— Так и рвется в дорогу, словно не вернулся только что из дальнего похода, — сказал тот. — Как он силен и горд! Где его сбруя? Она должна быть дивно хороша. — Ни одна сбруя не достойна его, — ответил Пин. — Если он согласен тебя нести — он тебя несет; ну а нет — ни узда, ни кнут, ни шпоры не укротят его. Прощай, Ночиветр! Потерпи! Скоро в бой. Ночиветр вскинул голову и так заржал, что конюшня затряслась, а они заткнули уши. А потом ушли, проверив, наполнены ли ясли — они были полны до краев. — А теперь — к своим яслям, — сказал Берегонд и повел Пина назад в Цитадель, к северным дверям огромной башни. Там они спустились по лестнице в широкий коридор, освещенный светильнями. В стенах по обе стороны были решетки, и одна из них была открыта. — Это арсенал и кладовая моего отряда, — объяснил Берегонд. — Привет, Тургон! — позвал он через решетку. — Сейчас еще рано, конечно, да тут со мной новичок, он с дороги и голоден. Давай сюда всё, что у тебя есть! Они подучили хлеб, масло, сыр и яблоки — последние из зимнего запаса, сморщенные, но звонкие и сладкие; и кожаную баклагу свежайшего эля, и деревянные тарелки и кубки. Сложили все это в плетеную корзину и выбрались на солнце; и Берегонд повел Пина в дальний конец огромной зубчатой стены — там был проем с каменной скамьей под парапетом. Оттуда они могли оглядывать утренние земли. Они ели и пили; и разговаривали — то о Гондоре, его жизни и обычаях, то о Крае и других землях, которые довелось повидать Пину. И чем дольше они беседовали, тем с большим удивлением смотрел Берегонд на хоббита, то болтающего короткими ножками (когда сидел), то вскакивающего на них, чтобы выглянуть за парапет. — Не скрою, мастер Перегрин, — сказал, наконец, воин, — для нас ты выглядишь похожим на ребенка, мальчонку лет этак девяти — и однако, ты перенес столько опасностей и видел столько чудес, сколькими могут похвастать лишь несколько из наших самых седобородых стариков. Я думал, это каприз нашего Князя, он завел себе благородного пажа, как, говорят, древние короли. А теперь вижу, что ошибся… — так прости мою глупость. — Охотно, — улыбнулся Пин. — Тем более что не очень-то ты и ошибся. По нашему счету я немногим старше ребенка: мне до совершеннолетия еще целых четыре года. Так что не волнуйся. Лучше иди сюда: взгляни и объясни мне, что я вижу. Солнце поднималось, и туман в долине рассеялся. Последние клочья его, как обрывки белых облаков, уплывали прочь, покачиваясь на устойчивом восточном ветре, что развевал флаги и белые штандарты Цитадели. Далеко внизу, на дне долины, лигах в пяти или около того, открылась серая мерцающая лента Великой Реки, текущая с северо-запада, выгибающаяся широкой дугой — на юг, потом снова на запад — и исчезающая с глаз в мареве, что затуманивало море в пятидесяти лигах отсюда. Перед Пином раскинулся Пеленнор, усеянный усадьбами и оградами, амбарами и хлевами, но нигде не было видно ни коров, ни других животных. Множество дорог и тропинок пересекали зеленеющие поля, и по ним шло беспрерывное движение: повозки ехали к Главным Воротам, другие выезжали им навстречу. То и дело прибывали всадники, соскакивали с седла и торопливо входили в Город. Но самое большое движение шло по главному тракту; он казался совсем забитым огромными крытыми телегами, а по широкой травяной полосе меж трактом и ограждающей его стеной сновали туда-сюда всадники. Но вскоре Пин понял, что в действительности вся эта неразбериха имела строгий порядок: телеги двигались тремя рядами, один ряд быстрей — его тащили кони; другой — медленней, в его большие много цветные повозки были впряжены мулы; а вдоль западного края дороги люди толкали много маленьких тачек. — Это путь в Лоссарнах, к горным селениям, а оттуда — в Лебеннин, — сказал Берегонд. — Это уезжают последние повозки, увозящие детей, стариков и женщин. Они должны все уехать, и к полудню тракт должен быть свободен на лигу — таков приказ. Горькая необходимость, — он вздохнул. — Немногие из тех, кто разлучился сейчас, встретятся вновь. В Городе и всегда-то немного детей; теперь их совсем не осталось, кроме нескольких парнишек, которым найдется здесь дело; мой сын среди них. Помолчали. Пин тревожно смотрел на восток, точно оттуда уже крались по полям орды орков. — А там что?.. — он указал вниз, в центр огромной излучины Андуина. — Еще один город, да? — Там был город, — отвечал Берегонд. — Главный город Гондора, а это лишь его крепость. Потому что это — развалины Осгилиафа на обоих берегах Андуина: он был взят и выжжен врагами давным-давно. Однако мы отвоевали его в дни юности Дэнэтора: не затем, чтобы жить, конечно, но чтобы держать там Охранный Пост, восстановить мост для прохода наших армий… А потом появились Жуткие Всадники. — Черные Всадники?! — вскрикнул Пив, и его широко раскрытые глаза затемнил возродившийся ужас. — Да, они были черны, — сказал Берегонд. — И сдается, ты что-то знаешь о них, хоть и не поминал их в своих рассказах. — Я знаю о них, — тихо молвил Пин. — Но не стану говорить об этом так близко… — он осекся и поднял глаза, взглянув за Реку, туда, где ему виднелась обширная грозящая тень. Может быть, то на грани видимого вздымались горы со смазанными двадцатью лигами расстояния зубцами вершин; может быть, то были не больше, чем вставшие одна за другой стены мрака и темных туч. Но, когда он смотрел, ему казалось, что мгла собирается и растет, медленно, очень медленно наползая на светлые земли. — …Так близко к Мордору? — спокойно докончил Берегонд. — Да, он там. Мы редко называем его; но мы всегда помним о его тени: порой она словно бы бледнеет и отдаляется, порой — приближается и густеет. Сейчас она сгустилась; и наш страх и беспокойство растут. И Жуткие Всадники — они отбили у нас переправу меньше года назад, и много лучших воинов пало в том бою. Боромиру, правда, удалось вновь отбросить врагов с западного берега, и сейчас мы владеем почти половиной Осгилиафа. Но теперь мы ожидаем там нового штурма. Быть может, главного штурма грядущей войны. — Когда? — живо спросил Пин. — Ты что-нибудь знаешь? Прошлой ночью я сам видел зажженные маяки и княжеских гонцов; да и Гэндальф сказал, что война близко… Он жуть как торопился. А теперь все вроде опять затихло… — Только потону, что всё уже готово, — сказал Берегонд. — Это затишье перед бурей. — Но почему горели маяки? — Поздно звать на помощь, когда ты уже осажден. Но я не знаю, что решили Князь и Капитаны. Вести приходят к ним разными путями. И Князь Дэнэтор не похож на других людей: он видит далеко. Говорят, когда он сидит ночами один в верхней палате Башни, будущее открывается ему. А еще… — Берегонд понизил голос, — еще говорят, что порой ему удается даже прозревать думы Врага. Потому — то он и состарился до срока… Но как бы там ни было, а Капитан Фарамир за рекой на какой — то опасной вылазке — он мог прислать вести. Но если хочешь знать, что я думаю о зажженных маяках — так это вчерашние известия из Лебеннина заставили их вспыхнуть. Большой флот подошел к устью Андуина — флот пиратов Умбара. Долго страх перед мощью Гондора сдерживал их, и они вступили в союз с Врагом — и вот теперь наносят тяжкий удар. Потому что эта атака оттянет назад помощь, которую мы надеялась получить из Лебеннина и Златозара, где народ стоек и многочислен. Тем больше обращаются наши думы к северу — к Роханду; и тем больше радует нас победная весть, что принесли вы. И все же… — он умолк, пригнулся и огляделся, — … то, что случилось в Исенгарде, должно предостеречь нас — мы бьемся сейчас в огромной паутине. Это уже не драка за броды, не набеги из Ифилиэна, не грабеж из засады. Это великая, хорошо продуманная война, и мы — не более, чем крошечный кусочек в ней, как бы ни возмущалась гордость. Всё двинулось: и далеко на Востоке, за Внутренним Морем, и на Севере — в Лихолесье; и на Юге — в Хараде. Скоро всем владениям предстоит подвергнуться испытанию — выстоять или пасть под Завесой Тьмы. Да, мастер Перегрин, в этом наша честь: мы всегда принимаем на себя главный удар ненависти Черного Властелина, потому что ненависть эта пришла из глубин времен и через глубины Морей. На нас обрушится самый тяжкий удар. Поэтому-то Мифрандир и торопился сюда. Потому что если падем мы — кто устоит? А есть ли у нас хоть малая надежда не пасть, мастер Перегрин? Пин не ответил. Он взглянул на огромные стены, на башни и гордые стяги, на солнце в высоком небе, а потом — на сгущающуюся мглу на востоке; и подумал о длинных пальцах этой мглы: об орках в горах и лесах, измене Исенгарда, птицах зловещего Ока — и Черных Всадниках, добравшихся до Края. И о крылатом ужасе, назгуле. Он вздрогнул, и надежда, казалось, угасла. И в это время солнце мигнуло и померкло, точно на краткий миг крылья затмили его. Издали, из поднебесной дали, донесся до него крик: слабый, но цепенящий, зловещий, холодный. Пин побелел и съежился под стеной. — Что это было? — спросил Берегонд. — Ты тоже почуял? — Почуял… — пробормотал Пин. — Это знак нашей гибели, тень Рока — Крылатый Всадник. — Да, тень Рока, — тихо повторил Берегонд. — Боюсь, Минас-Тириф падет. Близится ночь. Кровь моя стынет. Некоторое время оба сидели молча, с поникшими головами. Потом Пин взглянул вверх и увидел, что солнце сияет по-прежнему, и по-прежнему реют на ветру флаги. — Улетел, — сказал он. — Нет, моя душа еще не отчаялась. Гэндальф погиб — но возвратился и вновь с нами. Мы можем выстоять — даже на одной ноге, даже на коленях. — Верно сказано! — Берегонд вскочил и заходил взад-вперед. — Нет, хоть всё живущее и ожидает конец, время Гондора еще не пришло. Он не падет — даже если бессчетный враг возьмет стены и насыплет перед ними горы трупов. Есть другие крепости, есть тайные тропы в горах… Надежда и память будут по-прежнему жить в какой-нибудь скрытой долине. — Чем бы это ни кончилось — пусть уж кончается поскорей, — сказал Пин. — Я вовсе не воин и не люблю думать о битвах. Но ждать битвы, которой не избежать, хуже всего. Я был бы просто счастлив, если бы нам не надо было стоять здесь, дожидаясь удара неизвестно откуда. Какой длинный день!.. Роандийцам бы ни за что не отбить удара, если б не Гэндальф. — Сейчас ты коснулся боли многих! — воскликнул Берегонд. — Но всё может измениться, когда вернется Фарамир. Он смел, куда смелее, чем думают многие; потому что в наши дни люди не очень-то верят, что Капитан может быть мудрым, знать Летописные Своды и древние песни — и быть отважным и быстрым в сече воином. Но Фарамир таков. Не так безрассуден и нетерпелив, как Боромир, но так же решителен. Однако что он может сделать? Мы не можем штурмовать гор… соседних гор. Нам не дотянуться до них, мы можем бить лишь тех врагов, что пересекут наши границы. Тогда наша рука должна быть тяжела! — он стиснул эфес меча. Пин посмотрел на него: высокого, гордого, благородного, как все, кто встречался ему в этом краю; и с вспыхнувшим при мысли о битве огнем в глазах. «Увы! Моя рука кажется легкой, как перышко, — подумал хоббит, но промолчал. — Пешка, сказал Гэндальф? Возможно; но не на той доске». Так они и беседовали, пока солнце не поднялось в зенит; внезапно зазвонили полдневные колокола, и Цитадель ожила — все, кроме часовых, шли завтракать. — Хочешь пойти со мной? — спросил Берегонд. — Можешь на сегодня присоединиться к нам. Не знаю, в какой отряд тебя определят, быть может, Князь оставит тебя при себе. Но тебе будут рады. И тебе лучше узнать побольше народу, пока есть время. — Пойду с радостью, — отвечал Пин. — Правду сказать, мне было очень одиноко. Мой лучший друг остался в Роханде, так что мне было не с кем словом перемолвиться. Может, я и правда смогу вступить в твой отряд? Ты Капитан? Если так — не примешь ли ты меня? Не замолвишь хотя бы словечка?.. — Нет, нет, — засмеялся Берегонд. — Я не Капитан. У меня ни звания, ни власти, я — простой воин Третьего Отряда Цитадели. Однако, мастер Перегрин, даже простые воины Охранной Крепости Гондора очень почитаются в Городе, да и во всей нашей земле. — Тогда это много больше того, что я заслуживаю, — проговорил Пин. — Отведи меня в нашу комнату и, если Гэндальф не вернулся, я пойду с тобой, куда захочешь — как твой гость. Гэндальфа не было, и вестей от него — тоже. Поэтому Пин отправился с Берегондом и свел знакомство с воинами Третьего Отряда. И, казалось, Берегонду досталось столько же почестей, сколько его гостю — а Пина встретили очень тепло. По Цитадели уже шли разговоры о товарище Мифрандира и его долгом затворничестве с Князем; и слух объявил, что это Принц полуросликов явился с Севера предложить Гондору союз и пять тысяч мечей. Говорили, что когда из Роханда прибудут всадники, каждый привезет с собой по воину — маленькому, но доблестному. Хоть Пин и пытался (не без сожаления) разрушить эту сказку, ему не удалось избавиться от своего нового звания — единственно достойного, думали люди, того, кто дружил с Боромиром и был с почетом встречен Князем Дэнэтором; его благодарили за то, что он пришел к ним, с жадностью слушали его рассказы о дальних землях, а уж накормили и напоили до отвалу — даром, что Пин был хоббит. Он только старался «быть осторожным» — по совету Гэндальфа: не распускать язык, как принято у хоббитов в кругу друзей. Наконец Берегонд поднялся. — Прощай! — сказал он. — Мне пора на дежурство, как и всем здесь, полагаю. Но если тебе одиноко, как ты сказал — не хочешь ли пройтись по Городу с веселым проводником? Мой сын с удовольствием пойдет с тобой. Славный паренек, скажу я тебе. Если захочешь — спустись в нижний круг; спросишь Старое Подворье на Рат-Келердайн, Улице Фонарщиков. Там ты найдешь и его, и других оставшихся в Городе ребят. Сегодня у Главных Ворот будет на что посмотреть. Он вышел, а вскоре за ним последовали и остальные. День был по-прежнему хорош, хоть в воздухе и висело марево, и было слишком жарко для марта — даже южного. Пина клонило в сон, но помещение казалось унылым, и он решил спуститься и посмотреть Город. Он прихватил с собой лепешек для Ночиветра, и они были с удовольствием приняты, хоть коню, казалось, ни в чем не было отказа. Потом извилистыми улочками хоббит пошел вниз. Народ глазел на него. Люди приветствовали его по обычаю Гондора — склонив голову и приложив руку к груди; но за собой он слышал перекличку голосов, будто одни звали других взглянуть на Принца полуросликов, товарища Мифрандира. Многие говорили на своем, а не на Всеобщем языке, но Пин скоро сообразил, что значат слова «Эрниль-и-Перианнаф», и понял, что данный ему титул обогнал его. Наконец, пройдя под многими арками, спустившись чудными переулками и мостовыми, он дошел до нижнего, самого широкого, круга, и там ему указали дорогу к Улице Фонарщиков — широкой, ведущей к Главным Воротам. На ней хоббит отыскал Старое Подворье — здание серого камня, двумя крыльями отходящее от улицы, а между крыльями лежала узкая зеленая лужайка, за которой стоял многооконный дом; по всей его длине шла открытая веранда с колоннами и лестницей на траву. Между колонн играли мальчики — первые дети, которых увидел в Минас-Тирифе Пин, и он остановился взглянуть на них. Вдруг один из них заметил его и, с криком перебежав лужайку, выскочил на улицу, а за ним — еще несколько ребят. Первый остановился перед Пином, меряя его взглядом. — Приветик! — сказал паренек. — Откуда ты взялся? Ты чужак в Городе. — Был чужаком, — отозвался. Пин. — Но, говорят, я теперь воин Гондора. — Поглядите на него!.. — паренек обернулся к приятелям. — Ну, если так — то мы все здесь воины. Слушай, а сколько тебе лет, а? И как тебя зовут? Мне уже десять, и скоро во мне будет пять футов росту. Я выше тебя. Но мой отец — Стражник, один из самых высоких. А кто твой отец? — На какой вопрос мне отвечать сначала? — поинтересовался Пин. — Отец мой — фермер, земли его лежат в Родниковой Низине за Большим Всхолмьем в Крае. Мне почти двадцать девять — тут я тебя обошел, хоть во мне всего четыре фута и не похоже, что я еще вырасту, разве что в стороны. — Двадцать девять! — присвистнул паренек. — Так ты совсем взрослый! Такой же, как мой дядя Иорлас. И все-таки, — с задорной надеждой добавил он, — держу пари, что смогу поставить тебя на голову или положить на обе лопатки. — Может, и сможешь — если я тебе позволю, — со смехом ответил Пин. — А может, я сделаю то же с тобой: мы знаем кое-какие хитрые приемы, даром, что страна у нас маленькая. Там, скажу тебе, я считался очень высоким и сильным; и я никогда не позволял никому ставить себя на голову. Поэтому, если дойдет до борьбы, и ничего больше не поможет, мне придется убить тебя… Вот вырастешь — так поймешь, что о людях нельзя судить по обличью. Ты, может, принял меня за тихоню-чужака, так остерегись: я — полурослик, храбрый, суровый и злой! — тут Пин скроил такую мрачную мину, что мальчик попятился, но сразу же шагнул вперед со сжатыми кулаками и горящими глазами. — Нет уж! — едва выговорил Пин сквозь смех. — Не верь похвальбе чужаков. Я не боец. Но в любом случае вежливость требует от зачинщика назвать себя. Мальчик гордо вытянулся. — Я Бергиль, сын Берегонда-Стражника, — сказал он. — Так я и думал, — уже серьезно сказал Пин. — Ты очень похож на отца. Я знаю его; это он прислал меня к тебе. — Так что ж ты сразу не сказал? — заулыбался Бергиль, но вдруг смятение мелькнуло в его лице. — Только не говори, что он передумал и отошлет меня с женщинами!.. Хотя нет, последняя повозка уже уехала. — Послание его куда хуже — если не лучше, — отозвался Пин. — Он сказал, что, ежели ты предпочтешь это переворачиванию меня вверх тормашками, ты должен показать мне Город и скрасить мое одиночество. А на обратном пути я расскажу тебе о других странах. Бергиль захлопал в ладоши и с облегчением рассмеялся. — Всё в порядке! — воскликнул он. — Пошли! Мы собирались бежать к Воротам смотреть. Если идти — так сейчас, а то не успеем. — А что там будет? — полюбопытствовал Пин. — Капитаны Провинций прибудут по Южному Тракту перед заходом солнца. Идем с нами — увидишь! Бергиль и правда был чудесным товарищем, Пин не встречал такого со дня расставания с Мерри, и вскоре они, смеясь и весело болтая, шагали по улицам, не обращая внимания на взгляды прохожих. Скоро они попали в толпу, которая двигалась к Главным Воротам. Там Пин высоко поднялся в глазах Бергиля: хоббит назвал стражнику свое имя и слово-пропуск, и тот не только отсалютовал ему и позволил пройти, но пропустил и его младшего товарища. — Отлично! — сказал Бергиль. — Мальчишкам не позволяют сейчас выходить за Ворота без старших. Теперь мы всё-всё увидим. Народ толпился перед Воротами по обочинам дороги и вокруг мощеной площадки, куда сходились все дороги. Все глаза были обращены к югу, и скоро по толпе пробежал шепот: — Пыль! Там клубится пыль! Они близко! Пин и Бергиль протолкались в первый ряд и ждали. Вдалеке затрубили рога, и приветственный гул помчался им навстречу. Потом громко взревели трубы, и люди вокруг закричали: — Форлонг! Форлонг! — слышал Пин.