Прежде, чем найдено было железо и дерево пало, Во времена, когда молоды были подлунные горы, Прежде, чем сковано было Кольцо, причинившее горе, Знали глухие леса этой силы скитанье. — И как же разгадывается твоя загадка? — спросил Теодэн. — Чтобы узнать это, вам придется отправиться со мной в Исенгард, — ответил Гэндальф. — В Исенгард?! — вскричали они. — Да, — сказал Гэндальф. — Я возвращаюсь в Исенгард, и те, кто пожелает, могут идти со мной. Там нас ждет много неожиданного. — Но во всей Марке не наберется достаточно сил, даже если мы соберемся все, и излечимся от ран и усталости, чтобы штурмовать твердыню Сарумана, — возразил Теодэн. — Как бы там ни было, я иду в Исенгард, — повторил Гэндальф. — Я не задержусь там. Путь мой лежит на восток. Ждите меня в Эдорасе прежде, чем умрет луна. — Нет! — молвил Теодэн. — В темный предрассветный час сомнения одолели меня. Теперь же мы не расстанемся. Я пойду с тобой, если таков твой совет. — Я хочу говорить с Саруманом как можно скорее, — сказал Гэндальф. — И поскольку он нанес тебе великий вред, было бы вполне справедливо тебе оказаться там. Но как скоро можешь ты выступить, и как быстро можешь ты двигаться? — Мои воины утомлены битвой, — ответил князь, — да и сам я устал. Я долго скакал и мало спал. Увы! Моя старость не выдумана и не нашептана Червословом. Этой болезни не излечить никому — даже Гэндальфу. — Тогда пусть все, кто пойдет со мной, отдыхают, — сказал Гэндальф. — Мы выступим к вечеру — так будет лучше, ибо все наши действия впредь должны быть тайными: таков мой совет. Но не бери особой много людей, Теодэн. Мы едем на переговоры, не в бой. Князь отобрал тех воинов, которые были не ранены и имели резвых коней, и разослал их с вестью о победе по всем долинам Марки; они также несли клич, призывая всех воинов, старых и молода, поспешить в Эдорас. Сеньор Марки собирает там всех, кто может носить оружие, на второй день после полнолуния. В Исенгард князь взял с собой Йомера и двадцать воинов своего дома. С Гэндальфом должны были идти Арагорн, Леголас и Гимли. Несмотря на свою рану, гном не пожелал остаться. — Это был скользящий удар, и шапка отвела его, — заявил он. — Чтобы я остался, нужно нечто большее, чем орочья царапина. — Я залечу ее за время отдыха, — сказал Арагорн. Князь возвратился в Хорнбург и теперь спал — и сон его был так спокоен, как не был долгие годы; и те, кто должен был ехать с ним, тоже отдыхали. Но остальные, все, кто не был ранен, начали скорбный труд: ибо многие пали в битве и лежали на поле или в Бездне. Никто из орков не остался в живых; тела их были бессчетны. Но многие горцы сдались в плен: они были испуганы и молили о милосердии. Всадники Марки обезоружили их и заставили взяться за работу. — Помогите возместить зло, которое вы принесли, — сказал Эркенбранд. — Потом вы дадите клятву никогда более не переходить Исен с оружием в руках и не заключать союза с врагами Людей, и тогда мы отпустим вас. Вы были обмануты Саруманом. Многие из вас получили смерть в награду за преданность ему; но если бы вы победили, заработок ваш был бы немногим лучше. Воины Поравнинья были поражены, так как Саруман внушил им, что роандийцы жестоки и сжигают пленных живьем. Посреди поля перед Хорнбургом поднялись два кургана, и под ними лежали все всадники, павшие в битве: с одной стороны те, кто пришел с восточных долин, с другой — вэйсанцы. В отдельной могиле, в тени Гудящей Скалы, покоился Хама, капитан стражи князя. Он пал у ворот. Орков собрали в огромные кучи неподалеку от полога леса. Люди были в затруднении, потому что кучи эти оказались слишком велики для захоронения или сожжения. Для костров не было дерева, и никто не рискнул бы дотронуться топором до неведомых деревьев, даже если бы Гэндальф не предостерег их от рубки под угрозой смертельной опасности. — Оставьте орков лежать, — сказал Гэндальф. — Утро вечера мудренее. В полдень отряд князя приготовился к отъезду. Погребение тогда только началось; и Теодэн скорбел об утрате Хамы, своего капитана, и первым бросил горсть земли на его могилу. — Воистину великий вред нанес Саруман мне и всем этим землям, — сказал он. — И я вспомню об этом, когда мы встретимся. Солнце уже приблизилось к холмам на западе ущелья, когда, наконец, Теодэн, Гэндальф и их товарищи спустились с Заслона. За ними собралась огромная толпа из всадников и вэйсанцев, юных и старых, женщин и детей, что вышли из пещер Бездны. Чистыми голосами пели они песнь победы; но потом смолкли в удивлении, потом что увидели деревья и испугались их. Всадники приблизились к лесу и остановились. Ни людям, ни коням не хотелось въезжать в него. Деревья стояли серой угрожающей стеной, и тени или туман клубились меж ними. Концы их длинных кривых ветвей свисали как шарящие пальцы, их корни выступали из-под земли, как члены неведомых чудовищ, и темные провалы открывались под ними. Но Гэндальф ехал вперед, ведя отряд, и там, где дорога из Хорнбурга встречала деревья, всадники видели теперь проём, подобный арке под мощными ветвями; Гэндальф въехал в него, и все последовали за ним. Тогда, к своему удивлению, они обнаружили, что дорога бежит вперед, и рядом с ней струится ущельная река; а над ними было небо, залитое золотистым светом. Но с обеих сторон огромные острова леса уже окутывал сумрак, переходящий в непроглядную тьму, и оттуда доносились скрипы и стоны ветвей, и далекие крики, и шум неявных голосов, и зловещий ропот. Ни орков, ни других живых существ видно не было. Леголас и Гимли снова скакали на одном коне; они держались рядом с Гэндальфом, потому что Гимли боялся леса. — Жарко здесь, — сказал Леголас Гэндальфу. — Я чую вокруг великую ярость. Чувствуешь, как бьется воздух в ушах? — Да, — кивнул Гэндальф. — Что сталось со злосчастными орками? — спросил Леголас. — Этого, я думаю, никто никогда не узнает, — ответил Гэндальф. Некоторое время ехали в молчании, но Леголас то и дело озирался по сторонам и остановился бы не один раз, чтобы послушать голоса леса, если бы Гимли позволил ему. — Это самые странные деревья из всех, какие я видел, — сказал эльф. — А я видел много дубов, доросших от желудя до разрушительных лет. Хотел бы я быть сейчас свободным, чтобы побродить среди них: у них есть голоса, и со временем я понял бы их мысли. — Нет, нет! — вскричал Гимли. — Давай покинем их! Я и так знаю их мысли: ненависть ко всему, что ходит на двух ногах, а разговор у них идет о разрушении и удушении. — Не ко всему, что ходит на двух ногах, — возразил Леголас. — Они ненавидят орков. Они не отсюда и мало знают об эльфах и людях. Далеки долины, где они выросли. Они вышли из самых глубин Фангорна, Гимли, вот что я думаю. — Тогда это самый опасный лес в Средиземье, — сказал Гимли. — Я благодарен им за то, что они сделали, но я не люблю их. Ты можешь считать их чудом, но я видел величайшее чудо этой земли, много прекраснее любых рощ и прогалин: душа моя до сих пор полна им. Странны пути Людей, Леголас! Здесь, рядом с ними — одно из самых дивных мест северного мира, и что говорят они о нем? Провалы, говорят они. Провалы! Норы, чтобы укрываться на время войны, склады корма для скота. Славный мой Леголас, знаешь ли ты, что пещеры Хельмовой Бездны обширны и прекрасны? Узнай о них гномы — сюда началось бы бесконечное паломничество, только бы взглянуть на них. Ах, поистине, они платили бы чистым золотом за краткий взгляд! — И я заплатил бы золотом за твое прощение, — сказал Леголас. — Но вдвое — чтобы выйти на свет, если бы заблудился там! — Ты не видел их, только потому я прощаю твою шутку, — сказал Гимли. — Но ты говоришь как глупец. Считаешь ли ты прекрасными те залы под горой в Лихолесье, где живет твой владыка и которые когда-то помогли построить гномы? Они не более чем лачуги в сравнении со здешними пещерами: громадны залы, полные вечной музыкой воды, что звенит, стекая в озера, прекрасные, как Келед-Зарам в свете звезд. И, Леголас, когда вспыхнули факелы и люди ступили на песчаные полы под гулкими сводами — ах! — тогда, Леголас, камни, и кристаллы, и жилы древних руд замерцали в гладких стенах; и огни просвечивали сквозь изгибы мрамора, подобного тонкой скорлупе, полупрозрачного, как живые руки Владычицы Галадриэли. Там белые, и шафрановые, и розовые, как заря, колонны, Леголас, плоёные и скрученные в непредставимых формах: они вырастают из многоцветных полов, навстречу сверкающим подвескам крыши: крылья, ленты, занавесы, прекрасные, как замерзшие облака; копья, знамена, башни висячих дворцов! Тихие воды отражают их: мерцающий мир смотрит из темных озер, покрытых прозрачным стеклом; залы, какие едва ли могли бы представиться Дарину в его сне, тянутся сквозь коридоры и окаймленные колоннами дворы, в темные ниши и альковы, куда не заглядывает свет. Потом приходит вечер: они меркнут и гаснут. Но факелы проходят в другую палату — и в другой сон. Там палата следует за палатой, Леголас; зал переходит в зал, свод в свод, ступени в ступени. И есть еще пути, ведущие в сердце гор. Провалы!.. Пещеры Хельмовой Бездны! Счастливый случай привел меня туда! Я плакал, оставляя их. — Тогда я пожелаю тебе, для твоего же спокойствия, Гимли, — проговорил эльф, — прийти невредимым с войны и возвратиться сюда, чтобы снова увидеть их. Но не говори о них своему народу! Им там нечего делать. Может быть, правы люди этой земли, говоря: «Семейка гномов с долотом просеет гору решетом». — Да нет же, ты не понял, — сказал Гимли. — Ни одного гнома не оставит равнодушным такая красота. Никто из даринского народа не стал бы добывать в тех пещерах камень или руду, даже если бы нашлись в них алмазы и золото. Будешь ты рубить весной для костра цветущие деревья? Мы заботились бы об этих полянах цветущего камня, а не дробили бы их. С осторожным мастерством, удар за ударом, по небольшому кусочку горы за целый день труда — так работали бы мы, и, когда пролетели бы годы, мы провели бы новые дороги и открыли новые палаты, до сей поры темные. И свет, Леголас! Мы сделали бы светильники, подобные тем, что когда-то сияли в Казад-Думе; и тогда мы смогли бы прогнать прочь ночь, лежащую под холмами со времен сотворения мира, а во время отдыха мы позволяли бы ночи вернуться. — Ты поколебал меня, Гимли, — признался Леголас. — Прежде ты никогда не говорил так. Ты заставил меня пожалеть, что я не видел этих пещер. Ладно! Давай заключим сделку: если мы оба невредимыми вернемся из всех опасностей, что ожидают нас, мы немного попутешествуем вместе. Ты навестишь вместе со мной Фангорн, а я приду с тобой в Хельмову Бездну. — Я выбрал бы не такой путь для возвращения, — проворчал Гимли. — Но вытерплю Фангорн, если получу твое обещание вернуться в пещеры и разделить со мной их дивную красоту. — Обещание мое ты получил, — сказал Леголас. — Но увы! Сейчас мы должны покинуть на время и лес и пещеры. Смотри! Деревья кончаются. Далеко ли до Исенгарда, Гэндальф? — Около пятнадцати лиг полета для воронов Сарумана, — оглянулся тот. — Пять от Предущельного Оврага до Бродов и еще десять оттуда до ворот Исенгарда. Но за ночь мы весь путь не пройдем. — А что мы увидим, когда придем туда? — не утерпел Гимли. — Ты, может быть, знаешь, а я не могу даже предположить. — Я сам ничего не знаю наверняка. — отвечал маг. — Я был там вчера в сумерки, но с тех пор могло произойти многое, Однако не думаю, что ты назовешь поход напрасным — хоть Агларонд, Мерцающие Пещеры, и остались позади. *** Наконец отряд миновал деревья и оказался у подножия Предущельного Оврага, где дорога из Хельмовой Бездны разветвлялась: один путь вел на восток — в Эдорас, другой — на север, к бродам реки Исен. Когда всадники выехали из-под полога леса, Леголас остановился и с сожалением оглянулся назад. И внезапно громко вскрикнул. — Там глаза! — воскликнул он. — Глаза взглянули из тени ветвей! Я никогда не видал таких глаз! Остальные, удивленные его возгласом, остановились и обернулись, а Леголас погнал коня назад. — Нет, нет! — закричал Гимли. — Поступай как хочешь в своем безумии, но сначала спусти меня на землю! Я не хочу видеть никаких глаз! — Стой, Леголас Зеленолист! — приказал Гэндальф. — Не возвращайся туда! Твое время еще не пришло. В это время из-за деревьев выступили три странные фигуры. Они были высоки, как тролли, не меньше двенадцати футов в высоту; их сильные тела, крепкие, как молодые деревья, казались покрытыми облегающими одеяниями или кожей серо-коричневого цвета. На длинных руках было по многу пальцев; волосы были густыми и жесткими, а бороды — серо-зелеными, как мох. На всадников они не смотрели: глаза их были обращены к северу. Внезапно они поднесли руки ко рту — и прозвучал звенящий зов, чистый, как звук рога, но еще более певучий и переливчатый. На зов ответили и, снова повернувшись, всадники увидели еще несколько таких же существ, шагающих по траве. Они быстро приближались с севера, шагая как болотные цапли, но не со скоростью цапель: ноги их в мерном шаге поднимались и опускались быстрее птичьих крыльев. Всадники закричали в изумлении, и некоторые схватились за мечи. — Оставьте оружие! — сказал Гэндальф. — Это всего лишь пастухи. Они не враги, им попросту нет дела до нас. Казалось, так оно и есть, ибо пока он говорил, высокие существа, не взглянув на всадников, прошагали мимо них в лес и исчезли. — Пастухи!.. — недоверчиво сказал Теодэн. — Где же их стадо? Что они такое, Гэндальф? Я вижу, тебе они не в диковинку. — Они — пастыри деревьев, — ответил Гэндальф. — Давно ли внимал ты преданиям, сидя у камина? Дети этой страны смогли бы отыскать на извилистых тропинках истории ответ на твой вопрос. Ты видел энтов, о князь, энтов из Фангорна, что на вашем языке зовется Энтвуд. Ты думаешь, это имя — беспочвенная фантазия? Нет, Теодэн, всё наоборот: для них ты не больше, чем мимолетная сказка: годы от Эорла Юного до Теодэна Старого — лишь мгновение для них; и все дела твоего дома не больше, чем малые песчинки. Князь молчал. — Энты!.. — проговорил он наконец. — Я начинаю понемногу понимать диво деревьев — из теней легенд. Я дожил до необыкновенных дней. Долгие годы пеклись мы о наших полях и конях, возводили дома, обрабатывали металлы и спешили на помощь Минас-Тирифу, когда приходила война. Это был наш мир, мы жили в нем и не искали иного. Мы не интересовались тем, что лежит вне наших границ. В наших песнях поется об этом, но мы позабыли песни и поем их только детям — по привычке. А сейчас песни вышли к нам из неведомых мест и, ожившие, ходят под солнцем. — Ты должен радоваться, князь Теодэн, — сказал Гэндальф. — Ибо сейчас в опасности не только короткие человеческие жизни, но и жизни этих существ, которых ты считал достояниями легенд. У тебя есть союзники, хоть ты и не знаешь о них. — Однако я должен также и грустить, — сказал Теодэн. — Ибо, как бы ни сложилась судьба войны, не может ли она окончиться тем, что всё прекрасное и чудесное навеки покинет Средиземье?