– Потому что в этом купе никого не было, – объяснил кондуктор. – Прежде чем запереть дверь, я убедился, что купе пустое. И я точно помню, что окна были опущены, так что пожар не мог начаться от искры, залетевшей внутрь. – В купе никого не было? – удивленно повторил Беккер. – Как же туда попал саквояж? – Я и сам хотел бы это знать, – ответил кондуктор. – Насколько я понимаю, кто-то вошел в купе и оставил саквояж на багажной полке. Затем тот, кто это сделал, вышел из купе и либо сел в следующее, либо как-то ухитрился проскочить мимо охраны у входа на перрон. Охранники проверяют билеты, чтобы никто не смог бесплатно проехаться на поезде. Они наверняка поинтересовались бы, почему кто-то решил вернуться, хотя поезд еще не тронулся с места. – Он мог сказать, что внезапно почувствовал себя плохо, – предположил Беккер. – Так случилось на вокзале Ватерлоо. Или что должен срочно вернуться домой, потому что вспомнил про незакрытый газовый вентиль. Райан одобрительно кивнул своему коллеге: – Если так, то охранники могли запомнить этого человека, и тогда мы узнаем, как он выглядел. – Но что было в саквояже, из-за которого начался пожар? – задал новый вопрос Беккер. – Еще одна бомба с медленно горящим фитилем? – Я не слышал взрыва, – возразил кондуктор. – Но даже если его заглушил шум паровоза, разве вы видите какие-то признаки того, что здесь что-то взорвалось? – Нет, не видим, – согласился Райан. – Возможно, фитиль соединялся с коробкой, в которую был насыпан порох, – предложил свое объяснение кондуктор. – Тогда он не взорвался бы, а просто вспыхнул. – В пяти милях от Лондона. – Райан покачал головой. – Этот фитиль должен был гореть чертовски медленно. Поезд въехал в тоннель, и внезапно наступившая темнота окутала Томаса, Эмили и Кэролайн. Паровоз зашумел громче. Де Квинси и его дочь уставились на дальнюю дверь купе. – Что-то случилось? – забеспокоилась Кэролайн. – Именно здесь труп Дэниела Харкурта сбросили с поезда, – объяснил Любитель Опиума. – Когда поезд остановился, мы прибежали сюда, чтобы помочь ему, – добавила Эмили, продолжая глядеть в темное окно. – Но уже ничего не могли сделать. Поезд выбрался из тоннеля навстречу дневному свету. Вместо пятен крови, появившихся на окне в четверг вечером, по стеклу ползли капли дождя. Лишь минуту спустя Де Квинси и Эмили снова посмотрели на Кэролайн. – Томас, ты хотел знать, что случилось со мной после твоего отъезда в Итон, – заговорила она. – Брунелл не появлялся дома трое суток. На четвертый день он вернулся испуганный до крайности. Я помогла ему собрать все документы из дальней комнаты и сложить их возле камина, а затем он велел мне наблюдать за улицей через щелку между портьерами и предупредить, если кто-нибудь подойдет к дому. Он сжег все бумаги и потащил меня за собой через черный ход. – Вы не знаете, чего он так боялся? – поинтересовалась Эмили. Кэролайн покачала головой. – Он работал на ростовщиков. Возможно, кого-то из них разозлило, что Брунелл поручился за человека, занявшего большую сумму, а потом исчезнувшего, – предположил Де Квинси. – Какой бы ни была причина, мы поспешно сели в почтовую карету и направились в Брайтон, – продолжила Кэролайн. – Когда мы туда приехали, то прошли по дороге еще несколько миль до постоялого двора. Наутро мы пешком добрались до соседнего города и снова сели в почтовую карету. Так повторялось много раз – пешком, в карете, снова пешком и опять в карете. Казалось, мы путешествуем без всякой цели. Через неделю мы прибыли в Бристоль, и там Брунелл продал меня. – Что? – поразилась Эмили. – В конце концов я выяснила, что Брунелл подыскивал для ростовщиков клиентов, желающих занять деньги под залог будущего наследства. В Бристоле он повстречался с человеком, который должен был унаследовать крупное состояние от отца, владеющего железнодорожной компанией. – Что значит «должен был»? – спросил Де Квинси. – Он был единственным сыном в семье, – пояснила Кэролайн. – К трем своим дочерям отец никогда не испытывал нежных чувств и не сильно горевал, когда они, одна за другой, умерли от различных болезней. Это было мрачное семейство, и сын сделал его еще мрачнее, когда влюбился в продавщицу из соседней лавки. Отец потребовал, чтобы он порвал с девушкой. Но вместо этого сын сбежал из дома и женился на своей возлюбленной, надеясь тем самым смягчить недовольство отца. Однако тот, напротив, разгневался еще сильнее и вычеркнул его имя из завещания, объявив наследником своего делового партнера. Вконец озлобившись, он ничего не оставил даже своей жене, опасаясь, что после его смерти она простит сына. Поезд качнулся на повороте, и Кэролайн ухватилась за поручень над головой. – Однако его планам не суждено было сбыться, – сказала она. – С партнером произошел несчастный случай. Во время погрузки товара на корабль лопнул трос, и контейнер задавил его насмерть. За всеми последующими хлопотами – организацией похорон и переоформлением документов на компанию – отец позабыл изменить завещание и неделю спустя сам погиб в дорожном происшествии, когда его карета опрокинулась. Это случилось через десять лет после того, как он лишил сына наследства. Продавщица к тому времени уже умерла от холеры, после чего сын попытался вернуть расположение отца, но не добился успеха. Затем он решил взять ссуду у лондонских ростовщиков и обратился к Брунеллу. Тот ознакомился с копией завещания и предложил трактовать его так: поскольку наследник не назван, имущество должно перейти к вдове покойного. Де Квинси озадаченно посмотрел на Кэролайн: – Но разве у этого человека не было других родственников-мужчин – пусть даже самых дальних? – Были, но Брунелл и не рассчитывал на победу в суде, – ответила Кэролайн. – Он хотел лишь припугнуть завещанием наследника – троюродного брата покойного – и надеялся, что тот предпочтет договориться с вдовой, а не истратить все состояние на судебные издержки в затянувшемся, как это часто случается, процессе. – Но как это могло помочь сыну покойного? – не поняла Эмили. – Его лишили наследства, и он в любом случае ничего не получил бы. – В этом и заключался блестящий план Брунелла. У сына покойного своих детей не было, и мне предстояло изображать его дочь. Понимаете? Вдова потеряла трех дочерей, муж ее был жестоким тираном, а сбежавший сын добавил ей новых страданий. Она уже не надеялась на счастливую старость, и вдруг выясняется, что у нее есть внучка. – И план Брунелла увенчался успехом? – спросил Де Квинси. Кэролайн кивнула: – Ради меня, мнимой своей внучки, вдова приняла сына. Брунелл намекнул троюродному брату покойного, что суд может встать на сторону вдовы и ее внучки – девочки, которой пришлось жить в нищете из-за бессердечности собственного деда, – а не на сторону дальнего родственника. В обмен на отказ оспаривать завещание вдова получила солидный ежегодный доход, значительно превышающий ту сумму, что ей мог бы выделить прижимистый деловой партнер мужа. Этого с лихвой хватало и ей, и ее сыну, и мне. Мы провели несчастную женщину, но обман не причинил никому вреда. На самом деле она была счастлива и обеспечила мне такую жизнь, о какой я не могла и мечтать. Она дала мне образование. Она поощряла во мне стремление к независимости, которой сама никогда не имела. Я подружилась с этим троюродным братом, унаследовавшим компанию, и упросила научить меня ведению финансовых дел. Когда я выросла, за мной ухаживали банкиры и юристы, и у них я тоже многому научилась. А потом я встретила Эдварда, чудесного человека, ставшего моим мужем, и у него достало мудрости понять, что независимость значит для меня больше, чем что-либо другое в этом мире. Мы с ним стали настоящими партнерами. – А что случилось с Брунеллом? – спросила Эмили. – Он так и продолжал жить, оглядываясь через плечо. Как только сын покойного выплатил ему комиссионные, Брунелл сел на пароход и уплыл в Соединенные Штаты. Кэролайн внезапно нахмурилась. – Вам не кажется, что поезд снижает скорость? За окном показались дома. – Ах, вот оно что. Не стоит беспокоиться, мы прибыли, – объявила Кэролайн. По-прежнему моросил дождь. Они втроем поспешили к поджидавшему их крытому экипажу. Возница погрузил багаж и хлестнул лошадь. Эмили укрыла пледом отца, уставившегося в окно. Седвик-Хилл – еще один городок, расположенный на значительном отдалении от Лондона, – стал благодаря железной дороге легкодостижим для столичных жителей. Они принялись скупать здесь дома, в которых могли по вечерам после службы насладиться цветущими садами, облагороженными местными жителями. Еще большее наслаждение приносил чистый воздух, так разительно отличавшийся от миазмов Лондона. В противоположность тому городку, в котором Де Квинси и Эмили провели ночь после убийства Дэниела Харкурта, Седвик-Хилл казался процветающим. Улицы были вымощены булыжником, лавки сверкали свежей краской, как и множество других домов, очевидно построенных совсем недавно. – Кэролайн, – обратился к спутнице Де Квинси, – в четверг ночью мы побывали в городке, в котором земельные спекулянты заложили больше домов, чем потом сумели продать. Там повсюду попадались заброшенные, недостроенные здания. Местные жители были очень недовольны. Почему же Седвик-Хилл, более удаленный от Лондона, находится в лучшем состоянии? – Это все из-за гидропатической клиники, которую мы с вами посетим завтра, – ответила Кэролайн. – Видишь там, впереди, холм, по которому городок получил свое название, а рядом с ним… Экипаж приближался к обширному поместью. Дорога из белого гравия уводила вправо, к поросшей травой лужайке со скамейками и посаженным вдоль аллей кустарником. За ней на фоне холма вырисовывались три больших высоких здания. Разделенные деревьями и нехожеными дорожками, они напоминали роскошные отели. Многочисленные фронтоны делали пять этажей этих строений еще более впечатляющими. Рядом с дорогой из белого гравия стоял указатель. ДОКТОР ЭРНЕСТ УЭЙНРАЙТ ГИДРОПАТИЧЕСКАЯ КЛИНИКА – В этих корпусах, должно быть, не меньше трехсот комнат, – потрясенно произнесла Эмили. – И все они, как правило, заняты, – добавила Кэролайн. – Иногда на уик-энд, чаще на целую неделю, но обычно их заказывают сразу на месяц. – На месяц? – удивилась Эмили. – Те, кто обращается за помощью к доктору Уэйнрайту, страдают хроническими болезнями, такими как ревматизм и почечные камни. Требуется непрерывный уход, чтобы справиться с симптомами. Но многие к тому же испытывают и общую слабость, и таким пациентам требуется восстановить активность всего организма. Надо было сказать «гостям», а не «пациентам». Доктор Уэйнрайт называет своих клиентов именно так. Нетрудно догадаться, что такое крупное заведение не может работать без многочисленного обслуживающего персонала, в особенности для прачечной, кухни и обеденного зала. Разумеется, водные процедуры проводят опытные специалисты, но вся остальная прислуга набирается из жителей городка. Этим и объясняется различие между Седвик-Хиллом и тем городом, о котором ты говорил, – наличие рабочих мест. Местные жители благодарят Небеса за то, что в округе текут ручьи с такой чистой водой – возможно, самой чистой во всей Англии. Как любит говорить доктор Уэйнрайт, «не может быть чистой души без чистого тела, и ни того ни другого не может быть без чистой воды». – Похоже, он философ, – заметил Де Квинси. – Уверена, он будет рад побеседовать с тобой завтра, – сказала в ответ Кэролайн. Заслышав шум проезжающего мимо экипажа, доктор Мандт отважился подойти к чердачному окну. Он осторожно раздвинул занавески. Капли дождя сползали по стеклу. Он перевел взгляд с лужайки и кустарника на дорогу, по которой к клинике подъезжал экипаж. Верх экипажа был поднят, мешая доктору разглядеть пассажиров. Он представил себе русских с мрачными лицами, раздраженных затянувшейся погоней. Представил оружие, спрятанное в их карманах: наверняка ножи, а возможно, и револьверы. Представил, как повозка поворачивает на подъездную дорогу, останавливается перед одним из трех зданий и… К облегчению Мандта, экипаж миновал поворот и направился в противоположную от клиники сторону. Громкие голоса заставили бывшего лейб-медика пробраться между ящиками и старой мебелью к заднему окну и снова выглянуть из-за занавески. Из этого окна открывался вид на холм позади роскошных зданий. Вверх по склону, оживленно переговариваясь, бежали, торопливо шли и едва тащились какие-то люди. Молодые и старые, мужчины и женщины. Каждый из них держал в руке чашку, и, несмотря на холодный ветер, они как будто соревновались, кто первым доберется до грота, расположенного на полпути к вершине холма. Некоторым из тех, кто взбирался по склону, явно требовалась помощь. Достигнув цели, набрав в чашку воды из фонтана и залпом осушив ее, мужчины и женщины с радостным смехом спускались вниз мимо усердно продолжающих подъем и тяжело дышащих конкурентов. Безумие. В дверь трижды постучали костяшками пальцев. Мандт подождал. Снова трижды постучали. И только после того, как в дверь постучали в третий раз, он подошел к ней. Ему сказали, что тому, кто воспользуется таким условным сигналом, можно доверять. Дрожащей рукой бывший лейб-медик открыл маленькое оконце и посмотрел на верхнюю площадку узкой лестницы. Даже в темноте он легко углядел знакомые седые усы. – Вода жизни, – сказал посетитель по-немецки, но с английским акцентом. Как и условный стук, выражение тоже было сигналом, означающим, что ничего дурного не произошло. Эти слова успокоили Мандта, однако он, отодвинув засов на двери, опасливо отступил на шаг. Тот, кого ему представили как доктора Уэйнрайта, принес с собой плетеную корзину. – Guten morgen[8], – поздоровался он и продолжил все так же по-немецки: – Вам удалось поспать этой ночью?