— Полминутки! — вмешался Пин. Запустив руку за отворот рубашки, он вытащил маленький мягкий мешочек на шнурке. — Я хранил эти сокровища на груди, — молвил он. — Они не менее дороги мне, чем Кольца — их Хранителям. Вот одно: моя старая деревянная трубка. А вот и другое: совсем новая. Сам не знаю, почему я хранил ее столько времени. Я никогда не надеялся отыскать табак во время Похода. Но, оказывается, берег её не зря. — Он вытащил трубку с широкой плоской чашечкой и протянул ее Гимли. — Забудешь ли ты теперь свою обиду, друг? — тихо спросил он. — Забуду ли! — вскричал Гимли. — Почтеннейший хоббит, я твой вечный должник! — Ну, я пошел на чистый воздух, взглянуть, что делают ветер и небо, — Леголас поднялся. — Мы идем с тобой, — сказал Арагорн. Они вышли и уселись на разбитые камни у ворот. Перед ними расстилалась долина: туман поднялся, и его унес ветер. — Давайте ненадолго предадимся лени, — предложил Арагорн. Он усмехнулся. — Будем сидеть у порога развалин и беседовать, как сказал Гэндальф, — пока он где-то чем-то занят. Я устал, как редко уставал прежде. — Он завернулся в плащ и вытянул длинные ноги. Потом откинулся назад и выпустил в небо тонкую струйку дыма. — Гляди-ка, Бродник вернулся! — хмыкнул Пин. — Он никуда и не уходил, — отозвался Арагорн. — Я Бродник и Дунадан, гондорец и северянин одновременно. *** Некоторое время они курили молча, и косые солнечные лучи освещали их, пробиваясь в долину из-за высоких белых облаков. Леголас лежал навзничь, спокойно глядя в небо, и тихонько напевал что-то. Наконец он сел. — Ну же! — проговорил он. — Время тянется медленно, и туман уплыл прочь — или уплыл бы, если бы вы не окутывали себя дымом. Что за странный народ!.. Будете вы рассказывать или нет? — Рассказ мой начинается с пробуждения во тьме, связанным, в лагере орков, — отозвался Пин. — Какой теперь день? — Пятое марта по вашему счету, — сказал Арагорн. Пин посчитал на пальцах. — Всего девять дней назад! — воскликнул он. — Кажется, год минул с того дня, как нас схватили. Что ж, хотя добрая половина их была подобна страшному сну, этих кошмарных дней было всего три. Мерри поправит меня, если я забуду что — нибудь важное; мне не хочется вдаваться в подробности: бичи, грязь и зловоние — не самые приятные воспоминания. — И он повел рассказ о последнем бое Боромира и об орочьем марше от Роандийской Стены до Леса. Охотники кивали, когда отдельные места рассказа совпадали с их догадками. — Вы потеряли несколько сокровищ, — сказал Арагорн. — И думаю, были бы рады получить их назад. — Он откинул плац и снял с пояса два длинных кинжала в черных ножнах. — Славно! — радостно выговорил Мерри. — Вот уж чего не ожидал — так это опять увидеть их. Несколько орков надолго их запомнят; но Углюк их у нас отобрал. Как он бесился! Сперва я подумал, что он заколет меня, но он отбросил их, будто они его обожгли. — А вот и твоя пряжка, Пин, — продолжал Арагорн. — Я сохранил ее. Это очень ценная вещь. — Знаю, — вздохнул Пин. — Мне было больно бросать ее. Но что еще я мог сделать? — Ничего больше, — ответил Арагорн. — Тот, кто не может в нужде расстаться с сокровищем, связан по рукам и ногам. Ты поступил верно. — Какой ты молодец, что изловчился разрезать веревки!.. — улыбнулся Гимли. — Счастье улыбнулось тебе; но ты, как говорится, сумел схватить удачу обеими руками. — И задал нам прелестную загадку, — добавил Леголас. — Я уж решил было, что у вас выросли крылья. — К несчастью, нет, — сразу помрачнел Пин. — Просто вы не знали о Гришнакхе, — он содрогнулся и замолчал, предоставив Мерри рассказывать о последних, самых страшных мгновениях: о шарящих холодных пальцах, обжигающем дыхании и убийственной силе волосатых лап Гришнакха. — То, что вы рассказываете об урхах Барад-Дура (они называют его Лугбурз), тревожит меня всё сильней, — хмуро признался Арагорн. — Черный Властелин знает уже слишком много, да и слуги его кое о чём проведали; и Гришнакх наверняка отправил за Реку донесение после ссоры. Багровый Глаз должен обратиться на Исенгард. Но Саруман, в любом случае, попался в яму, которую сам выкопал. — Да, какая бы сторона не победила, — согласился Мерри. — Дела его пошли плохо с тех пор, как орки вступили на землю Роханда. — Мы видели призрак старого колдуна — на это намекал Гэндальф, — сказал Гимли. — На краю Леса. — Когда это было? — быстро спросил Пин. — Пять ночей назад, — ответил Арагорн. — Дайте подумать, — сказал Мерри. — Пять ночей назад, — ну, теперь мы подходим к той части рассказа, о которой вы ничего не знаете. Тем утром, после битвы, мы встретили Древобрада; а ту ночь провели в Дивном Чертоге, одном из энтийских домов. На следующее утро мы отправились на энтмут — это сход энтов, самое странное из всего, что я видел в жизни. Он длился весь день, и следующий тоже; ночи мы проводили с энтом по прозвищу Торопыга. А потом, чуть позже полудня третьего дня, энты вдруг поднялись. Это было поразительно. Лес напрягся, точно в нем собрались грозовые тучи; потом всё взорвалось. Хотел бы я, чтобы вы услышали песню, с которой они шли. — Услышь ее Саруман, он был бы сейчас за сотню лиг отсюда, даже если бы бежал пешком, — вставил Пин. На Исенгард! Хоть камневрат! Идем, не ждем, врата снесем, Та-румба-румба-румба-ром! — Там было еще много куплетов. Но большая часть песни слов не имела и была похожа на музыку рогов и бой барабанов. Она будоражила. Но я считал ее всего лишь походным маршем, вроде песни, — пока не пришел сюда. Теперь меня не проведешь. — Когда спустилась ночь, мы перевалили через последний хребет в Нан-Курунир, — продолжал Мерри. — И тогда я впервые почувствовал, что сам Лес идет за нами. Я решил, что сплю и вижу энтийский сон, но вот и Пин видел то же самое. Мы перепугались; но так и не узнали ничего о нем — до недавнего времени. Это было дивье — так их называют энты. Древобрад не захотел много говорить о них, но я думаю, что это энты, только они стали как деревья. Они молча стоят там и сям в лесу и на опушках, вечно охраняя лес. Но мне кажется — в глубине темных долов их сотни и сотни. В них скрыта великая сила и, кажется, они могут превращаться в призраков: во время движения их увидеть невозможно. Но они движутся. Вы стоите, спокойно любуетесь небом и слушаете шепот ветра — и вдруг оказываетесь в самом центре леса, среди шарящих ветвей. У них до сих пор есть голоса, и они говорят с энтами, — но с ними что-то неладно: они стали дикими. И опасными. Я побоялся бы встретиться с ними, если бы истинные энты на ними не присматривали. Ну так вот. Ранней ночью мы прокрались по длинной лощине в верхний конец Колдовской Долины, — энты и всё их шелестящее воинство. Мы их, конечно, не видели, но воздух наполняли скрипы. Была темная, пасмурная ночь. Едва горы остались позади, они понеслись, как ураган. Луна не показывалась, и вскоре после полуночи высокий лес поднялся у северной стены Исенгарда. Врагов не было видно, тревоги никто не поднимал. Лишь высоко в башне тускло мерцало окно. Древобрад вместе с несколькими энтами тихонько подобрались к большим воротам. Мы с Пином были с ним: сидели у него на плечах; я чувствовал, как он напряжен. Но, даже восстав, энты могут быть очень осторожны и терпеливы. Они стояли, замерев, будто вырубленные из камня, и вслушивались во тьму. Потом вдруг поднялась ужасная суматоха. Загудели трубы, и эхом откликнулись стены Исенгарда. Мы решили, что обнаружены и что битва вот-вот начнется. Но ничего подобного. Всё Саруманово воинство во отмаршировало прочь. Я мало что знаю об этой войне и всадниках Роханда, но Саруман, видимо, решил покончить с князем и его воинами одним последним ударом. Он опустошил Исенгард. Я видел, как шел враг: бесконечные ряды шагающих орков. А замыкали их шествие стаи волколаков. Были там и отряды людей. Многие несли факелы, и пламя освещало их лица. Большинство было обычными людьми, очень высокими и темноволосыми, с лицами мрачными, но вовсе не лиходейскими. Но были и еще какие-то, имевшие вид истинно зловещий: люди, но с орочьими лицами: болезненножелтыми, большеротыми, косоглазыми. И знаете, они сразу напомнили мне Бита Осинника из Усада; тот, правда, не был так похож на орков. — Я тоже подумал о нем, — кивнул Арагорн. — Нам пришлось столкнуться с этими полуорками в Хельмовой Бездне. Теперь-то мне ясно, что этот Осинник — Саруманов шпион; но я не знаю, шпионил ли он и для Черных Всадников или только для Сарумана. У этих лиходеев не поймешь, состоят они в сговоре или собираются предать друг друга. — Ну а всех вместе, — сказал Мерри, — их было никак не меньше десяти тысяч. Целый час они шли через ворота. Некоторые двинулись по тракту вниз к Бродам; а остальные повернули и отправились на восток — там через глубокое ущелье, в котором бежит река, перекинут мост. Если встанете, сможете его увидеть. И все они пели пронзительными голосами и смеялись — шум был страшный. Я подумал, что для Роханда настали черные дни. Но Древобрад не двигался. Он сказал: «Этой ночью я занят Исенгардом — скалами и камнями». Но, хотя я и не видел, что делалось в темноте, я понял, что дивье двинулось к югу, как только ворота захлопнулись. Наверное, сводить счеты с орками. Утром они были в долине; во всяком случае, там стояла непроглядная мгла. Как только Саруман услал свое воинство, пришел наш черед. Древобрад спустил нас вниз, подошел к воротам и принялся колотить в них, зовя Сарумана. Никакого ответа; только камни и стрелы со стен. Но стрелы — не защита от энтов. Они задевают и раздражают их, конечно, так же, как нас укусы мух. И энт может весь быть утыкан орочьими стрелами, но они не принесут ему серьезного вреда. Отравить энтов нельзя, а кожа у них упругая и толстая, плотнее, чем кора. Чтобы серьезно их ранить, нужны острый топор и сильная рука; но ни один дровосек, единожды тронувший энта, никогда не нанесет второго удара. Кулак энта сминает железо, как тонкую жесть. Когда в Древобрада вонзилось несколько стрел, он разгорячился — «стал очень тороплив», как сказал бы он сам. Он громко протрубил: «хуум-хом», — и к нему подошло еще около дюжины энтов. Разгневанный энт ужасен. Их пальцы вцепились в скалу, и они изорвали ее, как хлебную корку. То, на что древесным корням понадобились бы столетия, заняло у них несколько мгновений. Они толкали, тащили, трясли, колотили — и в пять минут огромные ворота обратились в развалины; некоторые начали уже вгрызаться в стены, как кролики в капусту. Не знаю, что подумал Саруман, но что поделать с этим — он не знал. Должно быть, за последнее время его колдовская сила уменьшилась, во всяком случае, он, по-моему, не обладает ни твердостью, ни открытым мужеством — один, в опасности, без армии рабов, механизмов и других вещей, если вы понимаете, о чём я говорю. Он совсем другой, чем старина Гэндальф. Хотел бы я знать, не обязан ли он своей славой главным образом своему ловкому воцарению в Исенгарде. — Нет, — возразил Арагорн. — Когда-то он был достоин своей славы. Знания его были глубоки, ум остер, руки удивительно искусны; и сила его превышала разум других. Мудрых он убеждал, остальных — запугивал. Силу свою он сохранил до сих пор. Не многие в Средиземье остались бы невредимы, решись они побеседовать с ним один на один даже сейчас, когда он потерпел поражение. Гэндальф, Эльронд и, возможно, Галадриэль — теперь, когда лиходейство его обнаружилось — да еще кое-кто. — Энты невредимы, — сказал Пин. — Один раз он почти сумел обойти их, — но только один раз. И во всяком случае, он их не понял; и сделал огромную ошибку, не приняв их в расчет. Он не имел никаких планов насчет них, и поздно было придумывать что-то, когда они взялись за дело. Когда началась наша атака, немногие крысы, которые еще оставались в Исенгарде, полезли из всех щелей — стоило только энтам пробить их. Людей энты отпускали после допроса, две или три дюжины ушло только с этой стороны. Но я не думаю, что хотя бы нескольким оркам удалось спастись. От дивья не уйти; а лес вокруг был полон ими, так же как тот, что спустился в долину. Когда энты разбили в пыль порядочный кусок южной стены, а слуги сбежали и бросили его, Саруман запаниковал. Он, наверно, был у ворот, когда мы прибыли: вышел полюбоваться на свое достославное воинство. Когда энты пробились внутрь, он быстро отступил. Они сперва не заметили его. Но небо открылось, звезды светили ярко, и Торопыга вдруг закричал: «Убийца деревьев! Держите убийцу деревьев!» Вообще-то Торопыга существо мягкое, но Сарумана он ненавидит люто: его народ жестоко пострадал от орочьих топоров. Он прыгнул вперед, а он может нестись как ветер, когда разъярится. По дороге от внутренних ворот торопилась бледная фигура, мелькая меж теней столбов, и она уже почти достигла лестницы к башенной двери. Дверь была близка… к несчастью. Торопыга так торопился за чародеем, что лишь несколько ступеней отделяло того от плена и удушения, когда он проскользнул в дверь. Саруман укрылся в Ортханке и вскоре запустил некоторые из своих распрекрасных механизмов. К тому времени в Исенгарде собралось немало энтов: некоторые последовали за Торопыгой, некоторые ворвались с севера и с востока; они бродили вокруг и делали славное дело разрушения. Вдруг в воздух взвилось пламя и столбы грязного дыма: отдушины и шахты по всей долине раскрылись, началось извержение. Несколько энтов обожглись, кожа их покрылась волдырями. Один из них (его, кажется, звали Трескучий Бук) — статный красивый энт — попал в столб жидкого пламени и вспыхнул, как факел: жуткое зрелище. И они обезумели. Я думал прежде, что они восстали, но я ошибался. Теперь я, наконец, увидел, как это выглядит. Это было потрясающе. Они гремели, гудели, трубили — пока камни не стали лопаться и падать просто от их грохота. Мы с Мерри лежали на земле, заткнув уши плащами. Вокруг Ортханка бродили энты и бушевали, как ревущий ураган, ломая столбы и башни, обрушивая на шахты лавины обломков, взметая в воздух каменные плиты, как листья. Башня была в центре кружащегося вихря. Я видел железные столбы и куски каменной кладки, что взлетали на сотни футов и разбивались между окон Ортханка. Но Древобрад сохранил ясную голову. Он, к счастью, не обжегся. Он вовсе не хотел, чтобы народ его в ярости уничтожил сам себя, и вовсе не хотел, чтобы в этой заварухе Саруман удрал через какую — нибудь тайную дыру. Многие энты кидались на скалы Ортханка и расшибались. Скалы эти очень гладкие и крепкие. В них кроются какие — то чары, возможно, древней и сильней Сарумановых. Во всяком случае, энты не могли ни ухватиться за них, ни пробить их; они лишь побились и поранились. Древобрад вышел из кольца и закричал. Его сильный голос перекрыл шум, и вдруг наступила мертвая тишина. Мы услышали резкий хохот из высокого башенного окна. Он странно подействовал на энтов. Прежде они клокотали; теперь же стали мрачными, холодными, как лед — и спокойными. Они покинули равнину и собрались вокруг стоящего невдалеке Древобрада. Он немного поговорил с ними на своем языке; думаю, объяснял им замысел, давно созревший в его древней голове. Потом они молча исчезли в сером свете. Начинался рассвет. Полагаю, они поставили стражей смотреть за башней, но стражи так хорошо укрывались в тени и стояли так тихо, что я ни одного не заметил. Остальные ушли на север. Весь тот день они были заняты, а мы почти всё время оставались одни. Нам было отчаянно скучно; мы немного побродили вокруг, стараясь не попадаться на глаза окнам Ортханка: они смотрели на нас с угрозой. Довольно много времени мы провели в поисках еды. Ну, и еще мы сидели и болтали о том, что творится сейчас на юге, в Роханде, и о том, что сталось с нашим Отрядом. Иногда до нас доносился шум падающих камней и глухие голоса, эхом отдающиеся от горных склонов. В полдень мы обошли круг и отправились взглянуть, что делается в долине. В ее начале стоял большой темный лес дивья, и еще один — у северной стены. Мы не решились войти, но оттуда несся оглушительный шум работы. Энты и дивье копали большие ямы и рвы, устраивали пруды и перемычки, собирая всю воду Исен и всех родников и речек, какие они сумели найти. Мы оставили их за этим занятием. В сумерки Древобрад вернулся к воротам. Он ворчал и гудел что — то про себя и выглядел очень довольным. Он остановился, вытянул длинные руки и ноги и глубоко вздохнул. Я спросил, не устал ли он. «Устал? — отвечал он. — Устал? Нет, не устал, но высох. Мне нужен добрый глоток энтийского напитка. Мы славно потрудились; за сегодняшний день мы разбили столько камней и перекопали столько земли, сколько не разбивали и не перекапывали за все прежние годы. Но работа почти закончена. Когда наступит ночь, не ложитесь ни возле ворот, ни в старом коридоре! Через них пронесется вода, сперва злая, пока вся саруманова грязь не смоется. Тогда очищенная Исен снова потечет своим путем». И он еще немного поразбивал стену — от нечего делать, для забавы. Мы как раз размышляли, где бы нам улечься, чтобы поспать в безопасности, когда произошло самое удивительное. С дороги раздался быстрый перестук копыт — приближался какой-то всадник. Мы с Мерри прижались к земле. Вдруг, как серебристое пламя, перед нами возник высокий конь. Было уже темно, но я ясно видел лицо всадника: казалось, оно светится, как и его белые одежды. Я уселся, вытаращив глаза и открыв рот. Попытался окликнуть его — и не смог. В этом не было необходимости. Он остановился как раз возле нас и взглянул вниз. «Гэндальф? — сказал я наконец, но изо рта моего вырвался только шепот. Вы думаете, он сказал: «Привет, Пин! Вот так встреча!»? Ничуть не бывало! Он сказал: «Просыпайся, дуралей! Где, во имя чуда, находится Древобрад? Он мне нужен. Отвечай быстрей!» Древобрад услышал его голос и сразу же вышел из тьмы; встреча была очень странной. Я был удивлен, потому что, кажется, ни один из них удивлен не был. Гэндальф, ясное дело, рассчитывал найти здесь Древобрада; и Древобрад, должно быть, замешкался у ворот, чтобы с ним встретиться. Но ведь мы же рассказали старому энту о Мории! Но потом я припомнил, как странно он тогда смотрел на нас. Остается предположить, что он уже тогда видел Гэндальфа или знал о нем что — то — и просто не пожелал в спешке говорить об этом. «Не торопиться» — это его девиз, но никто, даже эльфы, не может уследить за Гэндальфом. «Хуум! Гэндальф! — воскликнул Древобрад. — Я рад, что ты пришел. Мне покорны Лес и Вода, вещи и камни; но здесь надо укротить Чародея». «Древобрад, — сказал Гэндальф. — Мне нужна твоя помощь. Ты сделал многое, но мне надо еще больше. Мне надо укротить десять тысяч орков». Тогда эти двое отошли совещаться в какой-то угол. Совет их, наверное, показался Древобраду «очень поспешным», потому что Гэндальф ужасно торопился и говорил быстро. Они отсутствовали каких-нибудь четверть часа. А потом Гэндальф вернулся к нам и казался почти веселым — он точно сбросил с плеч тяжкий груз. Ну, и тут уж он сказал, что рад нас видеть. «Но, Гэндальф, — завопил я. — Где же ты был?! А других ты видел?»