«О чем ты?» — спросил я. «Мне сказали, что, куда бы они ни приехали. Всадники расспрашивают об Украе». «Крае, — поправил я; но сердце мое упало. Ибо даже Мудрому страшна встреча с Девятью, когда они вместе. Их Предводитель был некогда великим королем и чародеем, а сейчас оружие его — смертельный ужас… — Кто сказал тебе это и кто послал тебя?» — спросил я у Радагаста. «Саруман Белый, — отвечал тот. — И еще он велел передать, что если тебе нужна помощь — он поможет; но поторопись приехать к нему; не то будет поздно». Его слова вернули мне надежду. Ибо Саруман Белый — глава нашего Ордена. Радагаст, конечно, очень сильный маг, знаток обличий и перевоплощений; ему подвластны травы и звери, особенно же ревностно служат ему птицы. Но Саруман издавна изучал уловки Врага, и благодаря ему мы часто предвосхищали вражьи удары. План Сарумана помог нам выбить его из Дол-Гулдура. И, быть может, он нашел оружие, которое заставит Девятерых повернуть вспять. «Я поеду к Саруману», — сказал я. «Тогда езжай сейчас, — отозвался Радагаст. — Я потерял много дней, разыскивая тебя, и времени не осталось. Мне было велено найти тебя до Солнцеворота, а до него рукой подать. Даже если ты выедешь сейчас же — ты вряд ли успеешь добраться к нему прежде чем Девятеро найдут, что ищут. Прощай, я тотчас возвращаюсь». — Он подозвал коня, сел в седло и собрался ехать. «Погоди! — удержал я его. — Предупреди всех птиц и зверей: нам может понадобиться их помощь. Пусть приносят вести в Ортханк, Саруману и Гэндальфу». «Считай, что они предупреждены», — сказал он и поскакал так, будто Девятеро настигали его. *** Я не мог сразу последовать за ним. Я проехал уже много миль и устал, как мой конь; и мне надо было обдумать случившееся. Ночь я провел в Усаде и к утру решил, что в Край не вернусь. Никогда не совершал я большей ошибки! Как бы там ни было, я написал Фродо письмо и доверил трактирщику отослать его. Выехал я на рассвете; и долгое время спустя подъезжал к жилищу Сарумана. Это — Исенгард, у южной оконечности Мглистого Хребта, недалеко от Роандийского Прохода. Боромир скажет вам, что это широкая долина между Мглистым Хребтом и северными отрогами Белых Гор. А Исенгардом зовется круг острых скал, стеной ограждающих долину, в центре которой стоит каменная башня — Ортханк. Назвал ее так не Саруман, а нуменорцы; она древняя, высокая и хранит много тайн; однако выглядит нерукотворной. До нее не добраться, кроме как пройдя круг Исенгарда, а в этом круге всего одни ворота. Поздним вечером я подъехал к воротам, подобным огромной арке в скальной стене; они охранялись, но стражи ворот ожидали меня и сказали, что Саруман ждет. Я проехал под аркой, и ворота бесшумно закрылись за мной — и я вдруг испугался, хотя причины пугаться вроде бы не было. Но я подъехал к подножию Ортханка и подошел к лестнице Сарумана; там он встретил меня и провел в зал. На пальце у него было кольцо. «Итак, ты пришел, Гэндальф», — сказал он мрачно, и в глазах его льдисто плеснул смех. «Да, пришел, — подтвердил я, — Мне нужна твоя помощь, Саруман Белый». Титул вдруг рассердил его. «Помощь, Гэндальф Серый? — издевательски усмехнулся он. — Помощь?.. С каких это пор Гэндальф просит помощи — он ведь так мудр и искусен, он прошел весь мир и почитает своими все дела — касаются они его или нет». Я смотрел на него и дивился. «Но если меня не обманули, — сказал я, — то грядущие события потребуют объединения наших сил». «Может быть, может быть, — сказал он. — Но ты поздно об этом подумал. Сколько времени, хотел бы я знать, скрывал ты от меня, главы Совета, дело столь великой важности? Что же заставило тебя оставить укрывище в Крае? «Девятеро появились опять, — ответил я. — Они перешли Реку. Так мне сказал Радагаст». «Радагаст Бурый! — захохотал Саруман, более не скрывая насмешки. — Радагаст-Птичник! Радагаст-Простак! Радагаст-Дурак! Хорошо еще, что у него хватило ума сыграть роль, которую я ему предназначил! Ты здесь — а именно это и было целью моего послания. Здесь ты и останешься, Гэндальф Серый, и отдохнешь от походов. Ибо так хочу я — Саруман Белый, Верховный Властитель Колец и Соцветий!» Я взглянул на него — и увидел, что одежды его, казавшиеся белыми, переливаются всеми цветами — они мерцали и меняли цвет при каждом его движении. «Мне больше нравится белый», — заметил я. «Белый! — насмешливо повторил он. — Он хорош для начала. Белую одежду можно покрасить. Белую страницу — исписать; а белый цвет можно затмить». «Но тогда он не будет белым, — возразил я. — А тот, кто ломает вещь, чтобы понять ее, сходит с пути мудрости». «Не говори со мной, как с теми дурнями, которых ты избрал друзьями, — сказал он. — Я призвал тебя не за тем, чтобы выслушивать поучения, но чтобы предложить тебе выбор!» Он выпрямился и заговорил, будто произнося заранее заготовленную речь: «Древние Эпохи миновали. Третья кончается. Мы стоим на пороге Новой Эпохи. Время Эльфов прошло, наше же — близко: мир Людей, которым управлять нам. Но нам нужна сила, сила направить их по своей воле к тому благу, которое видно лишь Мудрым. Слушай же, Гэндальф, мой старый друг и помощник! — Он подошел ко мне и понизил голос. — Я говорю: «Мы» — и это так и будет, если ты присоединишься ко мне. Нарождается новая Сила. Против нее бесполезны старые союзы. Ни на эльфов, ни на гибнущий Нуменор надежды нет. А значит тебе — нам обоим — остался лишь один путь. Мы должны соединиться с этой Силой. Это было бы мудро, Гэндальф. На этом пути — надежда. Победа близка; а тех, кто поможет ей, ждет немалая награда. Когда Сила возрастет — с ней возвысятся и ее друзья; и Мудрые, такие, как ты и я, смогут, проявив терпение, направлять и проверять ее. Мы сможем дождаться своего часа, храня думы в сердце своем, сожалея порой о сотворенном зле, но помня о высших конечных целях: Знании, Власти, Порядке; всём том, к чему мы столь долго и напрасно стремились, окруженные глупыми или слабыми друзьями, что только мешали нам. Цели наши не изменятся — изменятся пути к ним». «Саруман, — сказал я. — Я и раньше слыхал такие речи — но лишь в устах посланцев Мордора, присланных смущать незнающих. Не думаю, чтобы ты заставил меня проделать столь длинный путь лишь затем, чтобы утомлять мои уши». Он искоса взглянул на меня и умолк, размышляя. «Что ж, вижу, путь Мудрых не влечет тебя, — сказал он. — Ты отказываешься? Даже если появится лучший путь?» Он подошел и взял меня за руку. «И почему бы нет, Гэндальф? — прошептал он. — Почему бы нет? Кольцо Всевластья! Если мы завладеем им. Сила будет в наших руках. Именно поэтому ты здесь. Мне служит немало глаз, и я знаю: тебе известно, где оно. Разве не так? Иначе зачем Всадникам Край, и что делал там ты?» — при этих словах вожделение, которого он не сумел скрыть, мелькнуло в его глазах. «Саруман, — сказал я, отступая от него. — У Кольца может быть лишь один господин, ты это знаешь не хуже, чем я — а потому не трудись говорить «мы»! Но я не отдам его, нет, я ни слова не скажу о нем тебе — теперь, когда я понял тебя. Ты долгие годы был главой Совета — но, видно, тебе не под силу быть Мудрым. Ты, как я понял, предложил мне выбор — подчиниться Саурону или Саруману. Я не подчинюсь ни тому, ни другому. Полагаю, есть третий путь?» Теперь он был холоден. «Да, — сказал он. — Я не ожидал, что ты проявишь мудрость — даже в собственных интересах; но я дал тебе возможность добровольно помочь мне — и тем спастись от волнений и мук. Третий путь — остаться здесь до конца». «До какого конца?» «Пока ты не откроешь мне, где спрятано Кольцо. У меня есть средства заставить тебя. Или пока оно не отыщется без твоей помощи, и у Верховного Властителя не появится время подумать о менее важных делах: решить, например, какой награды заслуживают упрямство и дерзость Гэндальфа Серого». «Быть может, это будет легче решить, чем сделать», — заметил я. Он рассмеялся мне в лицо, ибо слова мои были лишь словами, и он знал это. Меня схватили и оставили одного на верхней площадке Ортханка, откуда Саруман обычно наблюдал звезды. Оттуда нет другого спуска, кроме узкой длинной лестницы, и долина была очень далека. Я смотрел на нее — и видел, что, хоть и была она некогда зеленой и прекрасной, теперь ее заполнили шахты и кузни. В стенах Исенгарда живут орки и волколаки: Саруман, соперничая с Сауроном, собирает собственное воинство — значит, подумал я, он еще не служит Ему. Темный пар его трудов поднимался к тучам и завивался вкруг Ортханка. Я стоял один на острове в тучах; надежд на спасение у меня не было, и дни мои были горьки. Мне было холодно, и я мерял шагами маленькую площадку, грустно размышляя о Всадниках, скачущих к северу. В том, что Девятеро появились на самом деле, я был уверен — и убедили меня не слова Сарумана: он мог и солгать. По дороге в Исенгард я слышал вести, истолковать которые по-иному было бы невозможно. Страх сжимал мое сердце при мысли о друзьях в Крае; но я продолжал надеяться. Я надеялся, что Фродо выйдет сразу, как получит мое письмо, и доберется до Светлояра прежде, чем по гоня начнется. Но и моя надежда, и мой страх обманули меня. Ибо надеялся я на толстяка в Усаде, а страшился хитроумия Саурона. Но толстый трактирщик позабыл о моей просьбе, а сила Саурона оказалась меньшей, чем делал ее мой страх. Но в круге Исенгарда, пойманному и одинокому, мне тяжко было думать, что охотники, перед которыми все либо отступает, либо погибает, объявятся в далеком Крае. — Я видел тебя! — не удержался Фродо. — Ты ходил взад-вперед. Луна блестела в твоих волосах. Гэндальф удивленно остановился и взглянул на него. — Это был сон, — объяснил Фродо. — Сам не знаю, отчего он мне вдруг вспомнился. Я его совсем уже позабыл… Он мне приснился, когда я из Края ушел. — Тогда он опоздал, — заметил Гэндальф, — как ты сейчас убедишься. Я был в отчаянном положении; а те, кто меня знают, согласятся, что я редко бывал в такой нужде и нелегко сношу такие несчастья. Гэндальф Серый, пойманный, как муха, в предательскую сеть! Однако и у самых коварных пауков паутина бывает худой… Сперва я боялся — а Саруман ясно на это намекал — что Радагаст тоже переродился. Однако я не почуял лиха ни в его голосе, ни в глазах во время нашей встречи. Не то я вообще не поехал бы в Исенгард — или, поехав, был бы настороже. Саруман понимал это и обманул его. Было бы просто нелепо подозревать честнейшего Радагаста в предательстве. Он был чист передо мной — это меня и убедило. И это же разрушило замысел Саруман. Ибо Радагаст исполнил свое обещание — он поскакал в Лихолесье, где у него издревле немало друзей. А Горные Орлы летают высоко и видят много: они видели и стаи волколаков, и орды орков, и Девятерых Всадников, рыскавших повсюду; и они отправили ко мне гонца. И однажды на исходе лета, в лунную ночь, к Ортханку, никем не замеченный, подлетел Гваихир Ветробой, быстрейший из Великих Орлов — и нашел меня на башне. Я поговорил с ним, и он унес меня прочь — и прежде чем Саруман снарядил погоню, я был далеко от Исенгарда. «Далеко ли можешь ты унести меня?» — спросил я Гваихира. «На много лиг, — отвечал он. — Но не до края земли. Я был послан к тебе гонцом, а не конем». «Тогда мне понадобится настоящий конь, — сказал я, — и конь быстрый — никогда еще не был я в такой нужде, как теперь». «Ну, так я отнесу тебя в Эдорас, во дворец князя Роханда, — предложил он. — Такое расстояние для меня ничто». Я обрадовался, ибо в Роандийской Марке живут Властители Коней, и нигде нет скакунов, подобных их коням. «Ты думаешь, роандийцам можно верить по-прежнему?» — спросил я Орла, ибо измена Сарумана поколебала меня. «Говорят, они платят Мордору дань, — сказал он, — ежегодно отсылая туда коней; это именно дань, а не дар союзника: они еще не покорились. Но, если, как ты говоришь, Саруман тоже стал злой силой — им не выстоять». На рассвете он опустил меня на землю Роханда; здесь долгая часть моего рассказа кончается. Остаток его будет короче. В Роханде зло уже принялось за дело: Саруман опутал этот край ложью и князь не пожелал меня слушать. Он повелел мне взять коня и убираться; и выбор мой его не обрадовал. Я выбрал лучшего из роандийских скакунов, подобного ему мне не доводилось видеть. — Тогда это должен быть воистину благородный конь, — заметил Арагорн. — И тем более печалит меня весть, что Саурон получает таких коней. Когда я в последний раз был там, роандийцы никому не платили дани. — Не платят и теперь, — сказал Боромир. — Готов присягнуть в этом. Это все ложь — и идет она от Врага. Мне ли не знать наших верных и доблестных союзников? — Завеса Тьмы накрыла дальние земли, — отозвался Арагорн. — Под ее тенью переродился Саруман. Роханд осажден. Кто знает, что ты найдешь там, вернувшись? — Только не это, — сказал Боромир. — Никогда не станут они откупаться конями. Всадники любят их, как своих детей. И они правы: кони Роандийской Марки пришли с лугов Севера, и род их столь же волен и древен, как род их господ. — Верно! — согласился Гэндальф. — И есть среди них один, что родился, должно быть, на заре мира. Коням Кольценосцев не сравниться с ним: он неутомим и быстр, как несущийся ветер. Его зовут Ночиветром. Днем шкура его блестит серебром, а ночью он подобен тени и невидим. А как легка его поступь! Никто никогда не садился на него, но я укротил его — и он примчал меня в Край, когда Фродо был у Могильников — а ведь пустились мы в дорогу одновременно: я — из Роханда, он — из Хоббитона. По пути страх мой рос. Чем дальше на север — тем чаще я слышал о Всадниках, и, хотя я день ото дня нагонял их, они все еще были далеко впереди. Я понял, что они разделились: несколько осталось стеречь восточные границы неподалеку от Зеленого Тракта, другие проникли в Край с юга. Я приехал в Хоббитон — Фродо уже ушел; но я перекинулся парой слов со старым Гискри. Сказал он мне много — но почти ничего по делу. Зато новых владельцев Торбы ругал нещадно. «Мне в мои годы только перемен не хватает, — ворчал он. — Да еще перемены — то все к худшему». «Всё к худшему», — это он твердил все время. «Худо» — плохое слово, — сказал я ему. — И, надеюсь, ты не доживешь до него». Но из его ворчания я все же понял, что Фродо ушел меньше недели назад, и черный всадник наведался в Торбу в тот самый вечер. В страхе я поехал дальше. Забрендия гудела ульем и копошилась, как развороченный муравейник. Домик в Балке был разорен и пуст; и на пороге его лежал плащ — плащ Фродо. Тут надежда оставила меня, и я не стал ничего выяснять (а зря: вести бы меня успокоили), а тут же поспешил по следу Всадников. Это оказалось нелегко: он вел в разные стороны, и я растерялся. Но мне показалось, что один или двое двинулись к Усаду; и я поехал следом, думая, что скажу при встрече трактирщику. «Ну, держись, Хмель, — думал я, — если в этой задержке виноват ты — я поджарю тебя на медленном огне». Он ничего лучшего и не ожидал и, когда увидел мое лицо, упал на колени и затрясся, как осиновый лист. — Что ты с ним сделал? — в тревоге воскликнул Фродо. — Он был очень добр к нам и помогал, чем мог. Гэндальф рассмеялся. — Не бойся! — сказал он. — Я не тронул его и даже почти не ругал. Такая радость охватила меня, когда он перестал трястись и поведал мне новости, что я заключил старину в объятия. Как это случилось, я тогда не знал, но понял, что ты был в Усаде и ушел этим утром вместе с Бродником.