— Пошли туда! — весело подтолкнул друга Мерри. — Воздухом подышим да поглядим, куда нас занесло. И они стали карабкаться в гору. Если там и были ступени, то предназначались они для ног во много раз больше хоббичьих. Друзья слишком торопились, чтобы удивляться, а удивляться было чему — все их раны и болячки чудесным образом зажили, к ним вернулись силы. Наконец они ступили на уступ — как раз у подножия древнего ствола; повернувшись спиной к скале, они дышали полной грудью и вглядывались вдаль. Они поняли, что прошли по лесу не более трех-четырех лиг — кроны деревьев по склонам спускались к равнине. Там, подле опушки, поднимались в небо клубы черного дыма. Ветер гнал их к горам. — Ветер переменился, — заметил Мерри. — Становится прохладно. — Да, — задумчиво протянул Пин, — похоже, солнце опять хочет спрятаться. Жаль! В его свете этот древний косматый лес выглядит вовсе не так жутко, даже, пожалуй, красиво. Я почти полюбил его. — Почти полюбил Лес! Неплохо! Необычайно любезно с твоей стороны! — промолвил сзади них странный голос. — Повернитесь и дайте мне взглянуть на вас. Я почти невзлюбил вас обоих, но не будем торопиться. Повернитесь! — суставчатая шишковатая рука легла на плечи хоббитам и повернула их — мягко, но непреодолимо; потом две огромные руки приподняли их. Они увидели перед собою весьма странное лицо; оно принадлежало высокой человекоподобной — или скорее троллеподобной — фигуре вышиною никак не меньше четырнадцати футов, очень крепкой, с длинной головой, но совсем без шеи. Руки покрывала блестящая коричневая кожа — ни одной морщинки не заметили на ней хоббиты. Ноги были о семи пальцах каждая. Лицо наполовину закрывала окладистая седая борода; она походила на густой замшелый куст. И в этот миг хоббиты заметили маленькие глаза. Карие, с зелеными искрами глаза, изучающие их неторопливо и важно, пронзающие насквозь. Часто потом Пин пытался описать свое первое впечатление от этого взгляда. — Казалось, за ними — бездонный колодец, полный вековой памяти и вековых раздумий — медленных, но непрерывных; однако поверхность этих глаз была освещена настоящим — словно солнце поблескивает на прошлогодних листьях старого дерева или на ряби глубокого озера. Не знаю, как объяснить, но казалось, что нечто, растущее в земле — спящее, сказали бы мы, или осознающее себя как нечто между корнями и кроной, меж глубинами земли и небом — внезапно пробудилось и теперь изучает вас с той же медленной внимательностью, с какой изучало себя всё это бесконечное время. — Хрум, хум, — проворчал голос, — очень странно! Не торопиться — вот мой девиз. Но если бы я увидел вас прежде, чем услышал (мне понравились ваши голоса, славные голоса, они мне напоминают что-то, чего я не могу припомнить) — если бы я увидел вас прежде, чем услышал, я раздавил бы вас, приняв за маленьких орков, и только потом обнаружил бы свою ошибку. Очень уж вы необычны. Корешки с веточками — право, очень странно! Пин перестал бояться. Под взглядом этих глаз он чувствовал томительную неизвестность — это беспокоило, но не пугало его. — Простите, — осведомился он, — кто вы? Или что вы? Странный свет мелькнул в древних глазах — подозрительно и осторожно глянули они. Вековые колодцы закрылись. — Хрум, сейчас, — прогудел голос. — Я — энт, во всяком случае так меня называют. Да, верно — я энт. Для немногих я — Фангорн, остальные зовут меня Древобрадом. Древобрад — это подойдет и вам. — Энт? — переспросил Мерри. — Что это?.. А как вы сами себя называете? Как ваше имя? — Тише! — отвечал Древобрад. — Тише! Всему свой черед. Не так быстро. Вопросы задаю я. Вы в моей стране. Хотел бы я знать, кто вы? Я не нахожу вам места. Вы не помещаетесь в древних Списках, которые я учил в молодости. Но это было в незапамятные времена; сейчас, наверное, новые Списки. Посмотрим! Посмотрим! Как бишь они начинались?.. Узнай же закон всех Живущих Созданий! Сперва назови четверых — четыре свободных народа: Древнейшие, Перворожденные Эльфы; Гномы за ними, подгорное племя; Энты, что вышли из чрева земли; Смертные люди, коней повелители. Гм, гм, гм, Быстрая лань, бобр — создатель плотин, Медведь-медоед, в битвах первый — кабан, Голодные псы, трусоватые зайцы… Гм, гм. Орел поднебесный, бык мирно пасущийся, Олень трубогласный, всевидящий ястреб, Лебедь — белей всех, змея хладнокровная… Хум, хм; хуум, хм, как там дальше? Рум-там, руум-там, руумти-тум-там. Список длинен. Но вас в нем нет; не знаю, как быть с вами. — Кажется, нас нет ни в одном старом списке, как нет ни в одном древнем сказании, — огорченно вздохнул Мерри. — Но мы-то есть, и есть с давних времен. Мы — хоббиты. — Почему бы не вписать еще строчку? — предложил Пин. Полурослики-хоббиты, нор обитатели. Вставьте ее между Четверых, следом за людьми, и всё будет в порядке. — Гм! Неплохо, неплохо, — сказал Древобрад. — Так и сделаем. Так вы живете в норах, а? Весьма похоже и звучит правдиво. Кто назвал вас хоббитами? Это не эльфийское слово. Все древние слова придуманы эльфами — они в этом первые. — Никто не называл нас хоббитами, мы сами зовем себя так, — обиженно ответил Пин. — Ху-ум, гм! Не так быстро! Вы сами зовете себя хоббитами? Не надо бы вам говорить об этом всем подряд. Лучше уж называйте свои собственные имена, если вам всё равно. — Нам всё равно, — кивнул Мерри. — Кстати, я — Брендизайк, Меррриадок Брендизайк, хотя обычно меня зовут Мерри. — А я — Хват, Перегрин Хват, но друзьям позволено звать меня просто Пин. — Хм-м, ну и быстрый же вы народ, как я погляжу, — проворчал Древобрад. — Доверившись, вы оказали мне честь; но нельзя быть такими доверчивыми. Есть энты и энты, знаете ли; или, как сказали бы вы — есть энты и некто, похожий на энтов, но на деле им не являющийся. Я стану звать вас Мерри и Пин, если позволите. Славные имена. Однако своего имени я вам не скажу, — зеленые искры лукавства вспыхнули в его глазах. — Для начала, это заняло бы слишком много времени, мое имя всё время растет, а я прожил долгую жизнь — и имя мое подобно рассказу о ней. У энтов все истинные имена рассказывают об истории вещей, которым они принадлежат. Древний энтийский — великолепный язык, но чтобы сказать что-нибудь на нем, требуется много времени — оттого-то мы и говорим на нем лишь тогда, когда есть время — и сказать, и выслушать. А теперь, — проговорил он, и глаза его посветлели, сузились, возвращаясь к настоящему, — что творится в мире? И какова ваша роль в этом? Я вижу и слышу, вдыхаю и ощущаю великую борьбу с этого… а-лалла-лалла-румба-каманда-линд-ор-бурумэ… Простите — это часть слова, которым называю я это место, и я не знаю подходящего слова на других языках — словом, место, где мы сейчас находимся, где я стою по утрам, размышляя о солнце, о траве под ногами деревьев, о конях и облаках — о неохватности мира. Что там происходит? Что замышляет Гэндальф? И эти — бурарум, — он издал глубокий рокочущий звук, словно звучал диссонансом орган, — эти орки и мальчишка Саруман в своем Исенгарде? Я хочу услышать новости. Только не торопитесь. — Много чего происходит, — проговорил Мерри. — И даже если торопиться, не вдруг всё расскажешь. А вы ведь просите нас не торопиться. Следует ли нам рассказывать вам всё так скоро? Не сочтите за грубость, но мы вынуждены спросить — что вы собираетесь делать с нами и на чьей вы стороне? И знали ли вы Гэндальфа? — Да, — ответил Древобрад, — знаю. Единственный Мудрец, которому действительно есть дело до деревьев. Вы его знаете? — Да, — печально ответил Пин. — Мы знали его. Он был нашим другом и вождем. — Тогда я отвечу на другие ваши вопросы, — торжественно произнес Древобрад. — Можете говорить мне «ты». Я не собираюсь делать с вами (или вы имеете в виду — вам?) без вашего согласия что бы то ни было. Но кое-что мы могли бы сделать вместе. О сторонах я ничего не знаю. Я иду своим путем, и на краткий миг пути наши могут сойтись. Однако вы говорите о Гэндальфе так, словно его путь окончен. — Боюсь, что так, — тем же печальным голосом отвечал Пин. — Путь продолжается, но Гэндальф погиб. — Хуу, дальше! — прогудел Древобрад. — Хум, гм, ну что ж, — он остановился, глядя на хоббитов долгим взглядом, — хуум, ах, что ж, у меня нет слов. Продолжайте! — Если ты хочешь услышать остальное, — сказал Мерри, — мы расскажем тебе. Но это займет много времени. Не опустишь ли ты нас? И не посидеть ли нам на солнышке, покуда мы будем вести рассказ? Ты, наверное, устал нас держать. — Хм, устал? Вовсе нет. Утомить меня не просто. И я никогда не сижу — тело мое не гнется. Да и солнце прячется. Давайте уйдем с этого — как вы говорите? — Холм, — предложил Пин. — Уступ? Ступень? Древобрад задумчиво повторял слово за словом. — Холм. Да, так. Однако это слово слишком быстро для того, что стояло здесь с основания мира… Неважно. Пойдемте. — А куда? — полюбопытствовал Пин. — Ко мне домой — в один из моих домов. — А далеко он? — Не знаю. Вы, наверное, сказали бы, что далеко. Но что с того? — Видишь ли, мы потеряли все вещи. И еды у нас немного. — А! Хм! Не бойтесь — я угощу вас напитком, который поможет вам зазеленеть и пойти в рост. А если мы решим расстаться, я отнесу вас, куда захотите. Идем! Осторожно, но крепко держа хоббитов, Древобрад шагнул к краю уступа. Затем торжественно спустился по ступеням к лесу. Широким неспешным шагом шел он меж деревьев, всё более углубляясь в лес; от реки он далеко не отходил и мерно подымался по горным склонам. Многие деревья, казалось, спали и не обращали на него внимания, но иные трепетали и вздымали ветви при его приближении. И всё время он что — то бормотал на ходу, словно пенился и журчал горный поток. Некоторое время хоббиты молчали. Они чувствовали себя спокойно и уютно; настало время размышления. Им было о чём поразмыслить. Наконец Пин решился заговорить снова. — Прости, Древобрад, — осторожно начал он. — Можно, я спрошу? Отчего Целеборн предостерегал нас от твоего леса? Он сказал, нам не следует самим лезть в эту ловушку. — Х-м-мм, вот как? — громыхнул Древобрад. — И я сказал бы то же самое, пойди вы другим путем. Не лезьте сами в ловушки Лаурелиндоренана! Так называли его когда-то эльфы, с годами это имя стало короче — теперь они зовут его Лориэн. Возможно, они и правы — он, должно быть, увядает, а не растет. Давным-давно земля эта звалась Поющей Золотой Долиной; теперь она стала Долиной Грез. Что ж! Но место это странное, и я бы никому не советовал заходить туда. Я удивлен, что вам удалось выйти оттуда, однако еще более удивляет меня, что вы туда вошли: долгие годы ни один странник не был там. Воистину, странная это земля, и для народа ее настали печальные дни. Воистину, печальные! Лаурелиндоренан линдэ лорендор малинорнэлион орнэмалин! — прогудел он в бороду. — Конечно же, они погибнут вослед за миром. Мир изменился со времен молодости Целеборна, и лишь Золотой Лес остался прежним. Да и остался ли?.. Однако — таурэлиломэа тумбалеморна Тумбалетаурэа Ломэанор, — так всегда говорили. Всё меняется, но одно пока еще верно, да и то не всегда. — О чём ты? — спросил Пин. — Что верно? — Деревья и энты, — отвечал Древобрад. — Я сам еще не всё понимаю, а потому вряд ли сумею объяснить вам. Некоторые из нас всё еще истиннне энты и вполне живы на наш манер; но многие засыпают, деревенеют, так сказать. Большинство деревьев, конечно, по-прежнему деревья, но иные наполовину пробудились. А иные становятся очень хитроумны, и несколько сделались… ну, э-э… что ж, подобны энтам. И так всегда. Когда такое случается с деревьями, то в иных порой обнаруживается гнилая сердцевина. Нет, древесина их не портится, я не это имею в виду. Знавал я старую Иву у Энтицы — увы, ее давно нет! Она была внутри совсем пустой (оттого-то и развалилась на куски!), но спокойной и мелодичной, как молодая листва. А в предгорьях растут деревья, звучащие, словно колокола, — и насквозь прогнившие. И эта беда разрастается. Теперь здесь есть немало чуждых мест. Это — черные земли. — Как Вековечный Лес на севере, да? — не утерпел Мерри (ему тоже захотелось вставить словечко). — М-да, хм-м, нечто вроде, но куда ужаснее. Не сомневаюсь, что тень Великой Тьмы простерлась далеко к северу, и потомкам останется дурная память. Но в здешних краях есть укромные долы, куда не добралась Тьма, и деревья там постарше меня. И мы делаем всё, что в наших силах. Сдерживаем бродяг и безрассудных; учим и убеждаем; ходим и выпалываем сорняки. Мы, древние энты — пастыри деревьев. Нас осталось немного. Как говорится — овцы становятся пастухами, а пастухи овцами. Деревья и энты веками шли рядом. Энты близки эльфам — более погружены в себя, чем люди, и лучше видят, где есть истина. Но энты близки и людям — легче меняются, чем эльфы, быстрее понимают цвет времени. А возможно, энты лучше тех и других, ибо они постоянны и помнят то, о чём не помнит никто.