– А ну, Леха, отъедь! – Коротышка со всей силы пнул его коленом в спину. – Я сам. Быстро, кому сказано! – В его голосе прозвучала угроза. Пацан нехотя отодвинулся от меня, уступая место главарю. – Ничего краля, – согласился низкорослый, – тоща только. – Городские, они все тощие, – философски заметил третий. – Да ты не бойся, – утешил меня коротышка. – Я к девкам подход знаю. Вот только кусаться не вздумай, станешь кусаться, не посмотрю, что красавица, вмажу по харе – месяц с фонарями гулять будешь. – Он звучно засопел и начал наваливаться на меня всем телом. Тут наконец я очнулась от ступора. Во мне точно распрямилась до упора сжатая пружина – я с неистовой силой обеими руками и плечом пихнула коротышку, вскочила на ноги и бросилась наутек. Позади гулко затопали, раздалась отборная матерная брань, но я уже выбралась из кустов на аллею. Издалека я видела, как в распахнутые ворота валит веселая толпа – это возвращался из похода наш отряд. Те трое в кустах, очевидно, тоже отметили перемену диспозиции: шум и ругань понизились на тон, слабо шевельнулась пара веток, затем стало тихо. Я стояла на аллее, обеими руками сжимая ворот платья, и всхлипывала без слез, глядя на приближающуюся шумную ватагу ребят. Девчонки замахали мне руками, поднимая корзинки и пакеты, доверху наполненные грибами. Я хотела тоже махнуть им в ответ, но внезапно почувствовала подкатывающую к горлу дурноту. Ноги сами собой согнулись в коленях, и я села прямо на посыпанную мелким оранжевым гравием дорожку. От толпы отделилась наша вожатая и побежала мне навстречу. Лицо ее было встревоженным. – Что стряслось? – Она склонилась надо мной, испуганно заглядывая в лицо. – Тебе плохо? Зачем ты ушла из палаты? Я ничего не могла ответить, лишь продолжала коротко и судорожно всхлипывать, косясь на кусты. Тем временем подоспели ребята из отряда. Они окружили меня плотным кольцом и принялись наперебой расспрашивать, в чем дело. Среди них я увидела Влада – он стоял чуть в стороне и, в отличие от других, не спешил проявлять сочувствие и заботу. Выражение лица у него было напряженным и сосредоточенным, будто он что-то обдумывал. У меня захватило дух от обиды. И это называется друг! Ему плевать, что меня чуть не изнасиловали! Так и не добившись от меня признания, вожатая велела девочкам отвести меня в корпус. Уходя, я заметила, что Влад все стоит посреди аллеи – он даже не подумал проводить меня, торчал на дороге, как статуя, и пристально глядел в сторону кустов. Подружки приволокли меня в палату, уложили в постель, принесли воды и таблетку сухой валерьянки из медпункта. Постепенно я успокаивалась, дурнота отступала, исчезла дрожь в руках и ногах. Все ушли на обед, а я продолжала лежать, заботливо укутанная одеялом, – девчонки обещали принести еду в палату. От валерьянки хотелось спать, глаза слипались. Внезапно я отчетливо вспомнила слова чумазого: «А она красивая, хлопцы». Кажется, он еще что-то говорил про мои глаза – ну да, «как полтинники». Я села на кровати, так резко, что голову сдавило будто тисками. Значит, я могу нравиться мальчишкам? Они видят во мне не сопливую девчонку, а девушку, соблазнительную и интересную? Позабыв про плохое самочувствие, я вскочила на ноги и бросилась к зеркалу. Мне казалось, что произошло чудо. Лишь так могло объясняться то, что я видела сейчас, глядя на свое отражение. Это была я и одновременно не я. У меня никогда не было, просто не могло быть таких глаз – темно-зеленых, глубоких, как омуты, стыдливо прикрытых пушистыми русыми ресницами. Я осторожно качнула головой, отбросив со щеки неведомо когда отросшую длинную прядь волос. Я вдруг почувствовала свое тело – все, до последней клеточки, каждый его изгиб, каждую жилку. Как оно наполняется упругой, молодой силой, расцветает, оживает, поет. Я – красивая! Оказывается, я красивая!! Не дурнушка, не заморыш, не бледная поганка. Мои скулы окрашены нежным румянцем, губы влажны и полуоткрыты, ворот платья вздымается и опадает – я дышу полной грудью. Хочется раскинуть руки и взмыть. Позади тихо скрипнула дверь, но я не хотела оборачиваться. Лишь вечно смотреть на свое отражение, такое совершенное, манящее, дурманящее. – Василиса! – позвал чей-то полушепот. – Ты как? Я нехотя оторвалась от зеркала и вздрогнула. В дверях стоял Влад, но в каком виде! Рукав рубашки изорван, под глазом – фиолетовый синяк, губа кровоточит. – Что… что это? – заикаясь, проговорила я. Он махнул рукой. – Так, ерунда. Ты лучше скажи честно, с тобой… все в порядке? – Все нормально. – Эти придурки… они ничего тебе не сделали? – Какие придурки? – Я с недоумением глядела на его разбитую физиономию. – Ты откуда… – Меня будто что-то кольнуло. Вот почему Влад не пошел со мной в корпус, а остался на дорожке возле кустов! Значит, он заметил, понял… – Ты что, дрался с ними? Влад слегка наклонил голову и поморщился от боли. – Один на троих? Я не могла взять в толк, как они его не убили. Он же значительно младше, слабее, да еще с больным позвоночником. – Трусы они. – Влад презрительно покривил губы. – Самые обыкновенные. Двое сразу убежали. А тот, что остался, ничего парень, ударом владеет. – Он осторожно дотронулся до заплывшего в черноту глаза и улыбнулся. – Но я же никому ничего не говорила! – не унималась я. – Как ты мог догадаться? – Я видел, как ты на кусты смотришь. И ветки все время подрагивали. Там, неподалеку от ограды, всегда деревенские шастают. Я подумала, что Влад – самый удивительный из тех, кого я знаю. За исключением Толика. С ним никогда не сравниться ни ему, ни кому-то другому. – Сядь, – велела я, – промою рану. – Ерунда, – воспротивился Влад и хотел было скрыться за дверью, но я поймала его за рукав. – Ладно, – согласился он с деланой неохотой. – Промывай, только быстро. Я усадила его на свою кровать, сбегала в умывалку, намочила под краном полотенце и аккуратно смыла кровь с разбитой губы. Потом достала из тумбочки пузырек с йодом и прижгла ранку. – Больше не лезь на рожон, а то одним йодом не обойдешься. Придется швы накладывать. – Буду лезть, если кто-нибудь вздумает тебя обидеть. – Влад произнес это как бы в шутку, но его глаза смотрели на меня серьезно. Очень серьезно. Я на минутку представила, как было бы здорово, если бы Толик смотрел на меня так: неотрывно, с восхищением и преданностью. Наверное, что-то изменилось в моем лице, какая-то тень опустилась на него – Влад сразу помрачнел, притих, встал с кровати и, прихрамывая, направился к двери. Я больше не удерживала его. Меня полностью поглотила одна-единственная мысль: заметит ли Толик произошедшую во мне перемену? Станет ли относиться ко мне как ко взрослой или будет продолжать пренебрежительно усмехаться? Вскоре вернулись девчонки, принеся обещанный обед. Однако мне было не до еды. Остаток дня я провела в мечтах, гораздо более смелых и откровенных, чем те, которые владели мной до сих пор. Я решила действовать сразу по возвращении в интернат. 18 Новое самоощущение незамедлительно сказалось на моих взаимоотношениях с ребятами из отряда. Мальчишки моментально начали проявлять ко мне живейший интерес, наперебой приглашали на дискотеках, сочиняли любовные письма, выводили мое имя и фамилию на спинках лагерных скамеек и стенах корпуса. Девчонки, естественно, были недовольны невесть откуда свалившейся на меня популярностью, держались холодновато и отстраненно. За спиной я слышала язвительные замечания в свой адрес. Мне, однако, было одинаково безразлично обожание одних и неприязнь других. Я считала дни до отъезда в интернат. До конца последней смены оставалось чуть больше недели, когда в лагерь неожиданно нагрянула Жанна. После ремонта помещение требовало основательной уборки, и она приехала забрать нескольких наиболее здоровых и сильных воспитанников. Нечего и говорить, что я с готовностью согласилась поехать, в то время как другие вовсе не желали прерывать увлекательный летний отдых. Больше всего я опасалась, что за мной увяжется и Влад, но тот неожиданно увлекся выжиганием и хотел доделать какую-то работу. В интернат Жанна увезла меня и еще троих старшеклассников. Мы зашли в вестибюль и не поверили своим глазам: вокруг все было новым, отделанным по последней моде при помощи дорогущих импортных материалов – Марина Ивановна ухитрилась отыскать богатых спонсоров из Германии, которые обещали не только помочь с приведением в порядок помещения, но и дать денег на дополнительное лечение и образование детей. В коридорах еще не полностью выветрился запах краски и лаков, под ногами поскрипывал вновь настеленный, безупречно ровный паркет, двери палат сверкали новыми никелированными ручками. Едва пообедав, мы принялись за работу – нужно было отчищать от краски оконные стекла, мыть плинтусы, смахивать штукатурку с батарей парового отопления. Я прилежно драила отведенный мне участок актового зала, обмирая от мысли о том, что к вечеру я буду свободна и смогу беспрепятственно подняться на третий этаж, к Толику в палату. Он, один из немногих, так и оставался в интернате все лето. Анфиса догуливала последние недели отпуска, Марина Ивановна была по горло занята ремонтом и договорами с германскими спонсорами, поэтому я могла никого не опасаться, кроме добродушной и бесхитростной Жанны, которую легче легкого обвести вокруг пальца. Вечером нам дали роскошный ужин, дабы мы восполнили потерю сил, затраченных на уборку. После него я объявила Жанне, что хочу побыть одна в читальном зале, дескать, соскучилась по книгам за три месяца сплошного безделья и гулянья. Та одобрительно кивнула и по секрету поведала, что собирается отлучиться часа на три в райцентр за покупками. Мне только этого и надо было. Дождавшись ее ухода, я мигом взлетела на третий этаж и приоткрыла заветную дверь. Инвалидное кресло было пустым. Толик сидел на кровати с книгой в руке, как всегда, неподвижный, точно изваяние. При виде меня лицо его оживилось. – Привет, Василек. Ты откуда? Вы разве уже вернулись? В голосе Толика звучала радость – очевидно, три месяца полного одиночества осточертели даже ему, при всей ярко выраженной мизантропии и страсти к уединению. – Не все, – с готовностью объяснила я, – только несколько человек. Приехали на уборку.