— Истинно так, — кивнул Дэнэтор. — А до сына носил его я — так же, как всякий старший сын в нашем роду, с незапамятных времен до того, как ушли Короли, с тех самых пор, как Ворондиль, отец Мардиля, одолел дикого тура Арау в далеких восточных полях. Я услышал его смутный зов из-за северных болот тринадцать дней назад, и Река принесла его мне — сломанным; более ему не звучать… — он умолк, повисла тяжелая тишина. Внезапно он обратил к Пину темный взгляд. — Что скажешь ты на это, полурослик? — Тринадцать дней… — пробормотал Пин. — Так оно и есть… Да, я стоял с ним рядом, когда он трубил в рог. Но помощи не пришло. Только добавилось орков. — Итак, — сказал Дэнэтор, остро глядя на него, — ты был там. Скажи мне больше! Почему не пришла помощь? И как случилось, что ты спасся, а он — нет, ведь он был могучим воином, и противостояли ему одни орки. Пин вспыхнул и разом забыл о страхе. — И самого могучего может сразить стрела, — ответил он. — А Боромир был пронзен множеством. Когда я в последний раз видел его, он опускался под дерево, выдергивая из бока стрелу. Потом я упал в обморок и больше ничего не знаю и не помню. Но я чту его память; он был доблестным мужем. Он умер, спасая нас, моего родича Мерриадока и меня, схваченных в лесах солдатами Черного Властелина; и, хоть он потерпел поражение и погиб, благодарность моя не уменьшилась. Тут Пин взглянул прямо в глаза старику, потому что гордость вдруг шевельнулась в нем: недоверчивое презрение холодного голоса уязвило его. — Не много проку, без сомнения, в услугах хоббита, полурослика из далекого Края; однако, какими бы они ни были, я рискну предложить их — в уплату долга. Откинув серый капюшон, Пин обнажил маленький меч и положил его к ногам Дэнэтора. Бледная улыбка, подобная лучу солнца в зимний вечер, осветила на миг лицо старика; но он склонил голову и отложил в сторону обломки рога. — Дай мне оружие! — велел он. Пин поднял меч и подал его Дэнэтору эфесом вперед. — Откуда пришел он? — произнес в удивлении Князь. — Долгие, долгие годы лежат на нем. Верно ли, что этот клинок выкован нашим народом — на Севере, в далеком прошлом? — Он вышел из Могильников, что лежат на границах моей страны, — отвечал Пин. — Но только зловещие умертвия живут там сейчас, и мне не хочется говорить об этом. — Диковинные рассказы так и вьются вокруг тебя, — чуть усмехнулся Дэнэтор. — И еще раз доказывают, что первый взгляд может оболгать человека — и полурослика, Я принимаю твою службу. Ибо тебя не запугать словами, и речи твои достойны, хоть и звучат непривычно для нашего южного слуха. А нам в грядущих днях очень нужны достойные воины — будь то великаны или полурослики. Теперь клянись! — Берись за эфес, — подсказал Гэндальф. — И повторяй за Князем, если ты решишься на это. — Решаюсь, — сказал Пин. Старик положил меч на колени, а Пин положил руку на эфес и медленно повторил за Дэнэтором: — Здесь присягаю я на верность и службу Гондору и Князю-Наместнику Королевства — говорить и молчать, строить и разрушать, приходить и уходить, в нужде и достатке, в войне и мире, в жизни и смерти, с этого часа и на век, покуда сеньор мой не освободит меня, или смерть не возьмет меня, или не кончится мир. Так сказал я, Перегрин, сын Паладина, полурослик из Края. — А услышал я, Дэнэтор, сын Эктелиона, Князь Гондора, Наместник Короля, и я не забуду об этом, как не забуду и о награде за то, что отдано: за верность — любовь, за доблесть — честь, за измену — месть. Потом Пин получил назад свой меч и спрятал его в ножны. — А теперь, — сказал Дэнэтор, — вот мой первый приказ: говори, а не молчи! Поведай мне свою историю, и припомни все, что сможешь, о сыне моем, Боромире. Садись и начинай! — Он ударил в маленький серебряный гонг, что стоял у кресла, и сразу появились слуги. Тут Пин понял, что они стояли в нишах по обе стороны дверей, не замеченные им и Гэндальфом. — Вина, еды и кресла гостям, — приказал Дэнэтор. — И позаботьтесь, чтобы никто не тревожил нас в течение часа. — Это все, что я могу уделить вам, потому что мне надо думать о многом другом, — сказал он Гэндальфу. — О многом более важном, как может казаться, однако не для меня. Но возможно, нам удастся поговорить еще раз в конце дня… — И раньше, будем надеяться, — ответил Гэндальф. — Ибо я прискакал сюда из Исенгарда, преодолев сто пятьдесят лиг со скоростью ветра, не только затем, чтобы привезти тебе одного, пусть и достойнейшего, воина. Или вести о том, что Теодэн победил в великой битве, что Исенгард пал, а я сломал Жезл Сарумана, ничего не значат для тебя? — Они значат многое. Но того, что я уже знаю, мне довольно, ибо мои заботы — в грядущей угрозе с Востока. — Он обратил на Гэндальфа темные глаза, и Пин заметил вдруг сходство между этими двумя и ощутил напряжение, почти увидел нить тлеющего огня, протянутую от глаз к глазам, готовую вот-вот вспыхнуть испепеляющим пламенем. Дэнэтор выглядел куда больше похожим на великого мудреца, чем Гэндальф, он казался величественней, красивей, сильней; и старше. Однако чувством превыше зрения Пин понимал, что Гэндальф владеет большей силой и большей мудростью, и скрытым величием. И он был старше, много старше. «Насколько старше?» — подумал Пин. Как странно, что он не задумывался над этим прежде! Древобрад говорил что-то о Мудрецах, но даже тогда Пин не думал о Гэндальфе, как об одном из них. Кто был Гэндальф? В какие незапамятные времена явился он в мир, и когда покинет его?.. Тут пиновы размышления прервались, и он увидел, что Дэнэтор и Гэндальф по-прежнему смотрят друг другу в глаза, точно читая в душах друг друга. Но Дэнэтор опустил взгляд первым. — Более всего в ней, — сказал он. — Ибо, хотя Камни, как говорят, утеряны, князья Гондора по-прежнему видят дальше других людей, и много вестей приходит к ним. Садитесь же! Тогда вошли люди, неся кресло и низкий табурет, а один нес поднос с серебряным кувшином, кубками и белыми лепешками. Пин уселся, но не мог отвести глаз от лица старого Князя. Было ли это на самом деле, или только почудилось ему, что, когда тот говорил о Камнях, мгновенный блеск его глаз вдруг осветил лицо Пина? — Я жду твою повесть, вассал, — напомнил Дэнэтор полудобродушно, полунасмешливо. — Ибо речи того, с кем был так дружен мой сын, будут встречены с радостью. Навсегда запомнил Пин этот час в огромном зале под пронизывающим взглядом Князя Гондора, под ударами его хитроумных вопросов — и все время, сдерживая его, сидел рядом Гэндальф: Пин чувствовал его растущие, хоть и скрытые, гнев и нетерпение. Когда час миновал и Дэнэтор вновь позвонил в гонг, Пин был совершенно измотан. «Теперь, наверное, не больше девяти утра, — думал он. — Я смог бы съесть три завтрака вместо одного!» — Проводите лэйрда Мифрандира в приготовленное ему жилище, — распорядился Дэнэтор. — Товарищ его может жить вместе с ним, если пожелает. Но да будет известно, что я принял сегодня его вассальную клятву; он зовется Перегрин, сын Паладина. Пусть научат его Пропускным Словам. Пошлите сказать Капитанам, чтобы ожидали меня здесь сразу после того, как пробьет три. Приходи и ты, лэйрд Мифрандир, как и когда захочешь. Никто не заступит тебе дорогу в мои покои, если только это не будут краткие часы сна. Пусть развеется твой гнев на старческое безумие — приходи и успокой меня! — Безумие?.. — переспросил Гэндальф. — Нет, лэйрд, если ты впадешь в безумие — ты умрешь. Даже скорбь свою ты используешь, как предлог. Неужели ты думаешь, что я не понял твоей цели, когда ты целый час расспрашивал того, кто знает крохи, пока я сидел рядом? — Если ты понял это, то успокойся, — продолжал Дэнэтор. — Безумной была бы гордыня, отвергающая в нужде совет и помощь; но ты раздаешь эти дары по собственному разумению. Однако Князя Гондора не сделать орудием в руках других людей, как бы достойны они ни были. Во всем мире нет для него цели выше блага Гондора; а правлю Гондором я, лэйрд, и только я — если только не вернется Король. — Если только не вернется Король? — сказал Гэндальф. — Что ж, лэйрд Наместник, это твое дело — хранить некое королевство до события, которое ныне провидят немногие. В этом деле ты получишь любую помощь, какой пожелаешь. Но вот что скажу я: я не правлю никаким королевством — ни большим, ни малым. Но если опасность грозит чему-либо достойному в этом мире — это касается меня. И дело мое не погибнет, пусть даже погибнет Гондор, если в этой ночи найдется хоть что-нибудь, что сможет вырастили вновь, расцвести и принести плоды в грядущие дни. Потому что я тоже наместник… Ты не знал этого?.. — он повернулся и вышел из зала вместе с бегущим рядом Пином. По пути Гэндальф ни разу не взглянул на Пина, не сказал ему ни слова. Проводник встретил их у дверей зала и повел через Двор Струй в переулок между высокими каменными домами. После нескольких поворотов они подошли к дому у северной стены Цитадели, неподалеку от уступа, соединяющего холм с горой. Внутри, на первом этаже над улицей, проводник ввел их в просторную комнату, светлую и полную воздуха, с красивыми драпировками без узоров, тускло мерцающими золотом. Обстановка была проста: маленький стол, два кресла и скамья; но по обе стороны были занавешенные альковы с застланными постелями, сосудами и тазами для мытья. Три высоких узких окна смотрели на север, через огромную дугу Андуина, все еще скрытую туманом: на Эмин Муиль и далекий Раурос. Пин тут же вскарабкался на скамью — взглянуть через глубокую каменную тишь. — Ты на меня сердишься, Гэндальф? — спросил он, когда провожатый вышел и закрыл дверь. — Я старался изо всех сил… — Что верно то верно! — Гэндальф вдруг рассмеялся; он подошел и встал рядом с Пином, обняв хоббита за плечи и глядя в окно. Пин с некоторым удивлением взглянул на его лицо, потому что смех звучал радостно и весело. Однако на лице мага он увидел сперва лишь печаль и заботу; но, вглядевшись, различил под ними огромную радость: фонтан веселья, достаточный, чтобы рассмешить королевство, излейся он наружу. — Ты и правда старался, — сказал маг, — и, надеюсь, никогда больше не окажешься в таком опасном положении между двумя такими страшными стариками. И все же Князь Гондора узнал от тебя больше, чем ты думаешь, Пин. Ты не смог скрыть, что не Боромир вывел Отряд из Мории, и что среди вас был некто благородный, идущий в Минас-Тириф; и что у него был прославленный меч. Народ очень занимают предания о прошлом Гондора; и Дэнэтор долго размышлял над Пророчеством и словами о Проклятии Исильдура с тех пор, как ушел Боромир. Он не такой, как другие люди этой эпохи, Пин, и что бы ни унаследовал он от своих предков, в нем, по странному случаю, воплотилась кровь Рыцарей из Заморья — так же, как в младшем его сыне, Фарамире; однако в Боромире, которого он любил больше, ее не было. Он видит далеко. Он может читать, если преклонит туда свою волю, в душах людей, даже тех, кто находится вдали. Обмануть его трудно, а пытаться сделать это — опасно. Помни об этом! Ибо ты присягнул ему. Не знаю, что подсказало тебе сделать это. Но поступок был хорош. Я не препятствовал этому, потому что нельзя остановить благородный порыв холодным словом. Это тронуло его сердце, так же, как (да будет позволено мне сказать это) рассмешило его. И, наконец, ты теперь свободен бродить по Минас-Тирифу — когда ты не на службе. Потому что это — другая сторона монеты. Ты в его распоряжении; и он не забудет. Так будь осторожен! Маг умолк и вздохнул. — Впрочем, не стоит размышлять над тем, что принесет завтрашний день. Хотя бы потому, что он наверняка принесет больше, чем сегодняшний — и на много дней. И тут я ничем не могу помочь. Совет созван и люди собираются. Одного из них мне бы очень хотелось найти — Фарамира, нынешнего наследника Дэнэтора. Не думаю, что он в Городе; но у меня не было времени собрать новости. Я должен идти, Пин. Я должен идти на этот совет и узнать, что смогу. Но Враг движется, и скоро игра пойдет в открытую. И пешкам придется туго в ней, Перегрин, сын Паладина, солдат Гондора. Точи свой меч! Гэндальф направился к двери и на пороге обернулся. — Я тороплюсь, Пин, — сказал он. — Сделай мне одолжение, когда выйдешь. Даже прежде, чем отдохнешь, если не очень устал. Пойди и разыщи Ночиветра, узнай, как он устроен. Этот народ добр к животным, потому что вообще добр и мудр, но они ничего не смыслят в лошадях. Гэндальф вышел. И, едва закрылась за ним дверь, разнесся чистый мягкий звон колокола на башне Цитадели. Он пробил трижды, разливая в воздухе серебро, и смолк: третий час после восхода солнца. Через минуту Пин подошел к двери, спустился по лестнице и оглядел улицу. Солнечное сияние было теплым и ярким, и башни и высокие дома отбрасывали на запад долгие резкие тени. Высоко в голубизну поднималась седая голова горы Миндоллуин в белом шлеме и снежном плаще. Вооруженные воины шли взад и вперед по городским дорогам, точно настал час смены дежурств и караулов. — Девять часов, сказали бы в Крае, — громко рассуждал Пин, обращаясь к самому себе. — Самое время позавтракать, сидя у окна на весеннем солнышке… Как же хочется есть! Интересно, завтракает здешний народ или нет? И когда они обедают и где? Тут он заметил одетого в черное и белое человека, идущего по узкой улочке в его сторону. Пину было одиноко, и он подумал уже, как бы заговорить с ним, но этого не понадобилось. Человек подошел прямо к нему. — Ты Перегрин Полурослик? — полуутвердительно проговорил он. — Мне сказали, ты присягнул Князю и Городу. Добро пожаловать! — Он протянул руку, и Пин принял ее. — Я зовусь Берегондом, сыном Баранора, — продолжал воин. — Сегодня утром я не дежурю, и меня послали к тебе — научить тебя Пропускным Словам и рассказать кое-что из того, о чем ты, без сомнения, хочешь узнать. Что до меня, мне бы очень хотелось узнать что-нибудь о тебе. Потому что никогда прежде здесь не бывало полуросликов, и хоть слухи о них до нас и доходили, мало что сказано о них в наших преданиях и легендах. А ты к тому же ещё и друг Мифрандира. Ты хорошо его знаешь? — Ну… — протянул Пин. — Я знаком с ним всю свою жизнь, как сказал бы ты; и недавно я долго шел с ним. Но в этой книге можно прочесть многое, а я не могу похвастаться, что видел больше одной-двух страничек. Все же я, наверное, знаю его так же хорошо, как все — кроме немногих. Думается, Арагорн был единственным из Отряда, кто на самом деле знал его. — Арагорн?.. — перебил Берегонд. — Кто это? — Это… — замялся Пин, — … это человек, что шел с нами. Он, надо думать, сейчас в Роханде. — Ты и сам был в Роханде, как я слышал. Мне хотелось бы расспросить тебя о нем; но я забыл о данном мне поручении: первым спрашивать тебе. Что бы ты хотел узнать, мастер Перегрин? — Что ж, — решился Пин. — Осмелюсь спросить, как… ну да, как насчет завтрака? Я имею в виду, когда время еды, если ты меня понимаешь; и где тут столовая? Или трактир? Я смотрел, но не увидел ни одного по дороге сюда, хоть меня и поддерживала надежда на добрый глоток эля, коли уж мы пришли в дом столь мудрого и учтивого народа. Берегонд серьезно взглянул на него. — Да ты старый служака, как я погляжу, — заметил он. — Говорят, человек, что отправляется в дальний поход, всегда заботится о еде и питье. Сам — то я не путешественник. Так значит, ты не ел сегодня? — Честно говоря, ел, — признался Пин, — но не больше кубка вина и пары лепешек от щедрот вашего Князя; а после он битый час мучил меня расспросами — тут кто хочешь проголодается. Берегонд рассмеялся. — «Храбро биться может гном за обеденным столом», — говорят у нас. Не обижайся! Ты разговелся так же, как любой воин Цитадели — и с большим почетом. Это крепость, крепость-страж, — и сейчас она на военном положении. Мы встаем до света, съедаем кусок-другой и отправляемся на дежурство. Но не отчаивайся! — Он опять расхохотался, увидев унылую физиономию Пина. — Те, у кого дежурство трудное, перекусывают через два-три часа после восхода. Потом завтрак — в полдень, или когда позволят дела; а за час до захода люди собираются на обед — и тут уж веселятся, как могут. Идем! Побродим немного, а потом попробуем найти, чем бы подкрепиться, а коли найдем — закусим и выпьем на стене: день-то сегодня какой! — Постой! — Пин вспыхнул. — Голод, что ли, вышиб это из моей головы?.. Гэндальф же просил навестить Ночиветра! Это великий роандийский скакун, — пояснил он Берегонду, — и зеница ока князя, хоть он и одарил им Мифрандира за важные услуги. И, верно, новый хозяин любит коня больше многих людей, так что, если его доброжелательство хоть что-то значит для этого города, ты должен обходиться с Ночиветром куда лучше, чем с хоббитом, если только это возможно. — Хоббитом?.. — переспросил Берегонд. — Так мы называем себя. — Я рад, что узнал это, — сказал воин. — Потому что теперь могу сказать, что странный выговор не портит добрых речей, а хоббиты говорят славно. Но идем! Я люблю зверей, ведь мой народ пришел из горных долин, а туда — из Ифилиэна; а в этом каменном городе звери — редкость. Однако не бойся! Мы не загостимся — отдадим долг вежливости и отправимся на стену. Пин нашел, что Ночиветр устроен неплохо, а обходятся с ним и вовсе хорошо. Потому что в шестом круге, в наружной стене Цитадели, были прекрасные конюшни: там жили несколько быстрых коней вестников Князя, всегда готовых в путь по срочному приказу Дэнэтора или Капитанов. Но теперь все они были далеко. Ночиветр встретил Пина радостным ржанием и повернул к нему голову. — Доброе утро! — сказал Пин. — Гэндальф придет, как освободится. Он занят, но шлет тебе привет и прислал вдобавок меня — взглянуть, как ты тут. Надеюсь, тебе хорошо отдыхается. Ночиветр метался и бил копытами. Но он позволил Берегонду ласково погладить себя и похлопать по бокам.