Он заглянул в спальню. – Как успехи? – Нормально. – Это хорошо, что нормально. – Толик стащил мокрую от пота рубашку. – Ну и пекло сегодня в городе! На солнце градусов тридцать, не меньше. – Он пошире распахнул фрамугу и вольготно устроился в кресле. – Толик, – проговорила я осторожно, – нам нужно поговорить. – Что еще? – Он недовольно поглядел на меня и пригладил рукой слегка растрепанные сквозняком светлые волосы. – Я подумала – давай не будем трогать Рыжего. – Как это не будем? – насторожился он. – Ты о чем? – Так, не будем, и все. Пусть Рудольф сам ищет себе партнеров. – Ты рехнулась? – Толик одним махом подскочил ко мне, лицо его исказилось, скулы напряглись. – Что это тебе в голову взбрело? – Понимаешь, я не могу! – умоляюще произнесла я. – Я… я знаю этого человека. – Знаешь Рыжего? – Толик взглянул на меня с изумлением. – Откуда? – Это он… подобрал меня. Помнишь, я тебе рассказывала? Мать послала меня за бутылкой, я бродила по улице… было холодно… я бы погибла, если бы не он. – Ты уверена, что не ошибаешься? – произнес Толик жестко. – Прошло столько времени, ты могла обознаться. Я покачала головой: – Нет, я не ошибаюсь. Он ничего больше не говорил. Подошел к бару, достал оттуда виски, сделал несколько жадных глотков. Потом вернулся в кресло. Я терпеливо ждала, что же будет дальше, но он молчал, словно наш разговор уже окончился. – Толик! – Что тебе? – спросил он холодно. – Ты… что-нибудь решил? – А чего тут решать? – Толик снова отхлебнул из бутылки. – Все будет как обычно. Какое мое дело, знаешь ты этого лоха или нет? Мне нужны бабки, остальное не волнует. – Я… я не стану больше ему звонить! – Как хочешь. Можешь убираться прямо сейчас. – Он поглядел на меня с убийственным равнодушием. Я попробовала воззвать к его совести: – Ты же знаешь, мне некуда идти. Моя квартира занята, в общежитие никто не пустит. – Мне-то какое дело? – Толик пожал плечами. – Неужели тебе ни капельки не жаль меня? – Я в отчаянии смотрела на его чужое, по-прежнему красивое и правильное лицо. – Жаль тебя? – Он усмехнулся. – Почему я должен тебя жалеть? Кто ты мне – жена, сестра, любимая? Ты – никто, подстилка, дешевка, и не забывай свое место! – Толик поднялся и нетвердыми шагами вышел из комнаты. Я стояла между кроватью и огромным трехстворчатым зеркальным шкафом. Видела свое отражение в полный рост: короткий шелковый халатик, не прикрывающий длинные ноги, мокрые, торчащие во все стороны волосы, бледное, застывшее, как маска, лицо. – Я – никто, – точно зачарованная повторила я, глядя в зеркало, – я – никто. Так оно и есть, Толик прав. К чему напрасно сотрясать воздух своими жалобами? Если я смогла проделать все, что творила до сих пор, то почему должна остановиться ради какого-то Валерки, будь он хоть трижды мой спаситель? Я растянула губы в резиновой улыбке, так широко, чтобы были видны все мои ровные, безупречно белые зубы. Взяла полотенце и яростно растерла голову, зачесала волосы, выпустив на лоб задорную челку. Сбросила халат и осталась нагишом: стройная, гибкая и опасно соблазнительная. 13 Валерку я пережила, как и все остальное. Толик положил в карман очередную кругленькую сумму и, не забыв своего обещания, купил мне двухлетнюю «Мицубиси». Я ходила на курсы вождения, молоденький инструктор токовал передо мной, как тетерев, рассыпаясь в комплиментах насчет моей ловкости и сообразительности. По вечерам я выезжала на опустевшую улицу и делала почетный круг вокруг нашего дома. Через пару месяцев я уже ездила в центр за покупками, хладнокровно нарушая правила, запросто поворачивая из среднего ряда или проскакивая на «кирпич» – я знала, что ни один гаишник не посмеет отобрать у меня права. Такие поездки были единственным, что хоть немного забавляло и веселило меня, отвлекая от усиливающейся с каждым днем тоски и мрачных мыслей. Возвращаясь домой, я чувствовала отчаяние и безысходность. Толик пил почти ежедневно, с самого утра не расставался с бутылкой. А вечерами его скручивали невыносимые боли в позвоночнике, он буквально катался по кровати, белый как мел, пока я не накачивала его спазмолитиками. Однако это было еще полбеды. Главный ужас заключался в том, что отношение Толика ко мне ухудшалось с каждым днем. Чем больше он нуждался во мне, тем сильнее ненавидел. После очередной удачно совершенной сделки вместо слов благодарности я теперь нередко слышала проклятия в свой адрес. – Шлюха! – кричал Толик. – Драная потаскуха! Видеть тебя не могу! Хоть бы ты сдохла, въехала в столб на своей колымаге! Его начинало трясти, губы становились синими, я пыталась успокоить его, как могла, гладила по голове, приносила воды. Заканчивалось все это тем, что он волок меня в постель и брал с грубостью и жестокостью, достойной первобытного получеловека. Утром ему становилось стыдно, но лишь на непродолжительное время, пока виски вновь не превращало его в зверя… Я не знала, как выбраться из этого ада, как спастись нам обоим. Говорить с Толиком было бесполезно, он по-прежнему не слушал ни единого моего слова. Ему давно следовало бы обратиться к врачам по поводу спины, но он упорно отказывался сделать это: то ли из-за ложной бравады, то ли из-за тайного опасения услышать страшный приговор. Возможно, все тот же вечный страх и заставлял его злоупотреблять спиртным, хотя алкоголиком в прямом смысле слова Толик не был. Я знала: стоит ему лишь захотеть, и зависимость от виски исчезнет без следа. Но он не хотел. Гордился собой, своей предприимчивостью, считал себя крутым и мечтал, чтобы отец, выйдя из тюрьмы, поразился тому, чего достиг сын всего лишь в двадцать три года. Ему были необходимы признание, лесть, комплименты – все это Толик находил у многочисленных шапочных приятелей, постоянно торчавших у нас дома и опустошающих запасы бара и холодильника. Это были именно приятели, а не друзья – те никогда не меняются столь часто и не исчезают так бесследно. Я ненавидела их всех без разбору, и тех, что были месяц назад, и тех, что пришли впервые. Им было наплевать на Толика, на его болезнь, на то, куда он катится. Они просто вместе с ним делали свои деньги, использовали его, каждую минуту готовые предать, если подвернется более сильный и удачливый компаньон. Однако сам Толик этого не понимал или не желал понимать. Его гостеприимство все больше начинало выходить за рамки разумного: попойки продолжались ночами напролет, на них уходили бешенные средства, я с вечера до утра стояла у плиты, носила из комнаты в кухню груду грязной посуды, бегала в круглосуточные магазины за выпивкой и сигаретами. Иногда пьяные, слабо соображающие парни подлавливали меня посреди коридора, притискивали к стенке и начинали шептать пакости, от которых уши вяли. От них несло перегаром и табачным дымом, их руки были мокрыми от пота и чрезвычайно цепкими. Я с трудом вырывалась, при этом стараясь сохранить на лице приветливую и услужливую улыбку – если бы кто-нибудь из них расценил мое сопротивление как обиду для себя, я запросто могла бы схлопотать по шее. Кто я была для них? Обыкновенная проститутка, с той лишь разницей, что сутенер не выводил меня на панель, а посылал к клиентам на дом. Со мной не церемонились, ко мне обращались матом, при мне травили непристойные анекдоты. Как-то однажды – дело было осенью – Толик привел к нам в квартиру очередную шумную компанию. Ребята уже были изрядно навеселе, тем не менее двое из них быстренько сгоняли в супермаркет, затарились водкой и коньяком, накупили кучу нарезок и консервов и послали меня на кухню раскладывать закуску по тарелкам. Орудуя ножом и открывалкой, я прислушивалась к пьяным возбужденным голосам и ржанию, доносящимся сквозь закрытую дверь комнаты. Разговор шел о взаимоотношении полов – по-простому, о девках. Чей-то густой, сочный бас назидательно вещал, что все бабы – стервы, и ни одной нельзя верить по-настоящему. Его то и дело перебивал визгливый, захлебывающийся тенорок: – А вот у меня, братаны… у меня… Никто не слушал визгливого, каждый пытался высказаться, вставить свое замечание. Голоса постепенно сливались в один нестройный хор. Я закончила с рыбой и ветчиной, выложила из банок в салатники маринованные огурцы и помидоры, составила еду на большой поднос и поспешила к «гостям». В комнате было сизо от дыма и невероятно душно. Кисло пахло по́том, тихо пела магнитола. Обладателем баса оказался низенький тщедушный мужичонка в дорогом, съехавшем на одно плечо пиджаке, с красным лоснящимся лицом и взлохмаченными волосами. Он сидел, по-хозяйски развалившись на диване, и тянул свое: – Гниды они все! Сволочи! Рядом с ним сидел здоровенный и румяный, похожий на Илью Муромца, парень, дергал краснолицего за лацкан пиджака и канючил смешным тоненьким голосом: – Нет, послушай, что я тебе расскажу! Я молча накрыла на стол, расставила тарелки, рюмки – компания не обращала на меня никакого внимания, занятая интересной беседой. Лишь приземистый густобровый толстяк с крупной золотой печаткой на мизинце, сидящий ближе всех к столу, игриво ущипнул меня за щеку: – Что такая скучная, малышка? Кто-то обидел? Скажи, не стесняйся. – Все в порядке. – Я улыбнулась через силу. – Классная девочка, – проговорил толстяк, наливая в рюмку водки, – сядь, выпей с нами.