы для кораблей, что поднимались по Реке от южных провинций. Пригороды были богаты: пашни и фруктовые сады, хутора и усадьбы с житницами, загонами и хлевами для скота; множество ручьев струилось к Андуину. Однако пастухов и землепашцев здесь жило немного: большая часть гондорцев жила либо в семи кругах Города, либо в Лоссарнахе, в долинах предгорий, либо дальше, на юге, в дивном Лебеннине с его пятью быстрыми реками. Они считались гондорцами, однако были среди них коренастые, приземистые люди, чьи предки обитали в тени холмов еще в Темные Годы, — до прихода Королей. Но дальше, в великом Златозаре, жил в Дол-Амросе — Лебяжьем Замке — принц Имрахиль, и его народ был высокой крови: рослые, гордые воины с глазами цвета хмурого моря. Гэндальф проскакал немного — и свет дня разгорелся в небе; тогда Пин сел и огляделся. Слева лежало море мглы, поднимаясь к черным теням Востока, а справа возносили головы высокие горы — протянувшись с запада, они обрывались внезапно и круто, будто во дни сотворения земли Река прорубила в их цепи широкую долину, которой суждено было стать местом споров и битв. И там, где кончались Белые Горы, он увидел, как и обещал Гэндальф, темное тело горы Миндоллуин, глубокие пурпурные тени ее долин и освещенное восходящим днем лицо. А на ее отброшенном в сторону отроге стоял Город-Страж с семью каменными стенами, такими мощными и древними, что они казались не рукотворными, а высеченными из костей земли. Как раз, когда Пин в изумлении глядел на них, стены из неясно-серых стали белыми, слабо алея в заре; и вдруг солнце, выбравшись из-за восточной тьмы, послало вперед сноп лучей, что ударили в лицо Города. И тут Пин громко вскрикнул, ибо Башня Эктелиона, стоящая за вершинными стенами, засверкала на фоне неба, мерцая, как игла из жемчуга и серебра, длинная, прекрасная и острая, и шпиль ее искрился, точно хрустальный, а белые стяги изламывались и реяли над зубцами в утреннем ветре, и издалека слышался чистый зов серебряных труб. Гэндальф и Перегрин подъехали к Главным Воротам, и железные створки раскатились перед ними. — Мифрандир!.. Мифрандир!.. — кричали люди. — Значит, буря и правда близка! — Она над вами, — молвил Гэндальф. — Я прискакал на ее крыльях. Пропустите меня! Я должен увидеться с вашим Правителем Дэнэтором, покуда правление его длится. Что бы ни случилось, тот Гондор, что вы знаете, умрет. Пропустите!.. Люди раздались перед властной силой голоса мага и больше не расспрашивали его, хоть и не сводили глаз с хоббита, что сидел перед ним, и с коня, что нес его. Потому что горожане мало пользовались лошадьми и редко видели их на улицах — кроме тех, на которых скакали посланцы их правителя. — Это, верно, один из великих коней князя Роханда… — шептались в толпе. — Может, и роандийцы скоро придут на подмогу… А Ночиветр гордо шел вверх по долгой извилистой дороге. Минас-Тириф стоял на семи террасах, каждая врыта в холм и окружена стеной, а в каждой стене были ворота. Однако ворота не шли одни за другими: Главные Ворота в Городской Стене смотрели на восток, следующие — на юг, третьи — на север… и так все время, и дорога, идущая вверх, к Цитадели, извилисто обегала холм. И каждый раз, когда она пересекала линию Главных Ворот, она проходила сквозь сводчатый коридор, пронизывающий громадную скальную стену, которая надвое делила все круги Города, кроме первого. Высокий каменный бастион — дело искусных рук древних зодчих — начинался в широком дворе за Воротами; край его, острый, как киль корабля, был обращен к востоку. Он поднимался на высоту верхнего круга, и там его венчали зубцы; так что воины, как моряки на горном корабле, могли смотреть с его края прямо вниз — на Ворота в семи сотнях футов перед собой. Вход в Цитадель тоже смотрел на восток, но был вырублен в самом сердце скалы; оттуда длинный, освещенный светильниками подъем вел к седьмым воротам. Так люди добирались, наконец, до Верхнего Двора и Площади Струй у подножия Белой Башни — высокой и стройной, пятидесяти саженей от основания до шпиля, где, в сотнях футов над равниной, реял стяг Наместников Гондора. Это была истинно неприступная крепость, и ее было не взять вражеским полчищам, пока в ней оставался хоть кто-то в силах держать оружие — если только враг не зайдет сзади и не взберется по отлогому склону горы Миндоллуин, попав таким образом, на узкий уступ, что соединял Охранный Холм с телом горы. Но этот уступ, шедший на уровне пятой стены, перегораживали огромные валы, доходящие до обрыва на западной стороне; и там стояли дворцы и усыпальницы Королей прошлого, навек упокоившихся меж крепостью и горой. Пин со все возрастающим удивлением глядел на каменный город, больше и прекрасней всего, что могло пригрезиться ему; мощней Исенгарда и куда красивей его. И однако, правдой было, что он год от года приходит в упадок; уже сейчас в нем жила половина тех, кто мог бы в нем жить. На каждой улице они проезжали какой-нибудь величавый дворец, над дверью и воротами которого были высечены дивные письмена странных, древних начертаний — Пин решил, что это имена разных великих людей и их родни, некогда живших здесь; а теперь они были погружены в тишину — не звенели шаги на широких мостовых перед ними, не перекликались голоса в высоких залах, никто не выглядывал из дверей или окон. Наконец они подъехали к седьмым воротам, и теплое солнце, что светило над рекой, когда Фродо шел лугами Ифилиэна, сверкало на гладких стенах, и крепких столбах, и высокой арке с ключевым камнем в форме коронованной головы. Гэндальф спешился, ибо кони не допускались в Цитадель, и Ночиветр позволил увести себя, послушный тихим словам своего господина. Стражи ворот были одеты в черное, со странной формы шлемами: высокими, с наличными щитками, над которыми были укреплены белые крылья чаек; шлемы мерцали серебром, ибо сделаны были из мифриля — драгоценного наследия былой славы. На черных верхних куртках было вышито снежно-белое дерево под короной и многолучевыми звездами. То был наряд наследников Элендиля, и никто в Гондоре не носил его ныне, кроме Стражей Цитадели перед Двором Струй, где некогда росло Белое Дерево. Казалось, речь об их приезде бежала впереди них; их тут же пропустили — молча, не задавая вопросов. Гэндальф быстро пересёк вымощенный белым камнем двор. Мелодичный фонтан играл в утреннем солнце, и вокруг него лежал овал яркой зелени; но в центре, поникнув над чистой водой, стояло мертвое дерево, и капли печально падали с его безлистых, изломанных ветвей. Пин взглянул на него, поспешая за Гэндальфом. Какое оно мрачное, подумал он, и зачем его только оставили здесь, где всё выскоблено до блеска. Семь Камней и семь звезд, И единое Белое Древо… — вспомнились ему слова, что бормотал Гэндальф. А потом он увидел, что стоит у дверей величественного дворца позади сверкающей башни; и, вслед за магом, он миновал высоких безмолвных стражей и вступил в прохладные гулкие тени каменных палат. Они шли вниз мощеным коридором, длинным и пустым, и по пути Гэндальф тихо наставлял Пина: — Думай, что говоришь, мастер Перегрин! Сейчас не время для легкомыслия. Теодэн доброжелателен и любезен. Дэнэтор же горд и хитроумен, он человек высокой крови и огромной власти, хоть и не зовется Королем. Но он станет говорить с тобой, и подробно тебя расспрашивать после того, что ты расскажешь ему о сыне. Он его очень любил — возможно, слишком; и тем сильней из-за их несхожести. Но под покровом этой любви он постарается выведать у тебя больше, чем сказал бы ему я. Не говори ему больше, чем надо, в особенности же о Фродо. В свое время я сам коснусь этого. Да помолчи об Арагорне, если сможешь. — А почему?.. — прошептал Пин. — Бродник ведь собирался сюда — разве нет? Он же вот-вот должен прийти… — Может быть, может быть, — сказал Гэндальф. — Хотя если придет — то, вероятно, таким путем, какого не ожидает даже Дэнэтор. Так будет лучше. И уж во всяком случае, не стоит нам трубить о его приходе. Гэндальф остановился перед высокой дверью из полированного металла. — Видишь ли, Пин, сейчас нет времени посвящать тебя в историю Гондора, хоть и неплохо было бы тебе узнать кое — что об этом, ещё когда ты резвился в лесах Края. Делай, как я прошу! Не очень — то умно, принеся весть о гибели наследника могущественному князю, толковать о том, кто, если придет, предъявит права на царство. — На царство?! — ошарашено переспросил Пин. — Да, — сказал Гэндальф. — Если все это время глаза твои были закрыты, а разум спал — проснись хоть теперь! — и он постучал в дверь. Дверь распахнулась, хоть и не было видно, кто растворил ее. Пин смотрел в огромный зал. Его освещали глубокие окна в нефах по обе стороны за рядами высоких колонн, что поддерживали крышу. Монолиты из черного камня, они поднимались к тяжелым капителям, изукрашенным изображениями невиданных животных; а высоко вверху мерцал тусклым золотом обширный свод, выложенный многоцветным цветочным орнаментом. Ни драпировок, ни тканых картин, ни одной вещи резного дерева не было в этом просторном торжественном зале, но меж колонн стояли безмолвной толпой изваяния, высеченные из холодного камня. Пину вдруг припомнились Каменные Гиганты, и он с благоговейным трепетом смотрел на эту аллею давно умерших королей. В ее дальнем конце, на возвышении, стоял под мраморным балдахином в форме увенчанного короной шлема высокий трон; за ним в стене было высечено изображение цветущего дерева. Трон был пуст. У подножия ведущей к нему лестницы, на ее нижней широкой ступени, стояло каменное кресло, черное, без украшений, и в нем, глядя себе на колени, сидел старик. Он не поднял глаз. Они медленно шли к нему по долгому полу, пока не остановились в трех шагах. Тогда Гэндальф заговорил: — Привет тебе. Князь и Наместник Минас-Тирифа, Дэнэтор, сын Эктелиона! В черный час я пришел с вестями и советом. Старик поднял взгляд. Пин увидел изборожденное морщинами лицо с гордыми чертами, кожей цвета слоновой кости и длинным крючковатым носом меж темных глубоких глаз — и вспомнил не столько о Боромире, сколько об Арагорне. — Час воистину черен, — проговорил старик. — В иное время ты не приходишь, Мифрандир. Но, хоть и близок последний час Гондора — а тому есть немало примет — тьма этого часа ничто в сравнении с моей тьмой… Мне сказали, ты привез того, кто видел смерть моего сына. Это он? — Он, — подтвердил Гэндальф. — Один из двух. Другой с Теодэном Роандийским, и должен прийти со дня на день. Они полурослики, как видишь, однако в пророчестве говорилось не о нем. — Но он все же полурослик, — мрачно заметил Дэнэтор. — И мне тяжко слышать это прозванье с тех пор, как проклятые слова взволновали наших советников и подвигли моего сына на безумный путь — к смерти. Мой Боромир! Как ты нам нужен сейчас!.. Фарамир должен был пойти вместо него. — Он пошел бы, — сказал Гэндальф. — Не будь несправедлив в скорби! Боромир пожелал идти и не потерпел бы, чтобы пошел кто — нибудь другой. Он был властен, и делал, что желалось. Я шел с ним долго и узнал его неплохо. Но ты говорил о смерти. Ты знал об этом до нашего прихода? — Я получил это, — проговорил Дэнэтор и, отложив жезл, поднял с колен то, на что смотрел. В каждой руке он держал по половинке большого рога, рассеченного надвое: обвитого серебром рога дикого быка. — Рог Боромира! — вскрикнул Пин, и добавил чуть тише: — Он не расставался с ним…