*** После завтрака Отряд простился с лужайкой у фонтана. На сердце у них было тяжело: это дивное место стало им почти домом, хотя они и не могли сосчитать, сколько дней и ночей провели здесь. Когда они стояли, глядя на бело сияющие под солнцем струи, к ним по зеленой траве поляны подошел Халдир. Фродо радостно приветствовал его. — Я вернулся с Северных Границ, — сказал эльф, — и снова буду вашим проводником. Затенье полнится мглой и тучами дыма, горы тревожны. Глубины гудят. Если кто-нибудь из вас думал о возвращении домой, на север, этим путем ему не пройти. Но идем! Путь ваш лежит на юг. Они шли через Карас-Галадон — и зеленые тропинки были пусты, но в кронах наверху пели и перекликались голоса. Сами путники молчали. Наконец Халдир провел их вниз по южным склонам холма, и они вновь подошли к большим воротам, увешанным фонариками, и белому мосту. Они миновали мост — и покинули город эльфов. Потом свернули с мощеной дороги, вступили на тропу, что уводила в самую чащу маллорнов и проходила сквозь нее, извиваясь в серебристой тени деревьев. Она вела их все вниз и вниз, к югу и востоку, к берегам Реки. Путники прошли около десяти миль, и близился полдень, когда впереди встала высокая зеленая стена. Миновав проём, они вышли внезапно из-под деревьев. Перед ними лежала длинная луговина с блестящей травой, усеянная золотистым эланором. Узкой косой вытянулась она между мерцающих лент: справа и на западе, взблескивая, текла Серебрянка; слева и на востоке катил свои темные воды Андуин Великий. Южнее, на сколько хватало глаз, густо росли леса, но другой берег был тусклым и голым. Ни один маллорн не вздымал свою увенчанную золотом крону за пределами Лориэна. На берегу Серебрянки, чуть выше слияния рек, виднелся причал из дерева и белого камня. У него стояло множество лодок и барок. Некоторые были ярко расписаны и блестели серебром, но преобладали белые и серые. Путникам приготовили три маленьких серебристых лодки, и эльфы уже погрузили в них вещи. Они добавили к поклаже мотки веревки — по три на лодку. Веревка оказалась тонкой, но прочной, шелковистой на ощупь, а цветом — как эльфийские плащи. — Что это? Неужто веревка?.. — спросил Сэм, поднимая лежащий на траве моток. — Она самая, — отозвался из лодки эльф. — Никогда не выходи в путь без веревки — длинной, прочной и легкой. Как эта. Она не единожды вам пригодится. — Мне ты мог бы этого и не говорить, — сказал Сэм. — Я вот пошел без нее — так часа спокойного с тех пор не знал. Я вот про что: из чего она у вас сделана? Я чуток в веревках разбираюсь. У нас это фамильное, как сказал бы ты. — Она из хифлаина, — сказал эльф. — Но сейчас нет времени объяснять, как их делают. Знай мы, что ремесло это тебе по душе — мы научили бы тебя. Но сейчас — увы! — если только ты не вернешься сюда, придется тебе довольствоваться нашим даром. Пусть он верно вам служит! — Все готово! — позвал Халдир. — Садитесь в лодки. Но будьте осторожны — поначалу! — Запомните! — сказали другие эльфы. — Лодки эти — легкие и не похожи на лодки других народов. Они не утонут, как их не нагрузи, но норовисты, если ими неверно править. Вы поступите мудро, если научитесь входить и выходить из них здесь, у причала, прежде чем отправитесь в путь. *** Отряд расселся по лодкам: Арагорн, Фродо и Сэм — в одной; Боромир, Мерри и Пин — в другой; а в третьей — Леголас и Гимли, которые стали теперь большими друзьями. В эту лодку погрузили больше всего вещей и мешков. Управлялись лодки с помощью коротких весел с широкими лопастями. Когда все было готово, Арагорн повел их вверх по Серебрянке. Течение было быстрым, и лодки двигались медленно. Сэм сидел на носу, вцепившись в борта, и грустно глядел на берег. Солнечные блики, играющие на воде, слепили ему глаза. Когда они миновали зеленую лужайку Угла, деревья придвинулись к самой воде. Тут и там золотые листья, трепеща, слетали с ветвей и уплывали вниз по пенной реке. Воздух был чист и спокоен, и всюду стояла тишина — лишь где-то далеко пели жаворонки. Лодки миновали крутой поворот — и Отряд увидел гордо плывущего навстречу огромного лебедя. Вода пенилась вокруг белой груди под изогнутой шеей, клюв горел золотом, глаза мерцали, как черный агат в оправе желтого янтаря; большие белые крылья были приподняты. Он приближался — и над рекой поплыла музыка; и вдруг они поняли, что это корабль, которому с эльфийской искусностью придан облик птицы. Двое одетых в белое эльфов гребли черными веслами. В центре ладьи сидел Целеборн, а за ним, высокая и белая, стояла Галадриэль; в волосах ее был венок из золотистых цветов, а в руке она держала арфу — и пела. Печально и нежно звучал ее голос в чистом прохладном воздухе. Я пела о листьях, о листьях златых — и листья златые росли. О ветре я пела в безветренный день — и кроны шумели вдали. Солнечный луч и лунный блеск дымкой затмили Моря, А в Эльдамаре ночью и днем светлые звезды горят. Белые стены простер Тирион, за ними — ветвей разлет Там, где у склона холма Ильмарин Древо Златое растет Листья в сиянье растут, звеня, радость они дарят — Здесь же, на Сумрачных Берегах, слезы эльфов блестят. О Лориэн! Зима идет, безлистая голая ночь… Листья слетают, слетают в поток, Река убегает прочь. О Лориэн! Столь долго жила я в дальнем краю Эннор[2], Что в увядающем венце померк золотой эланор. Но если о Море я запою — какой корабль приплывет? Какой корабль унесет меня в страну, где народ мой живет? Арагорн остановил лодку, когда лебедь-корабль приблизился. Владычица окончила песню и приветствовала друзей. — Мы приплыли сказать вам последнее слово прощания, — молвила она. — И благословить ваш путь. — Хотя вы были нашими гостями, — проговорил Целеборн, — вы ни разу еще не ели с нами. Посему мы просим вас на прощальный пир — здесь, между струящихся вод, что унесут вас от Лориэна. Лебедь медленно подплыл к причалу, и путники, развернув лодки последовали за ним. Там, в самом конце Эгладиля, на зеленой траве, они пировали последний пир; но Фродо почти ничего не ел и не пил, видя лишь Владычицу и слушая ее голос. Она более не казалась ни опасной, ни грозной, ни исполненной тайной силы. Она виделась ему такой, какой видятся эльфы людям поздних эпох: присутствующей — и отдаленной, живым видением того, что давно уже было унесено потоком Времен. Когда путники наелись и напились, сидя на траве, Целеборн вновь заговорил об их походе. — Вниз по реке, — он поднял руку, указывая на юг, на леса за Косой, — деревья исчезнут, и вы окажетесь в голом краю. Там Река течет в каменистом русле меж высоких нагорий, пока наконец, через много лиг, не подходит к высокому острову — Пламисту, что мы зовем Тол-Брандир. Там она делится на два рукава, обнимает крутые берега острова и с громом и пеной рушится через перекаты Рауроса в Ниндальф, или Сыречь на вашем языке. Это обширная область мелких болот, и Андуин там становится извилист и сильно ветвится. Там с запада, из леса Фангорна, в него множеством рукавов впадает Энтица. Вокруг нее, на этом берегу Великой Реки, лежит Роханд. На другом берегу — тусклые холмы Эмин-Муиля. Там ветер дует в Востока, ибо они — через Гиблые Болота и Безлюдье — глядят на Кириф-Горгор и черные ворота Мордора. Боромир и тот, кто пойдет с ним в Минас-Тириф, поступят верно, если покинут Великую Реку выше Рауроса и перейдут Энтицу до того, как она впадает в болота. Однако они не должны ни подниматься по ней слишком высоко по течению, ни — с риском заблудиться — входить в лес Фангорна. Это странный край, и сейчас о нем известно мало. Но Боромиру и Арагорну, без сомнения, эти предостережения не нужны. — Разумеется, мы в Минас-Тирифе слыхали о Фангорне, — сказал Боромир. — Но то, что слышал я, показалось мне большей частью сказками — вроде тех, какие мы рассказываем детям. Все, что лежит к северу от Роханда, стало теперь таким далеким для нас, и фантазия свободно резвится там. Фангорн издавна лежал в преденаших земель; но многие жизни людей никто из нас не бывал там, и трудно сейчас принять или отвергнуть легенды, дошедшие до нас из далеких лет. Сам я бывал в Роханде, но мне не приходилось пересекать его земли с юга на север. Когда я был послан гонцом, я проехал через Проход, держась подножий Белых Гор, и пересек Исен и Блекму, спеша к северу. Долгий и утомительный путь. В четыре сотни лиг считаю я его, и он занял много месяцев. Ибо я потерял коня при переправе через Блекму, у Тарбада. После того пути и похода с Отрядом я почти не сомневаюсь, что смогу отыскать дорогу через Роханд — и через Фангорн, если понадобится. — Тогда мне больше нечего сказать вам, — проговорил Целеборн. Но не отвергай знаний, пришедших из далеких лет; ибо часто бывает, что в сказках сохраняются слова и вещи, бывшие некогда достоянием мудрецов. *** Тут Галадриэль поднялась с травы и, взяв у одной из своих дев чащу, наполнила ее светлым медом и подала Целеборну. — Пришел час выпить Чашу Прощания, — сказала она. — Пей, Владыка Галадримов! И да не затмит печаль твоего сердца — пусть за полднем следует ночь, и вечер наш уже близок. Потом она поднесла чашу каждому из Отряда, желая им доброго пути. Когда все выпили, Галадриэль велела им снова сесть на траву, а ей и Целеборну поставили кресла. Девы молча стояли вкруг Владычицы, а она смотрела на гостей. Наконец она заговорила снова. — Мы выпили Чашу Расставания, — молвила она. — И сумрак лег меж нами. Но прежде чем вы уйдете я одарю вас тем, что Владыки Галадриммов дают вам ныне в память о Лотлориэне. Она обратилась к каждому по очереди. — Вот дар Целеборна и Галадриэли вождю вашего Отряда, — сказала она Арагорну и подала ему ножны для меча. Их покрывал серебряно-золотой узор из цветов и листьев, и на них, выложенное драгоценными камнями, горело написанное эльфийскими рунами имя «Андуриль». — Клинок, вынутый из этих ножен, не затупить и не сломать, — продолжала Владычица. — Но есть ли что-нибудь еще, что ты желал бы получить от меня при нашем расставании? Ибо тьма ляжет меж нами, и, быть может, мы не встретимся вновь — если только далеко отсюда, на дороге, откуда не будет возврата. И Арагорн отвечал: — Владычица, ты знаешь, чего я жажду, и давно владеешь единственным сокровищем, которого я ищу. Однако не в твоих силах дать его мне — даже если бы ты могла это, и только сквозь тьму приду я к нему. — Однако, быть может, это облегчит твою ношу, — сказала Галадриэль, — ибо было оставлено мне для тебя — если ты пройдешь через эти земли, — и она подняла на ладони большой светло-зеленый камень, вставленный в серебряную брошь в форме орла с простертыми крыльями; когда она взяла камень, тот вспыхнул солнцем, пробившим зелень весны. — Этот камень я отдала моей дочери Келебриан, а она — своей, а теперь он переходит к тебе — в знак надежды. В этот час прими имя, предреченное тебе, Элессар Каменэльф из дома Элендиля! Арагорн взял брошь и приколол ее на грудь, и те, кто смотрел на него, удивились, ибо прежде они не видели, как он высок и величав, и им показалось, что многие годы тяжких трудов упали с его плеч. — Благодарю тебя за дары, — сказал он, — О Владычица Лориэна, давшая жизнь Келебриан и Арвен Ундомиэль! Как еще могу я восславить тебя? Владычица склонила голову; потом повернулась к Боромиру и подала ему золотой пояс; Мерри и Пину она тоже дала пояса — только поменьше и серебряные, каждый с пряжкой в форме золотого цветка. Леголасу дала она лук, какими пользуются галадриммы — длинный и крепче луков Лихолесья, с тетивой из эльфийских волос — и к нему колчан со стрелами. — Тебе, маленький садовник и хранитель деревьев, — сказала она Сэму, — дар мой невелик. — Она взяла в руки небольшую коробочку из простого серого дерева, не украшенную ничем, кроме серебряной руны на крышке. — Это руна «Г» — «Галадриэль», — сказала она. — Но она может означать также и «грядка» — на твоем языке. В этой коробке земля из моего сада — и благословение Галадриэли лежит на ней. Она не охранит тебя в дороге, не защитит от опасностей; но если ты сбережешь её и в конце пути вернешься домой — она, быть может, вознаградит тебя. Даже если вернешься ты к разорению и пустоши — не много найдется садов в Средиземье, которые будут цвести так, как твой сад, посыпь лишь почву в нем этой землей. Вспомни тогда Галадриэль и Лориэн, который ты видел только зимой! Ибо наши весна и лето миновали и никогда не вернутся — лишь памяти под силу увидеть их. Сэм покраснел до ушей и пробормотал что-то невразумительное, кланяясь до земли. — А какого дара просит у эльфов Гном? — Галадриэль повернулась к Гимли. — Никакого, Владычица, — ответил Гимли. — Мне довольно было видеть Владычицу Галадриэль и слышать ее ласковое слово. — Слушайте, эльфы! — крикнула Галадриэль стоящим вокруг. — Слушайте — и пусть отныне никто не скажет, что Гномы жадны и нелюбезны! Однако, верно, Гимли, сын Глоина, ты желаешь чего-то, что я могу дать? Назови это, прошу тебя! Ты не уйдешь без подарка. — Я ничего не желаю, Владычица Галадриэль! — повторил Гимли, низко кланяясь. — Ничего кроме… если мне позволено будет просить… нет — лишь назвать… один завиток твоих волос, которые превосходят золото мира, как звезды превосходят алмазы. Я не прошу такого дара. Но ты велела мне назвать желание. Эльфы зашевелились и зароптали в изумлении, и Целеборн с удивлением взглянул на гнома, но Владычица улыбнулась. — Говорят, искусность у гномов в руках, а не в речах, — проговорила она. — Однако сказано это не о Гимли. Ибо никто когда не говорил со мной столь дерзко — и столь рыцарственно. И могу ли я отказать в просьбе, которую сама велела высказать? Но скажи, что станешь ты делать с таким даром? — Хранить, Владычица, — отвечал Гимли, — в память о твоих словах в нашу первую встречу. А если я когда-нибудь вернусь в кузни Горы — он будет заключен в нерушимый кристалл и станет наследием моего дома и залогом дружбы между Горою и Лесом — до конца дней. Тогда Владычица распустила одну из своих длинных кос и, срезав три золотых волоска, вложила их в руку Гимли.