Гэндальф снова рассмеялся. — Да, мой славный гном, — проговорил он. — Приятно знать, что ты не во всем заблуждался. Уж кому, как мне, не знать этого! Не бойся — я никогда не упрекну тебя за то, как ты меня встретил. Разве сам я не советовал друзьям, имея дело с Врагом, не доверять даже собственным рукам? Повезло тебе, Гимли, сын Глоина. Быть может, настанет день — и ты увидишь нас рядом, и будешь судьей между нами. — А хоббиты? — вмешался Леголас. — Мы столько прошли, чтобы отыскать их, а ты, сдается мне, знаешь, где они. Так где же? — С Древобрадом и энтами, — сказал Гэндальф. — Энты!.. — вскричал Арагорн. — Так значит, правдивы древние предания о лесных великанах — пастырях древ? Неужто есть еще в мире энты? Я считал их далеким прошлым, если не роандийской легендой. — Роандийской легендой!.. — живо повернулся к нему Леголас. — Эльфы Лихолесья поют песни о племени онодримов и его бесконечной печали. Но даже для нас они стали только воспоминанием. Если б мне встретить хоть одного из них — вот когда я б на самом деле помолодел! Но ведь «Древобрад» — это перевод слова «Фангорн» на Всеобщее Наречье. Ты же говорил о нем, как о чём — то живом. Кто это — Древобрад? — А! Ты хочешь знать слишком много, — промолвил Гэндальф. — Если я начну рассказывать о нем — выйдет длинная повесть, а у нас нет времени. Древобрад — это Фангорн, страж леса, старейший из энтов, старейший из всех живущих и когда-либо живших в Средиземье. Я надеюсь, Леголас, что ты встретишься с ним. Мерри и Пину посчастливилось увидеть его на этом самом месте, два дня назад. Он забрал их с собою, в свой дом у подножия гор. Древобрад частенько приходит сюда, особенно когда его одолевают нелегкие мысли или тревожат слухи из внешнего мира. Я видел его четыре дня назад — он шагал по лесу, и мне показалось, что он также заметил меня, ибо остановился; но я молчал, ибо думы отягощали меня, и я был утомлен борьбой с Оком Врага. Промолчал и он и ушел, не окликнув меня. — Возможно, он тоже принял тебя за Сарумана? — предположил Гимли. — Но ты говоришь о нем, как о друге. А я считал, что Фангорн опасен. — Опасен! — воскликнул Гэндальф. — А я не опасен? Опаснее всех, с кем тебе приходилось встречаться. И Арагорн опасен, и Леголас. Ты окружен опасностями, Гимли, сын Глоина, да и сам ты по-своему опасен. Лес Фангорна и вправду полон опасностей и ловушек — для тех, кто бездумно и поспешно хватается за топор; да и Фангорн опасен, и всё же добр и дружелюбен. Однако сейчас его долго копившаяся ярость перелилась через край, и лес полон ею. Появление хоббитов и принесенные ими вести переполнили чашу: еще немного — и гнев разольется половодьем. Но направлен он на Сарумана и исенгардские топоры. Случилось то, чего не случалось с древности, — энты проснулись и вспомнили, что сильны. — Что же они собираются делать? — изумленный, спросил Леголас. — Не знаю, — ответил Гэндальф. — И не думаю, чтоб они сами это знали. — Он умолк, склонив в раздумье голову. *** Друзья смотрели на него. Пробившийся сквозь тучи солнечный луч упал на руки мага, лежавшие на коленях ладонями вверх, и Охотникам показалось, что они полны светом, как чаша водой. Наконец Гэндальф поднял глаза и прямо взглянул на Солнце. — Утро проходит, — сказал он. — Пора и нам. — Пойдем ли мы вслед за нашими маленькими друзьями? — спросил Арагорн. — Нет, — ответил Гэндальф, — иной путь предстоит вам. Я говорил с вами словами надежды. Но только надежды, а надежда — еще не победа. Над нами и нашими друзьями нависла война — война, в которой лишь Кольцо может дать уверенность в победе. Я предвижу это с великой скорбью и страхом — многое будет разрушено, и еще больше — потеряно. Я Гэндальф, Гэндальф Белый, но Тьма покуда еще сильнее меня. Он поднялся и посмотрел на восток, сощурясь, будто пытался увидеть в дальней дали нечто, недоступное ничьему взору. Потом тряхнул головой. — Нет, — сказал он тихо. — Оно вне пределов досягаемости. Будем же рады хотя бы этому. Искушение воспользоваться Кольцом более не грозит нам. Мы должны идти навстречу опасностям, встречать их лицом к лицу, умирать от отчаянья… но главная, смертельная опасность унесена далеко. — Маг обернулся. — Ободрись, Арагорн, сын Арафорна! Не раскаивайся в выборе, что был сделан в долине у Эмин-Муиля, не считай вашу погоню тщетной. Среди сомнений избрал ты путь, оказавшийся верным: выбор был справедлив, и он вознагражден. Ибо мы повстречались вовремя — а могли встретиться слишком поздно. Но поиски хоббитов окончены, и твой новый путь определило данное тобою слово. Ты должен идти в Эдорас, во дворец князя Теодэна. Ты нужен там. Свет Андуриля должен вспыхнуть в битве, которой он заждался. Роханду грозят война и пагубное лихо, и гибель стережет Теодэна. — Значит, нам никогда больше не увидеть наших маленьких веселых друзей? — с грустью спросил Леголас. — Я этого не сказал, — возразил Гэндальф. — Кто знает? Наберитесь терпения. Идите, куда ведет вас долг, и надейтесь. В Эдорас! Я иду с вами. — Молод или стар путник, а дорога эта для него нелегка, — заметил Арагорн. — Боюсь, битва окончится прежде, чем я доберусь туда. — Посмотрим, посмотрим, — чуть улыбнулся Гэндальф. — Так ты идешь со мною? — Мы выступаем вместе, — сказал Арагорн. — Но ты, без сомнения, будешь там раньше меня, если захочешь, — он поднялся и долгим взглядом посмотрел на Гэндальфа. Гимли и Леголас молча смотрели, как они стоят лицом к лицу — фигура Арагорна, сына Арафорна была высока, сурова и словно высечена из камня, рука его лежала на эфесе меча; казалось, король, выйдя из туманов моря, ступил на берег земли, населенной малым народом. Перед ним стоял старик в сияющих белых одеяниях, словно озаренных внутренним светом, — сутулый, отягощенный годами, но владеющий силой превыше власти королей. — Был ли я неправ, Гэндальф, — проговорил наконец Арагорн, — был ли я неправ, говоря, что ты можешь оказаться где угодно быстрее меня? И вот еще что скажу я — ты наш вождь и знамя. У Черного Властелина есть Девятеро. У нас же Один, но могущественней Девяти — Белый Всадник. Он прошел сквозь пламя и бездны, и Девятеро убоятся его. Мы пойдем за ним всюду. — Да, мы все пойдем за тобою, — подтвердил Леголас. — Но прежде — это ободрит меня — расскажи нам, Гэндальф, что приключилось с тобой в Мории. Неужели ты не задержишься даже для того, чтобы рассказать друзьям историю своего избавления? — Я и так уж надолго задержался, — проворчал Гэндальф. — Время не терпит. Даже если б мы могли пробыть здесь целый год — я и тогда не рассказал бы вам всего. — Тогда расскажи то, что хочешь ты и что позволит время, — поддержал эльфа Гимли. — Ну же, Гэндальф, как расчелся ты с Балрогом? — Не называй этого имени, — промолвил маг, и на лицо его набежала мгновенная тень страдания; он молчал и казался древним, как мир. — Долго я падал, — начал он наконец; воспоминания давались ему нелегко. — Долго я падал, и он падал со мной. Его пламя охватило меня, и я пылал. Затем стало темно — мы погрузились в глубокие воды. Холоден был этот поток смерти — сердце мое заледенело, — он остановился. — Глубока бездна под мостом Дарина, и никто не измерил ее, — нараспев проговорил Гимли. — И всё же у ней есть дно, хоть в это и трудно поверить, — продолжал Гэндальф. — Туда я и попал в конце концов — к каменному основанию гор. Враг мой всё еще был со мною. Огонь его приугас, но он весь был покрыт слизью — точь-в-точь как змея-душитель. Глубоко под землей бились мы, и чудилось мне, что время остановилось. Порой ему удавалось схватить меня, порою — мне нанести удар ему, пока он не отступил в темные проходы. Они были вырублены не племенем Дарина, Гимли. Глубоко, много ниже глубочайших ярусов царства гномов, мир источен неведомыми существами. Даже Саурон не знает о них — они древнее его. Я прошел там, но не стану рассказывать ничего, дабы не затемнять света дня. В том отчаянном положении враг мой стал для меня единственной надеждой, и я неотступно преследовал его. Так он вывел меня к тайным тропам Казад-Дума; он знал их все. Выше и выше поднимались мы, пока не пришли к Бесконечной Лестнице. — Давным-давно забыты пути к ней, — тихо, будто про себя, сказал Гимли. — Многие считают, что она и не существовала никогда, разве только в преданиях; иные говорят — она разрушена. — Она существует и по сей день, — отозвался Гэндальф. — От самого нижнего яруса к вершине пика ведет она, скручиваясь многоступенчатой спиралью, и вливается в Крепость Дарина, высеченную внутри Зиракзигиля, под самой вершиной Серебристого. Там, на Келебдиле, вырублена во льду бойница, а пред нею — узкая площадка, орлиное гнездо над мглой мира. Неистово сияло солнце, но земля была сокрыта облаками. Враг выпрыгнул, я последовал за ним, но едва я приблизился — пламя его взметнулось с новой силой. Жаль, что некому было это видеть, а то бы в грядущем слагали песни о Битве на Вершине, — внезапно Гэндальф рассмеялся. — Впрочем, о чём же поведать в песне? Те, кто смотрел снизу, подумали, наверно, что на вершине буря. Они слышали гром и видели вспышки молний, бьющих в Келебдиль и отступающих россыпью огненных языков. Разве этого недостаточно? Вкруг нас клубился пар. Снег выпал дождем. Я сбросил врага вниз, он свалился с огромной высоты и разбился о бок горы. Потом тьма окутала меня, и я заблудился в ней, и долго бродил путями времен и раздумий, о которых ничего не скажу. Нагим я вернулся назад — на срок, покуда не исполнится моя миссия. Нагим лежал я на вершине. Бойница — ход в Крепость — исчезла, засыпанная каменной пылью, разрушенные ступени были завалены обожженными обломками. Я был один, покинутый и забытый, без надежды на спасение — на каменном роге земном. Так лежал я, глядя ввысь, и звезды кружились надо мною, и каждый день был равен жизни мира. Слабо доносились до меня звуки и шорохи изо всех земель — звуки цветения и умирания, рыданья и песни, и медленные, бесконечные стоны могильных камней. В конце концов меня вновь отыскал Гвайхир Ветробой; он подхватил меня и понес прочь. — Я обречен быть твоей ношей, верный друг, — сказал я ему. — Ношей ты был, — поправил он. — Теперь не то. Ты стал легче лебяжьего пуха. Солнце просвечивает тебя насквозь. Знаешь, я всё думаю, нужна ли тебе моя помощь: если я тебя отпущу, ты, пожалуй, и сам полетишь по ветру. — Не бросай меня! — взмолился я, ибо вновь ощутил себя живым. — Отнеси меня в Лориэн. — О том же просила меня Владычица Галадриэль, посылая на поиски, — отвечал он. Вот так и случилось, что я оказался в Карас-Галадоне всего на несколько дней позже вас. Я надолго остался в безвременье этой земли, где дни несут исцеление. Я исцелился и был облачен в белое. Совет я дал и совет получил. Неведомыми путями шел я оттуда и принес вам послания. Вот что должен был я сказать Арагорну: Где теперь твой народ, ты ответь, Элессар? Почему от тебя он вдали? Близок час. Позабытые выйдут из скал И взойдут на твои корабли. Долгий труд, страшный путь — всё тебе суждено. Мчится с Севера Серый Отряд. Вновь поднимутся те, кто был проклят давно, К Морю путь вам они преградят. Леголасу прислала она такие слова: О Леголас Зеленолист! В густой тени лесов Ты в счастье жил. Но берегись — опасен Моря зов. И если сердцу твоему услышать суждено Плач чаек — то в глуши лесной не отдохнет оно. Гэндальф умолк и закрыл глаза. — А мне она ничего не передала, — тихонько вздохнул Гимли и поник головой. — Темны ее слова, — сказал Леголас, — и немногое говорят тем, кому посланы. — Малое утешение, — отозвался Гимли, не поднимая головы. — Ты предпочел бы, чтоб она предрекла твою смерть? — Да, если ей больше нечего сказать. — Что такое? — встрепенулся Гэндальф. — А! Кажется, я догадываюсь, что означали ее слова. Прости, Гимли! Я задумался над ее посланиями. Но она послала Слово и тебе: «Гимли, сыну Глоина, — сказала она, — передай привет от его Дамы. Хранитель Локона, куда бы ты ни пошел, думы мои пребудут с тобой. Но остерегись направить свой топор на верное дерево!»