Внезапно они опять оказались под открытым вечерним небом: оно было бледным, и кое-где уже вспыхнули звезды. Перед ними лежала обширная луговина, за ней в мягких тенях скрывался глубокий ров — трава по его краям была зелена, точно хранила память об ушедшем солнце. На другой стороне вздымалась высокая зеленая стена, ограждающая зеленый холм, поросший маллорнами столь высокими, каких им еще не доводилось видеть. О высоте их трудно было даже гадать; они высились в сумерках как живые башни. В их многоярусных ветвях и вечнотрепещущих кронах сверкали бесчисленные огоньки — зеленые, золотистые, серебряные. Халдир повернулся к Отряду. — Добро пожаловать в Карас-Галадон! — сказал он. — Здесь, в городе галадримов, живут Владыка Целеборн и Галадриэль — Владычица Лориэна. Но мы не можем войти туда: на северной стороне ворот нет. Надо обойти вокруг — а путь неблизок, ибо город велик. По внешнему краю рва бежала мощеная белым камнем дорога. Они пошли по ней на запад — а город зеленым облаком все время поднимался слева; и по мере того, как сгущалась ночь, все новые огни загорались в нем, пока не стало казаться, что холм сплошь усыпан звездами. Наконец они подошли к белому мосту и, перейдя его, увидели ворота города: высокие и прямые, они были устроены между заходящими один за другой концами стены и обращены на юго-запад; ворота были увешаны множеством фонариков. Халдир постучал, сказал что-то — и ворота бесшумно распахнулись, но стражей Фродо не заметил. Путники вошли — и створки сомкнулись за ними. Они оказались в долгом проходе между концами стены и, быстро пройдя его, вошли в Город Деревьев. Путники никого не видели и не слышали — на земле; но вверху, среди ветвей и воздухе, звенело множество голосов. Издали, с вершины холма, доносилось пение, падающее с высоты, как ласковый дождь. Они шли многими тропами, поднимаясь по множеству лестниц, пока наконец не оказались на вершине. Перед ними на широкой поляне искрился фонтан. Его освещали серебряные фонари, покачивающиеся на ветвях, а струи падали в серебряный бассейн, из которого вытекал светлый ручей. С южной стороны поляны росло самое могучее из всех деревьев; его гигантский гладкий ствол блестел, как серый шелк и вздымался вверх, покуда высоко над головой его нижние ветви не простирали свои исполинские ладони под тенистым облаком кроны. Рядом с деревом стояла широкая белая лестница, и у ее подножья сидели три эльфа. Когда путники подошли, они вскочили, и Фродо увидел, что те высоки и одеты в серебристые кольчуги, а с плеч их спадают белые плащи. — Здесь живут Целеборн и Галадриэль, — сказал Халдир. — Вы должны подняться к ним и говорить с ними — такова их воля. Один из эльфов-стражей протрубил в маленький рог — и с высоты его чистому звуку откликнулись три таких же зова. — Я пойду первым, — сказал Халдир. — За мной пусть идут Фродо и Леголас. Остальные могут следовать за нами как хотят. Это трудный подъем для тех, кто непривычен к таким лестницам, но по пути вы сможете отдохнуть. *** Медленно поднимаясь, Фродо миновал множество настилов: одни справа, другие слева, третьи были устроены прямо у ствола, так что лестница проходила сквозь них. На огромной высоте хоббит достиг обширной талан, подобной палубе гигантского корабля. На ней был выстроен дом, такой большой, что на земле мог бы быть дворцом для Людей. Фродо вошел за Халдиром — и оказался в овальном зале; сквозь центр его рос ствол маллорна — сузившийся к кроне, он, тем не менее, походил на толстый столб. Зал наполнял неяркий свет; стены его были серебристо-зеленые, а крыша золотая. В нем сидело множество эльфов. В двух креслах у ствола дерева под балдахином из живой ветви восседали бок о бок Целеборн и Галадриэль. Они поднялись навстречу гостям, как то было принято у эльфов, даже тех, что были могущественными Владыками. Они были очень высоки — Владычица не ниже Владыки — печальны и прекрасны. Одежды их были белы; волосы Владычицы струились чистым золотом, а волосы Целеборна были длинны и подобны сияющему серебру; но на лицах их Время не оставило следов — кроме как в самой глубине глаз: они были остры, как блеск копий в свете звезд, и в то же время мудры — глубокие колодцы воспоминаний. Халдир пропустил Фродо вперед, и Владыка приветствовал хоббита на его языке. Владычица Галадриэль не сказала ни слова, но долго смотрела ему в лицо. — Садись рядом с моим креслом, Фродо из Края! — сказал Целеборн. — Когда поднимутся все — мы побеседуем. Каждого из путников он приветствовал, называя по имени. — Входи, Арагорн, сын Арафорна! Тридцать восемь лет внешнего мира минуло с тех пор, как ты приходил сюда; и годы эти тяжко лежат на тебе. Но конец близок — к добру или к худу. Так позабудь здесь о своей ноше! — Мы рады тебе, сын Трандуиля! Слишком редко мои родичи при ходят сюда с севера. — Добро пожаловать, Гимли, сын Глоина! Давно не видали мы в Карас-Галадоне Даринского народа. Но сегодня мы нарушили древний закон. Да будет это знаком, что, хотя мир затемнен, лучшие дни близко, и что дружбе меж нашими народами суждено возродиться! Гимли низко поклонился. Когда все гости расселись вокруг его кресла. Владыка вновь взглянул на них. — Передо мною — восьмеро, — сказал он, — а выступить должны были девять: так говорили вестники. Но, быть может, решение Совета изменилось, а мы не знаем о том. Эльронд далеко, и тьма клубится меж нами, и тени все длинней и длинней. — Нет, решение совета не менялось, — впервые заговорила Галадриэль. Голос ее был чист и певуч, но глубже обычных голосов женщин. — Гэндальф Серый вышел с Отрядом — но он не вступал в пределы этой земли. Скажите нам, где он; ибо очень хотелось бы снова поговорить с ним. Но я не вижу его, если только он не войдет в Лотлориэн: вкруг него серебристый туман, и пути его ног и духа скрыты от меня. — Увы! — воскликнул Арагорн. — Гэндальфа Серого поглотила мгла. Он навеки остался в Мории. При этих словах все эльфы в зале вскрикнули в печали и изумлении. — Это лихие вести, — проговорил Целеборн, — самые лихие из всех, какие приходили сюда в эти годы, полные скорбных деяний. Он повернулся к Халдиру. — Почему мне не сказали об этом прежде? — спросил он по-эльфийски. — Мы не говорили Халдиру о наших делах и целях, — ответил за него Леголас. — Сначала — потому что устали, а опасность была за спиной; а потом мы почти забыли о скорби, идя по дивному Лориэну. — Однако горе наше велико, а утрата невосполнима, — сказал Фродо. — Гэндальф был нашим вождем, он провел нас сквозь Морию, а когда надежд на спасение не осталось, он спас нас — и погиб. — Поведайте нам об этом! — велел Целеборн. Тогда Арагорн рассказал обо всем, что случилось на перевале Карадраса и в следующие дни; он говорил о Балине и его книге, о битве в Палате Мазарбула, об огне и узком мосте, и приходе Ужаса. — Оно казалось лихом Древнего Мира, — закончил Следопыт. — Я никогда не видел подобного. В нем слились воедино пламя и тьма ужас и мощь. — Это был Балрог Моргота, — сказал Леголас. — Самое страшное из всех Проклятий Эльфов — не считая Того, кто сидит в Черном Замке. — Воистину я видел на мосту то, что является нам в ночных кошмарах, я видел Лихо Дарина, — тихо проговорил Гимли, и страх был в его глазах. — Увы! — сказал Целеборн. — Мы давно боялись, что под Карадрасом спит Ужас. Но знай я, что гномы вновь растревожили лихо в Мории — я воспретил бы тебе пересечь северные границы, тебе и всем, кто идет с тобой. И, если только это возможно, сказал бы, что в конце концов Гэндальф впал из мудрости в глупость, без нужды войдя в тенета Мории. — Поистине необдуманны были бы слова сказавшего это, — печально проговорила Галадриэль. — Ничего в жизни не совершал Гэндальф без нужды. Те, кто следовал за ним, не знали, о чем он думал, и не могут по-настоящему рассказать о его целях. Но каков бы ни был проводник — те, кто идут за ним, не виновны. Не отказывай Гному в привете. Если бы наш народ провел долгие годы в изгнании вдали от Лотлориэна, кто из галадримов, будь то даже Целеборн Мудрый, прошел бы мимо, не пожелав взглянуть на свой древний дом, хотя бы он стал логовом драконов? Непроглядна вода Келед-Зарама и льдисто холодны ключи Кибел-Налы, и дивно прекрасны были многоколонные чертоги Казад-Дума — в древности, до падения могущественных подгорных царей. — Она взглянула на Гимли — тот сидел печальный и хмурый — и улыбнулась. И Гном, услыхав имена, произвесенные на его древнем языке, поднял глаза и встретился с ее взором; и ему показалось, что он заглянул вдруг в сердце врага — и нашел там понимание и любовь. Удивление прошло по его лицу — и он медленно улыбнулся в ответ. Он неловко поднялся и, поклонившись по-гномьи, сказал: — Однако более прекрасны вечноживая земля Лориэна, а краса Владычицы Галадриэли превыше всех алмазов, скрытых в недрах земли! Наступило молчание. Наконец Целеборн заговорил вновь. — Я не знал, что положение ваше было столь отчаянно, — сказал он. — Забудь мои резкие слова, Гимли! Я говорил, скорбя сердцем. Я сделаю, что смогу, чтобы помочь вам — каждому в зависимости от желаний и нужды, но в особенности — тому из полуросликов, кто несет Бремя. — Дело твое известно нам, — проговорила Галадриэль, глядя на Фродо. — Но здесь мы не станем говорить о нем открыто. Однако, быть может, ты не напрасно пришел в этот край, ища помощи — как без сомнения, собирался поступить Гэндальф. Ибо Владыка Галадримов; считается мудрейшими из Эльфов Средиземья, и дары его ценнее даров королей. Он жил на Западе со дней Рассвета, и я прожила с ним бессчетные годы; ибо прежде, чем пали Наргофронд и Гондолин, перешла я горы, и долгие века этого мира вместе бьемся мы за победу. Именно я впервые созвала Совет Светлых Сил; и если бы к словам моим прислушались, его возглавил бы Гэндальф Серый — и многое тогда было бы иначе. Но даже сейчас надежда еще есть. Я не даю тебе совета, не говорю, что тебе делать, а что — нет. Ибо не в поступках или отказе от них, не в выборе того или иного пути могу я оказать помощь, но лишь в знании того, что было и отчасти того, что будет. Но я говорю тебе: Дело твое — на острие клинка. Поколебайся — и оно падет: к гибели всего. Однако надежда жива, пока все члены Отряда верны. С этими словами она обвела их глазами, изучающе посмотрев на каждого. Никто, кроме Леголаса и Арагорна, не мог долго вынести ее взгляд. Сэм мгновенно вспыхнул и опустил голову. Наконец Владычица отвела глаза и улыбнулась. — Не позволяйте душам смущаться, — сказала она. — Сегодня сон ваш будет спокоен. Тогда они вздохнули, и вдруг почувствовали усталость — точно их долго и подробно расспрашивали, хотя ни одного слова не было произнесено вслух. — Ступайте! — сказал Целеборн. — Вы истомлены скорбью и тяжким трудом. Даже если Поход ваш прямо не касается нас — вы останетесь под кронами этого Города, пока не излечитесь и не наберетесь сил. Отдыхайте, и не станем покуда говорить о дальнейшем пути. *** Эту ночь Отряд провел на земле — к большому удовольствию хоббитов. Эльфы раскинули для них шатер среди деревьев близ фонтана и поставили в нем мягкие ложа; потом дивными голосами пожелали гостям доброй ночи и оставили их. Путешественники поговорили немного о прошлой ночи в вершинах деревьев и дневном переходе, и о Владыке и Владычице; оглядываться на более отдаленные события у них еще не было сил. — Почему ты покраснел, Сэм? — спросил Пин. — Ты быстро смутился. Можно подумать, у тебя нечистая совесть. Надеюсь, на ней нет ничего страшнее лиходейских мыслей стащить у меня одеяло? — Ничего такого я даже и не думал, — сказал Сэм, вовсе не настроенный шутить. — Ежели хотите знать, я себя ровно раздетым почувствовал. Она ж мне в самую душу заглянула. Глядит и спрашивает: что мол, ты сделаешь, если я помогу тебе в Край попасть, да еще дом с садом в придачу дам — отступись только. — Забавно, — сказал Мерри, — Почти то же чувствовал и я; только… только… нет уж, не стану я больше говорить об этом, — с запинкой закончил он. Все они, казалось, чувствовали одно и то же: каждому был предложен выбор между тьмой впереди и тем, что он страстно желал; и, чтобы получить это, ему надо было лишь свернуть с полного страхов пути и оставить Поход и борьбу с Сауроном другим. — А мне еще показалось, — добавил Гимли, — что выбор мой останется тайной, ведомой только мне. — Мне это кажется очень странным, — сказал Боромир. — Быть может, это было лишь проверкой и она хотела прочесть наши мысли во имя добрых целей; но я сказал бы, что она испытывает нас, делая вид, что может дать то, что предлагала. Не надо и говорить, что я отказался слушать. Люди Минас-Тирифа верны своему слову. — что Владычица предложила ему — Боромир не сказал. Что до Фродо — он не захотел ни о чем рассказывать, хотя Боромир засыпал его вопросами. — Она долго смотрела на тебя, Хранитель, — сказал воин. — Да, — отвечал Фродо, — но, что бы ни пришло мне в голову, оно останется там. — Так остерегись! — сказал Боромир. — Я не доверяю ни этой эльфийской Владычице, ни ее целям. — Не хули Владычицу Галадриэль! — жестко оборвал его Арагорн. Ты не знаешь, о чем говоришь. В ней и в этом краю нет зла — если только человек не принесет его сюда сам. Тогда — пусть остережется! Я же сегодня усну без страха — впервые после Светлояра. Пусть сон мой будет глубок и хоть на время унесет мою скорбь! Я устал телом и духом. — Он улегся на ложе и тут же уснул. Другие вскоре последовали его примеру, и ни звук, ни кошмар не тревожил их сна. Проснувшись, они обнаружили, что лужайка перед шатром залита ярким светом, а струи фонтана взлетают ввысь и падают, мерцая на солнце. Они провели в Лотлориэне несколько дней — как им вспоминалось после. Все время, пока они жили там, сияло солнце — лишь изредка выпадал ласковый дождь; проливался и убегал, оставляя все свежим и чистым. Воздух был прохладен и нежен, как ранней весной, однако они ощущали вокруг глубокий задумчивый покой зимы. Им казалось, что они ничего не делают — лишь едят, пьют и отдыхают, да бродят среди деревьев; и этого было довольно. Они больше не видели Владыку и Владычицу и мало разговаривали с эльфами; ибо большинство эльфов говорило только на своем языке. Халдир простился с ними и ушел назад, к северным границам, где теперь неусыпно сменялись стражи и собралось много воинов — с тех пор, как Отряд принес вести о Мории. Леголас почти все всё время проводил с галадримами и после первой ночи не спал с товарищами, хотя возвращался, чтобы есть и беседовать с ними. Часто, уходя бродить по лесу, он уводил с собой Гимли, и другие дивились этой перемене. Теперь, когда товарищи сидели или гуляли вместе, они говорили о Гэндальфе, и всё, что они видели или знали о нем, живо вставало перед ними. Тела их исцелялись от ран и усталости — скорбь же становилась острее. Часто слышали они неподалеку голоса эльфов и знали, что те в песнях оплакивают Гэндальфа, ибо ловили его имя среди нежных и грустных слов, которых не могли разобрать. Мифрандир, Мифрандир! — пели эльфы. — О Серебристый Странник! — так звали они его. Но когда Леголас бывал с друзьями — он отказывался переводить им песни, говоря, что у него не достанет умения и что для него утрата еще слишком свежа — повод для слез, не для песен. Первым, кто вложил свою грусть в слова, был Фродо. Он редко складывал песни или стихи; даже в Светлояре он больше слушал, чем пел сам, хотя в памяти его хранилось множество песен, сочиненных до него. Но теперь, когда он сидел у фонтана в Лориэне и слушал голоса эльфов, думы его приняли облик песни, которая показалась ему красивой; однако едва он попытался повторить её Сэму — от нее остались лишь клочки, пожухлые, как горсть опавшей листвы. Тот вечер был и сер, и тих,