Однажды утром хоббиты проснулись и обнаружили, что большое поле к югу от Торбы сплошь уставлено навесами и шатрами. В живой изгороди прорубили проход и поставили новые белые ворота. Три семьи из Исторбинки, живущие рядом, умирали от любопытства. Старый Гискри даже перестал работать в саду. Самый большой шатер был так велик, что дерево, росшее на лугу, поместилось в нем целиком и гордо высилось теперь во главе стола. Ветви его были увешаны фонариками. А в северном конце поля — что было (конечно, на хоббичий взгляд) куда более интересным — стояла большая открытая кухня. И мало того: вдобавок к гномам и другому чудному народу в Торбу сошлись повара из всех гостиниц и кабачков округи. Возбуждение достигло предела. Потом погода испортилась. В среду небо затянули тучи. Но в четверг засияло солнце, тучи растаяли, заполоскали на ветру цветные флажки, и веселье началось. Бильбо обещал всего-то навсего угощение, а задал самый настоящий пир. Приглашены были все, кто жил поблизости, а кого не пригласили — все равно пришли. Были гости и из других округов; и даже кое-кто из-за границы. Бильбо встречал гостей (званых и незваных) у ворот: он раздавал подарки всем и каждому, а если кто-то хотел получить еще — выбирался с другой стороны и снова подступал к воротам. Хоббиты дарят другим подарки в свой день рождения. Не дорогие, как правило, и не такие красивые, как в тот раз; но обычай хороший. В Хоббитоне и Приречье каждый день чей-нибудь день рождения, так что каждый хоббит в тех местах может рассчитывать по крайней мере на один подарок в неделю. Им не надоедает. В этот раз подарки были небывало хороши. Хоббитята пришли в такой восторг, что на какое-то время даже забыли о еде. Игрушки были невиданные — очень красивые, а некоторые прямо-таки волшебные. Многие были заказаны за год и приехали из-под Горы и из Дола — их сделали гномы. Когда все гости собрались, пришел черед песням, танцам, играм и, конечно же, еде. Угощение делилось на три части: полдник, чай и обед (или, вернее, ужин). На полдник и чай гости сходились в шатры; в остальное же время все угощались кто где хотел пока не начались фейерверки. Фейерверками заправлял Гэндальф: он их не только привез, но многие сам и сделал. Ракет, шутих, разноцветных факелов, гномьих свечей, эльфийского дождя и гоблинского громобоя было полным-полно. Искусство Гэндальфа не уменьшалось с годами. Огнистые птицы реяли в небе и пели сладкими голосами; зеленые кроны распускались на стволах темного дыма — их светящиеся ветви роняли сияющие цветы, что таяли с дивным ароматом, почти касаясь лиц пораженных хоббитов. Рои мерцающих бабочек порхали среди деревьев; цветные дымы поднимались ввысь и обращались то в орлов, то в плывущие корабли, то в стаи лебедей; рокотал багровый гром и шел желтый дождь; лес серебряных копий с победным кличем вонзился в воздух и канул в Реку с шипением сотни разъяренных змей. Но главный сюрприз — в честь Бильбо — Гэндальф приберег под конец. Взметнулся столб дыма. Он склубился в дальнюю гору — вершина ее пылала зеленым и алым огнем. Из нее вылетел красно-золотой дракон — он был совсем как живой: пасть полыхала огнем, глаза высматривали жертву; с ревом и свистом он трижды пронесся над толпой (хоббиты попадали лицом вниз), перекувырнулся и с оглушительным грохотом взорвался над Приречьем. — Пора ужинать! — объявил Бильбо. Страх мигом улетучился, и хоббиты повскакивали на ноги. В палатках и под навесами всех ждал добрый ужин; всех, кроме тех, кто был приглашен на особый семейный обед. Он был накрыт в шатре под деревом. Приглашенных было ровно двенадцать дюжин (число, называемое хоббитами один гурт; впрочем, народ на гурты считать не принято); присутствовали все, с кем Бильбо и Фродо состояли в родстве, и несколько самых близких друзей — вроде Гэндальфа. Было много молодежи — хоббиты любят ходить в гости с детьми, особенно если можно их там вкусно накормить. Собрались все Торбинсы и Булкинсы; многие Хваты и Брендизайки; пришли Ройлы (родня бабушки Бильбо), Ейлы и Пойлы (дедова родня); Глубокопы, Скряггинсы, Барсуксы, Дороднинги, Дудстоны и Шерстолапы. Кое-кто из них и сам не помнил, с какого бока Бильбо ему родственник, а некоторые вообще раньше в Хоббитоне не бывали. Не забыли и о Лякошоль-Торбинсах. Отто явился с женой Лобелией. Они не любили Бильбо и терпеть не могли Фродо, но приглашение было писано золотыми чернилами на рисовой бумаге — и они не устояли. К тому же Бильбо слыл знатоком по части еды, и стол у него всегда был отменный. Все сто сорок четыре гостя намеревались хорошо закусить (они, правда, немного побаивались традиционной Послеобеденной Речи хозяина — чего доброго, начнет читать стихи или ударится в воспоминания о своем дурацком походе); но угощаться им это не мешало. Ели до отвалу, а пили до упаду; что не съели — забрали с собой. Примерно с неделю после Угощения в лавках никто ничего не покупал; но Бильбо опустошил все погреба, склады и трактиры на несколько миль вокруг, так что лавочники в накладе не остались. Когда все более или менее наугощались, пришло время Речи. Общество было настроено благодушно. Они напились, наелись и готовы были все выслушать и похлопать. — Любезные мои сородичи, — начал Бильбо, поднимаясь. — Тише, тише! — Закричали все разом, совсем не собираясь, кажется, следовать собственному совету. Бильбо подошел к стулу под освещенным деревом и влез на него. Свет фонариков падал на его праздничное лицо; на новом шелковом жилете сверкали золотые пуговицы. Он стоял, одной рукой помахивая в воздухе, другую засунув в карман брюк. — Любезные мои Торбинсы и Булкинсы, — начал он снова, — разлюбезные Хваты и Брендизайки, Ройлы, Ейлы и Пойлы, Глубокопы и Дудстоны, Бобберы и Толстобрюхлы, Дороднинги, Барсуксы и Шерстопалы! — И Шерстолапы! — заорал откуда-то из угла старый хоббит. Сам-то он был, уж конечно, Шерстолап: ноги у него были огромные, шерстистые и возлежали на столе. — И Шерстолапы, — согласился Бильбо. — Дорогие мои Лякошоль-Торбинсы, я очень рад видеть вас всех в Торбе. Сегодня мне исполняется сто одиннадцать лет! — «Ура! Ур-ра! Многая лета!» — закричали гости и забарабанили по столам. Это было то, что надо: коротко и ясно. — Надеюсь, вам всем сегодня так же весело, как мне. — Возгласы одобрения. Крики «Да!» (и «Нет!»). Трубы, рога, флейты. Хоббиты распечатали сотни музыкальных хлопушек. На многих было написано «Дол» — метка большинству хоббитов непонятная; впрочем, игрушек это не портило. В хлопушках были музыкальные инструменты — маленькие, но очень красивые и дивного тона. В одном из углов несколько юных Хватов и Брендизайков, решив, что дядя Бильбо кончил говорить (вроде, все уже сказал) устроили небольшой оркестр и заиграли что-то веселое и громкое. Эверард Хват и Мелирот Брендизайк вспрыгнули на стол и с колокольцами на руках принялись отплясывать Брызгу-Дрызгу — очень милый, но несколько буйный танец. Но Бильбо не кончил. Выхватив рог у какого-то хоббитенка, он трижды громко протрубил. Шум не уменьшался. — Я вас долго не задержу! — крикнул он. Приветственные крики. — Я созвал вас сегодня сюда с целью… — что-то в том, как он сказал это, заставило всех насторожиться. Стало почти тихо, и некоторые Хваты даже приготовились слушать. — Даже с тремя целями! Во-первых, чтобы сказать, что я вас всех люблю, и что прожить сто одиннадцать лет среди таких замечательных и превосходных хоббитов — сущее удовольствие. — Взрыв согласных криков. — Добрую половину из вас я знаю вдвое меньше, чем следует; а худую половину люблю вдвое больше, чем надо бы. — Сказано было сильно, но не очень понятно. Раздались слабые хлопки — никто не понял, благодарить им или обижаться. — Во-вторых, чтобы отпраздновать мой день рожденья. — Снова приветственные крики. — Мне надо бы сказать: наш день рожденья. Потому что сегодня, конечно же, день рожденья и моего наследника и племянника Фродо. Сегодня ему исполняется 33 — и он входит в права наследства. — Старшие захлопали, а молодые закричали: «Фродо! Фродо! Славный старина Фродо!». Лякошоли нахмурились и принялись гадать, как это Фродо «входит в права наследства». — Нас собралось здесь ровно сто сорок четыре — один, извините за выражение, гурт. — Ни звука. Многие гости, особенно Лякошоли, оскорбились, сообразив, что их позвали только «для ровного счета». «Один гурт, скажет тоже! Фу, как грубо!» — К тому же, если позволено будет обратиться к давней истории, чтобы отметить годовщину моего прибытия на бочках в Эсгароф на Долгом Озере — тогда, правду сказать, я совсем об этом позабыл. Мне был всего-то пятьдесят один — где уж было годы считать!.. Пир, правда, был хорош — даром что я простудился и едва мог сказать «Пдебдого бдагодарю». Теперь я могу повторить это более внятно: «Премного благодарю, что пришли на мой скромный обед». — Настороженное молчание. Все боялись, что он запоет или начнет читать стихи; и всем заранее стало скучно. Когда же он кончит и даст им выпить за его здоровье? Но Бильбо не запел. Он сделал паузу. — В-третьих, и в последних, — сказал он. — Я хочу сделать ОБЪЯВЛЕНИЕ. -Последнее слово он произнес так громко, что все, кто еще мог, выпрямились. — Я хочу объявить, что, хотя, как я уже сказал, прожить среди вас сто одиннадцать лет — одно удовольствие, но пора и честь знать. Я ухожу. Сейчас же. Прощайте! Он шагнул со стула — и исчез. Вспыхнул ослепительный свет, и гости зажмурились. Когда они открыли глаза, Бильбо не было. Все сто сорок четыре хоббита от удивления потеряли дар речи. Старый Одо Шерстолап спустил ноги со стола и затопотал. И вдруг все Торбинсы, Булкинсы, Хваты, Брендизайки, Ейлы, Пойлы, Глубокопы, Барсуксы, Скряггинсы, Бобберы, Дороднинги, Дудстоны и Шерстолапы заговорили разом. Шутка весьма дурного толка, соглашались все, и надо еще поесть и выпить — чтобы прийти в себя. «Он ненормальный. Я это всегда говорил», — таково было всеобщее мнение. Даже Хваты (за небольшим исключением) посчитали поведение Бильбо глупостью. Исчезновение его показалось им всего лишь нелепой выходкой. Но старый Рори Брендизайк был иного мнения. Ни годы, ни великолепный обед не затуманили его мозгов. — Что-то тут не то, моя дорогая, — шепнул он своей невестке Эсмеральде. — Этот сумасшедший Торбинс опять, небось, сбежал. Неймется старому дурню… Ну и что? Еда-то ведь осталась! — и он крикнул Фродо, чтоб принесли еще вина. Фродо, единственный из присутствующих, не сказал ничего. Некоторое время он молча сидел у опустевшего стула Бильбо, не обращая внимания на вопросы и оклики. Шутка ему, конечно, понравилась, даром что он о ней знал. Он едва удержался от смеха, глядя на ошарашенные лица гостей. Но сейчас ему было грустно: он вдруг понял, что очень любил старого хоббита. Большинство гостей продолжали есть, пить и обсуждать странности Бильбо Торбинса; но Лякошоль-Торбинсы разобиделись и удалились во гневе. Фродо не хотелось больше сидеть с гостями. Он приказал принести вина, поднялся, молча осушил стакан за здоровье Бильбо и тихонько выскользнул из шатра. Произнося речь, Бильбо все время теребил в кармане золотое кольцо — то самое волшебное кольцо, что он так долго хранил в тайне. Ступив со стула, он надел его — и с тех пор в Норгорде его не видел ни один хоббит. Он торопливо прошел назад к Торбе и с минуту стоял, прислушиваясь к шуму в шатре и крикам веселья по всему полю. Потом вошел в дом. Снял праздничный костюм, сложил и завернул в бумагу новый шелковый жилет и убрал его в шкаф. Затем быстро натянул какую-то старую одежку и затянул на талии потертый кожаный пояс. На него он повесил короткий меч в черных ножнах. Из запертого, пахнущего молью сундука он извлек старые плащ и капюшон, такие поношенные и выцветшие, что об их настоящем цвете можно было только догадываться; а когда-то они, должно быть, были темно-зелеными. Они были ему основательно велики. Он прошел в кабинет, вынул из потайного ящика завернутый в тряпье сверток, рукопись в кожаном переплете и большой толстый конверт. Книгу и сверток он запихнул в доверху набитый мешок; в конверт положил кольцо вместе с цепочкой, запечатал его и адресовал Фродо. Потом положил конверт на камин, но вдруг вернулся, схватил его и засунул в карман. В это время дверь растворилась, и в кабинет быстрым шагом вошел Гэндальф. — Привет! — сказал Бильбо. — Что это тебя было не видно? — Рад, что тебя теперь видно, — отозвался маг, усаживаясь в кресло. — Я торопился застать тебя: мне надо поговорить с тобой, прежде чем ты уйдешь. Ты, полагаю, считаешь, что все идет чудесно? — Само собой, — сказал Бильбо. — Хоть эта последняя вспышка была, по-моему, ни к чему. Я и то удивился, не говоря уж об остальных. Твоих рук дело? — Моих. Ты мудро хранил это кольцо в тайне долгие годы, и мне показалось, что надо дать твоим гостям какое-то другое объяснение твоего исчезновения. — И испортить мне шутку. Вечно ты во всё вмешиваешься, старый хлопотун, — засмеялся Бильбо. — Впрочем, тебе, как всегда, виднее. — Виднее — когда я хоть что-нибудь вижу. А в этом деле я не очень уверен. Оно сейчас висит на волоске. Пошутил ты глупо, перебаламутил всю родню — и девять или девяносто девять дней весь Край только об этом и будет говорить… Так что ты дальше делать думаешь? Идешь? — Конечно. Мне нужен отдых, долгий, а может — и бессрочный, я же тебе говорил. Вряд ли я сюда когда-нибудь вернусь. Я уже и все распоряжения сделал. Постарел я, Гэндальф. Вроде и незаметно… а душа устала. Хорошо сохранился! — Он фыркнул. — Я, знаешь, стал весь тонкий и какой-то прозрачный — как масло на хлебе у скряги. Что-то тут не так. Гэндальф внимательно, в упор взглянул на него. — Да, кажется не так, — задумчиво протянул он. — Нет, в конце концов, думаю, твой план — самый лучший. — Что ж, так и сделаю. Я ведь давно уже это задумал. Я хочу снова горы повидать, понимаешь, Гэндальф, — горы; а потом найти укромное местечко и отдохнуть. В тишине и покое, без оравы родственников и утомительных звонков в дверь. Местечко, где я смог бы наконец закончить книгу. Я придумал ей замечательный конец: «… И он жил счастливо до конца своих дней». Гэндальф рассмеялся. — Надеюсь на это. Только вот книгу, как ни кончай, читать не будут. — Прочтут со временем. Фродо уже читал. Ты приглядишь за ним? — В оба глаза, хоть мне и не до того. — Он бы пошел со мной, конечно, позови я его. Кстати, он и просился, перед самым Угощением. Да только не готов он еще в путь. Мне-то надо перед смертью на горы поглядеть и на большой мир, — а он весь здесь, в Крае, в его лесах, лугах, речках. Ему здесь уютно. Я ему все оставил; конечно, кроме нескольких безделок. Надеюсь, он будет счастлив. Пришло его время: он теперь сам себе хозяин. — Все оставил? — переспросил Гэндальф. — И кольцо? Ты ведь, помнится, так собирался. — Я… Да… что ж… как собирался… — пробормотал Бильбо. — Где оно? — В конверте, если тебе и это надо знать, — нетерпеливо сказал Бильбо. — Там, на камине… Нет, не там! У меня в кармане! — Он колебался. — Не все ли равно теперь? — тихо сказал он себе. — Да, в конце концов, почему нет? Почему бы ему там не остаться? Гэндальф еще раз сурово взглянул на Бильбо, и глаза его сверкнули. — По-моему, Бильбо, — спокойно проговорил он, — надо его оставить. А ты что — не хочешь? — Сам не знаю… Как дошло до этого — так и расхотелось с ним расставаться. Да и не пойму я — зачем? Для чего это тебе надо? — резко спросил он, и голос его странно изменился: подозрительность и раздражение звучали в нем. — Ты мне никогда покоя не давал — все допытывался о кольце; а больше тебя ничего, что я в походе добыл, не интересовало. — Приходилось допытываться, — сказал Гэндальф. — Я хотел знать правду. Мне это было важно. Магические кольца — они, знаешь ли, магические; необыкновенные, а порой и опасные. Твое кольцо очень меня заинтересовало, и до сих пор интересует. Я хотел бы знать, где оно, если уж ты снова собрался странствовать. Да и к тому же ты владел им достаточно долго. Оно тебе больше не понадобится, Бильбо, если только я не обманулся. Бильбо вспыхнул, глаза загорелись злым огнем. Добродушное лицо ожесточилось. — Почему это?! — воскликнул он. — И что тебе за дело до моих вещей? Оно мое. Я нашел его. Оно пришло ко мне. — Конечно, конечно, — сказал Гэндальф. — Только зачем волноваться? — Разволнуешься с тобой, — проворчал Бильбо. — Оно мое, говорю тебе. Мое собственное. Моя… моя прелесть! Да, вот именно — моя прелесть! Лицо мага осталось внимательным и печальным, и лишь блеск глубоких глаз выдавал его удивление — почти тревогу. — Было уже, — заметил он. — Называли его так. Не ты, правда. — Ну и что? Тогда не я — а теперь я. Голлум называл… подумаешь! Было оно его, а теперь мое. Моим и останется. Гэндальф поднялся. — Не будь глупцом, Бильбо! Оно и так слишком долго владело тобой. Оставь его! А потом иди — и освободишься. — Я сделаю, как хочу, и пойду, как пожелаю, — непримиримо сказал Бильбо. — Тише, тише, любезнейший хоббит! Всю твою долгую жизнь мы были друзьями, и ты мне кое-чем обязан. Ну же! Делай, как обещал: выкладывай кольцо! — Так ты, значит, сам его захотел?! — выкрикнул Бильбо. — Так сразу бы и сказал!.. Я тебе мою прелесть не отдам, понял?! Рука его потянулась к эфесу маленького меча.