– И причем хороший. – Светка кивнула и отвинтила металлическую крышечку. – От сердца отрываю. Пей. – Она сунула бутыль мне под нос. Я ощутила резкий, неприятный запах, от которого меня сразу же замутило. – Гадость! – Дура ты! – возмутилась Светка. – Не хочешь, не надо. Это ж для уверенности, чтобы голос не дрожал, когда с Базарихой ругаться будешь. – Ладно, давай. – Я, зажмурившись, глотнула из горлышка. Язык и нёбо обожгло, будто я откусила кусок зажженной свечки, на глазах выступили слезы. Я поперхнулась и натужно закашлялась. – Непривычная ты, – сочувственно проговорила Светка, хлопая меня по спине. – Давай еще глоток, и хорош. Я глубоко вдохнула и отпила еще. В голове стало пусто и легко, руки и ноги налились приятным теплом. – Вот так-то лучше, – удовлетворенно заметила Светка, закрывая пузырек. – Иди теперь. Только за перила держись, не то еще упадешь, не ровен час. 29 Я спускалась, по Светкиному совету, крепко обхватив перила обеими руками. Мне было отчаянно весело и спокойно. Навстречу мне попалась Жанна. Я широко улыбнулась ей и подмигнула. – Ты куда? – с недоумением спросила она. – Туда! – Я боком протиснулась мимо нее и продолжала спуск. Жанна немного постояла за моей спиной, затем я услышала стук ее каблучков. Марина Ивановна говорила по телефону, держа в одной руке трубку, а в другой блестящую авторучку. – Нет, мы не можем. Никак не можем. Почему? Потому что у нас на весь интернат единственная машина, и ту приходится почти ежедневно ремонтировать. Да, нужно. Еще как нужно. – Она глянула в мою сторону, кивнула на диванчик в углу кабинета и, прикрыв трубку ладонью, произнесла вполголоса: – Сядь пока. Я сейчас закончу. Я сидела и слушала ее разговор. Заканчивать Марина Ивановна не собиралась, тон ее делался все более резким и категоричным. – Нам никто не помогает. Никто. Если бы не германские спонсоры, не знаю, что бы мы делали. Те присылают вещи, медикаменты, игрушки. Да, игрушки: у нас двадцать малышей в возрасте до восьми лет, им надо во что-то играть. А вы как думали? – Она снова загородила трубку и произнесла с недовольством: – У тебя что-то важное? Может, потом зайдешь? Я отрицательно помотала головой. – Ну, жди, – велела директриса. Она проговорила еще минут пятнадцать, если не больше, и рассталась с собеседником, явно не найдя взаимопонимания. Вид у Марины Ивановны был сердитый и раздраженный. – Чего звонят? – проговорила она, обращаясь сама к себе. – Все равно ничего предложить не могут, только от дел отрывают. Говори, Василиса, что там у тебя, только побыстрее. – Я хочу поступить в училище, – сказала я. – В какое училище? – переспросила Марина Ивановна с недоумением. – В швейное. В Москве. Она отложила ручку, которую до этого нервно вертела в руке, и посмотрела на меня внимательнее. – Так. Поподробней, пожалуйста, я что-то не понимаю. Когда ты собираешься идти учиться на швею? – Прямо сейчас. Экзамены в июле. – А десятый класс? – Я не хочу больше жить в интернате. Марина Ивановна оперлась локтями о столешницу. – Вот как. Это кто ж тебя так настропалил? Небось все та же Караваева? Неймется ей, хочет напоследок гадостей наделать побольше! – Караваева тут ни при чем, – нахально заявила я. – А кто тогда? Волков? За ним вдогонку собралась? Я ничего не ответила, стараясь глядеть ей прямо в глаза. – Никуда ты не поедешь. – Марина Ивановна коротко и резко пристукнула кулаком по столу. – Никуда, слышишь? Тебе не в швейное училище надо, а в институт. Ты у нас одна такая на весь интернат, а может быть, и на всю область. Я из тебя эту блажь выкину! Ишь, чего придумала – в ПТУ! – Марина Ивановна встала из-за стола и приблизилась ко мне. Я тоже вскочила с диванчика. Мы стояли друг напротив друга, и я впервые заметила, что мы почти одного роста, я даже капельку повыше. – Не валяй дурака, – твердо проговорила директриса. Во мне вдруг точно что-то взорвалось. Я ощутила такой бешеный прилив ненависти, что едва сдержалась, чтобы не вцепиться в лацканы ее накрахмаленного халата. – Я не валяю дурака! – произнесла я тихо и очень отчетливо. – Я хочу уехать отсюда. И вы ничем не сможете мне помешать. Ничем! – Ну зачем ты так? – Лицо Марины Ивановны из сердитого и злого внезапно сделалось просто усталым. – Зачем, Василиса? Разве тебе здесь плохо жилось? Тебя не любили, о тебе не заботились? Подумай, что будет с Анфисой Петровной, когда она узнает, – ты же ей как дочь. Я почувствовала, как болезненно сжалось сердце. Никакое действие коньяка не могло полностью заглушить сказанное Мариной Ивановной. Мысль об Анфисе была как острый нож. И все-таки я упрямо мотнула головой: – Не хочу ни о чем думать. Вы не имеете права задерживать меня. Марина Ивановна посмотрела на меня с жалостью, как на тяжелобольную. – Ты права, не имеем. Что ж, – она опустила голову, – хочешь идти в училище – иди. Юля завтра позвонит туда, узнает, какие экзамены нужно сдавать. Документы мы тебе оформим. Еще вопросы есть? – Нет. – Тогда выйди, пожалуйста. Я кивнула и, не попрощавшись, вышла из кабинета. Часть вторая Само совершенство 1 Три месяца пролетели в сплошной суете. В начале июля я в сопровождении Жанны уехала в Москву и сдала экзамены в училище на все пятерки. Меня зачислили на первый курс, дали койку в общежитии, снабдили комплектом учебников и даже спецодеждой. Когда все формальности остались позади, мы с Жанной отправились на мою квартиру. Я немного волновалась, предвкушая скорую встречу с Макаровной – за все эти годы мы с ней так ни разу и не повидались, но я не была зла на старуху, прекрасно понимая, что проделать путь до загородного интерната ей не под силу. О родителях своих я знала следующее: отец умер год назад, а мать находилась на принудительном лечении в психиатрической больнице. Обе комнаты должны быть записаны на меня, и Марина Ивановна поручила Жанне убедиться в том, что все в порядке. Я шла и не узнавала ничего вокруг. Двор изменился: исчезли сиреневые заросли в дальнем углу, вместо них теперь была огороженная площадка, на которой увлеченно гоняла мяч компания подростков. Возле подъездов вереницей тесно стояли новенькие машины, на заново покрашенных дверях висели коробочки домофонов. В довершение ко всему напротив нашей старенькой пятиэтажки вырос огромный высотный дом, весело сияющий новенькими, промытыми до блеска окнами. Жанна набрала номер моей квартиры. Послышался настойчивый писк, однако дверь никто не открывал. Очевидно, Макаровна отлучилась куда-то по делам. – Что ж, – Жанна поглядела на часы, – давай в магазин сходим, что ли. Купим тебе продуктов. Вернемся, глядишь, и соседка твоя подойдет. Мы так и сделали. Дошли до ближайшего супермаркета, которого раньше тут и в помине не было, купили хлеба, пакет молока, триста грамм докторской колбасы и сухари. Я с изумлением и восторгом смотрела на полки, сплошь заставленные товарами в ярких разноцветных упаковках. Четыре года назад мы с Макаровной ходили отовариваться в гастроном через дорогу. Там пахло подгнившим мясом, громко ругались пьяные грузчики, а продавщицы смотрели на меня с презрением и скукой. Я даже вообразить себе не могла, что теперь у нас в районе есть такая красота. На кассах сидели симпатичные девочки в чистеньких кружевных наколках. На груди у каждой была пришпилена табличка с именем и фамилией.