…вдруг плечо отъехало куда-то в сторону. Мои пальцы царапнули пустоту, ноги скользнули по ребру плиты. На мгновение показалось, что меня поддерживают на весу чьи-то невидимые огромные руки – пальцы с силой упирались в грудь, не давая дышать. Потом руки исчезли, и я полетела в черную бездну вниз головой. 14 Я лежала навзничь на спине и смотрела на звезды. Было очень странно видеть их у себя над головой, ведь я ясно помнила, что еще десять минут назад небо было сплошь затянуто чернотой. Тем не менее я отчетливо различала серебристый ковш Медведицы, а чуть поодаль от него – яркую Полярную звезду. Боли я не чувствовала, лишь тупо ныл затылок. И еще очень хотелось пить, сделать хотя бы глоток прохладной воды. В целом же лежать и любоваться на звезды было даже приятно. Я ощущала небывалый покой и уют, будто устроилась в мягкой, теплой постели и с минуты на минуту собираюсь погрузиться в сладостный сон. В отдалении послышался шум шагов и неясные голоса. Шаги приближались, надо мной склонилась гигантская черная тень, закрыв собой звезды. – Кажись, дышит, – произнес голос, показавшийся мне смутно знакомым. Однако я так и не смогла вспомнить, кому он принадлежит. – Ну, блин, мужики, доигрались! – хрипло и басисто проговорил другой голос, владельца которого я так же не смогла определить. – «Скорую» надо, – неуверенно заметил третий. – Ну да, скажешь тоже, «Скорую»! – недовольно осадил первый голос. – Где «Скорая», там и менты. Копать начнут, что да как. Мне светиться лишний раз без надобности, у нас контора солидная. – Что же делать? – поинтересовался хриплый. – Мотать отсюда подобру-поздорову. – Так она ж помрет! – Даст бог, не помрет. Полежит до утра, а там строители придут. Слышь, Толяныч, поедем от греха подальше. Ты как, не против? – Да нет. Я как все. – Я узнала голос Толика. Он звучал спокойно, только очень тихо, словно тот говорил через плотную ткань или кусок картона. – Айда, мужики, – приказал первый. Раздался топот ног, постепенно стихающий, затем где-то вдалеке тонко пискнула сигнализация и мягко зарокотал двигатель. Потом все смолкло. Внезапно я отчетливо поняла, что умираю. Звезд на самом деле нет, они мне лишь чудятся, да и не звезды это вовсе, а глаза неведомого бессмертного существа, которого мы привыкли называть Богом. Они смотрят на меня, оценивая всю мою недолгую жизнь, стараясь прикинуть, куда лучше меня определить – в ад, или в рай. «Скорее всего, в ад», – смиренно решила я, вспомнив о всех своих многочисленных «подвигах» во благо Толика. Я не испытывала страха, но почему-то меня взволновала лишь одна мысль – в аду скверно пахнет. Будет трудно и неприятно переносить запах нечистот. Стоило мне только подумать об этом, как мой нос сразу же уловил омерзительное и стойкое «благоухание». Этот был запах застарелой, полуразложившейся мочевины, и он креп с каждой секундой, окутывая пространство вокруг тошнотворными клубами. «Неужели так быстро?» – мелькнуло в голове. Вонь меж тем стала совсем невыносимой, я буквально задыхалась от нее, окончательно уверившись в том, что это и есть адское наказание за мои грехи. – …Что еще за… – Резкий, каркающий голос громко произнес над самым моим ухом длинное матерное ругательство. Адский запах при этом шибанул мне в самый нос. – Ты кто, труп аль нет? – Надо мной возник темный силуэт, имеющий смутные очертания человеческой фигуры. Невозможно было, однако, определить, мужчина это или женщина. На существе болталось длинное, до полу, пальто, голову обматывала какая-то не то тряпка, не то шаль, черты лица сливались в серо-сизое месиво. – Чичас глянем, – раздумчиво произнесла фигура и, ловко нагнувшись, схватила меня за руку повыше запястья. Я не знала, что и думать. Кто это – черт, состоящий на адской службе, в чьи обязанности вменяется наказывать меня по полной программе? Если черт, то где его рога и почему он так запросто кроет матом? Неизвестное и вонючее существо между тем выпустило мою руку и удовлетворенно наклонило голову: – Не труп. Живая. Эй, девка, говорить можешь? Тут наконец до меня дошло, что я еще жива, лежу на песке под балконами, а рядом на корточках сидит не кто иной, как бомж. Или бомжиха, судя по кокетливо навороченному головному убору. Я попробовала шевельнуть губами, но услышала лишь слабый и жалкий стон. – Стонешь, стало быть, – философски заметил бомж среднего рода, – и глаза открыты. Значить, оклемаешься. Чичас машину тебе вызову. Фигура распрямилась и, шаркая, зашагала прочь. Вместе с ней постепенно удалялся отвратительный запах. Через минуту стало возможно дышать полной грудью. Я глянула вверх, в надежде снова увидеть звезды, но небо опять стало беспросветным и темным. Тогда я закрыла глаза. …Я не знала, сколько пролежала так, неподвижно, раскинув руки на песке, ничего не видя вокруг: может быть, час, а может, минут десять. Очнулась я от того, что кто-то легонько шлепал меня по щекам. – Девушка. Девушка! Вы меня слышите? Я с трудом подняла отяжелевшие веки. Надо мной нависло женское лицо в темной меховой шапочке. – Что с вами произошло? Можете ответить? Я – врач. Я попыталась открыть рот, но челюсти точно окаменели. – У нее шок, – проговорила врачиха, обращаясь к невидимому собеседнику. – Множественные переломы, наверняка сильное сотрясение. Тут явный криминал – видимо, кто-то завел ее на развалины и столкнул вниз. Вызови милицию. – Сейчас позвоню, – ответил молодой мужской голос. – Прежде свяжись с реанимацией, – велела женщина. Мысли в моей голове шевелились с трудом и вялостью, точно застрявшие в сиропе мухи. Значит, я все-таки жива! Толик ушел, бросил меня одну, с переломанными конечностями, а врачей вызвал вонючий бомж. И упала я благодаря Толику: он в последнюю секунду отскочил в сторону. Он вовсе не собирался прыгать, а специально ломал комедию, думал таким образом заставить меня подчиниться, беспокоился за свои пять тысяч. Сейчас приедет милиция и станет спрашивать, как я очутилась на стройке. Я могу сказать им всю правду, и тогда Толику и его компании конец. Крышка… – …Кладем ее, осторожней, – скомандовала врачиха. Руки осторожно просунули мне под плечи, и я почувствовала, как тело плавно отрывается от земли. И в ту же минуту пришла боль. Жуткая, невыносимая, точно меня терзали раскаленными щипцами, разрывая плоть на множество кусков. Я закричала, казалось, так оглушительно громко, что слышно во всем квартале. Но почему-то никто вокруг не отреагировал на мои вопли. Только врачиха ласково погладила меня по щеке и проговорила сочувственно: – Стонет, бедняжка. Представляю, какая адская боль. Меня засунули внутрь маленького, узкого и темного пространства, рядом села врачиха и принялась вставлять мне в рот какую-то трубку. Хлопнула дверь. Боль стала понемногу стихать, и вместе с ней постепенно угасал свет, становилось темно, беззвучно, сонно. 15 Когда я пришла в себя во второй раз, боль ощущалась, но слабее. В глаза бил неестественно яркий, ослепительно-белый свет. Тело было совершенно неподвижным, я не чувствовала ни рук, ни ног, а боль шла как бы ниоткуда, из самой глубины сознания, острой иглой засев в мозгу. По-прежнему невыносимо хотелось пить. Я с огромным трудом высунула сухой, шершавый язык и облизнула растрескавшиеся, похожие на терку губы. Тут же кто-то невидимый поднес к моему рту влажную салфетку. Я с наслаждением слизывала крохотные капли долгожданной влаги, и это казалось самым упоительным из всех ощущений, которые я когда либо испытывала. – Она в сознании? – спросил над моей головой громкий, но старательно приглушаемый баритон. – Да, – коротко ответил другой голос, тоже мужской, но помягче и помоложе, очевидно, принадлежавший тому, кто держал салфетку возле моих губ. – Тогда отойдите, дайте нам побеседовать. – Только недолго, – произнес молодой вежливо, но твердо. Салфетка осторожно уплыла в сторону. Послышался скрип шагов, шум придвигаемого к кровати стула, и перед моим взглядом возникло худое и смуглое лицо с темным ежиком надо лбом и цепкими глазами, окольцованными складками дряблой, мешковатой кожи. – Следователь Парфенов, – представился мужчина, – вы в состоянии ответить на пару вопросов? Я кивнула, едва заметно наклонив голову. – Ваше имя-отчество?