– Как будто их нарисовали сами дети, – добавил кто-то другой. – Не знаю… – Что, Вигдис? Рино решил, что Вигдис – это бывшая жена Оттему, Вигдис Закариассен. – На самом деле я не уверена, что Нильс заслужил смертный приговор. К тому же еще неизвестно, смогут ли ему спасти руку. По-моему, все зашло слишком далеко. Кто следующий, вы думали? Ина? Может быть, Гуннар? Представь, если мститель отрубит ему руку, неужели ты решишь, что это справедливое наказание? – Но подумай о детях, Вигдис. – От того, что его отец станет уродом, Кристеру легче не будет. И раз уж полицейские добрались до Ренаты… я боюсь, они выйдут на нас. Может быть, завтра они придут ко мне? – И что, Вигдис? Разве это ты поджарила его руку? – Нет, но, возможно, в итоге именно я окажусь в тюрьме. И получу, в таком случае, двойное наказание. – Что ты хочешь сказать? – Не знаю, может быть, нам всем стоит пойти в полицию и раскрыть наши карты? – Какие карты, Вигдис? Какие карты мы им раскроем? Никто из нас не имеет никакого отношения к этим преступлениям. Снова тишина. – Верно, Вигдис? – Не знаю. Сказать по правде, я не знаю. Это признание было встречено громкими протестами, он слышал, как они ходили по комнате, а потом кто-то из них взялся за ручку двери, ведущей в мастерскую. Глава 16 История Андреа Его звали Эдмунд, он скитался по свету в поисках работы. Как-то на одной из случайных подработок он познакомился с девушкой по имени Андреа, которая позже стала его женой. Он нанялся скотником на ферму, где робкая застенчивая девушка служила домработницей. И ее откровенное равнодушие пробудило в нем что-то животное – наверное, инстинкт охотника, завоевателя. С первого взгляда, когда она не смогла отвести глаз, он понял, что она в его власти, у нее не хватит сил противостоять. Порой, конечно, в редкие короткие мгновения, он ее даже ненавидел, ведь когда она что-то изменяла в своих повседневных делах, ему становилось труднее следить за ней. Но как только она против своей воли отвечала на его улыбку, в его душе рождалось вожделение, которое он с трудом сдерживал. Он бросил работу и стал ее тенью – бродил за ней по пятам круглосуточно. И, как только представилась возможность, притворился нежным, любящим и понимающим, заставил ее расслабиться и покориться. Скоро она оставила все попытки избавиться от него, у нее попросту опустились руки. Встревоженным хозяевам ничего не оставалось, как предложить ей поискать счастья в другом месте, уверяя ее, что им очень жаль с ней расставаться, но уехать нужно ради ее же блага. Они рекомендовали ее хозяину небольшого рыбного завода в соседней коммуне, заплатили за лишний месяц и тепло распрощались. И Андреа, которая к семнадцати годам уже успела стать матерью, подхватила свою маленькую дочь и уехала. На следующий день уехал Эдмунд. Прямо во время кормления телят он отбросил вилы в сторону и ушел, предоставив хозяину самому прийти к логичному выводу, что он не вернется. Он нашел ее через несколько недель, пару дней просто наблюдал, не показываясь. Это была все та же Андреа, без сомнения, только она стала взрослее, или, скорее, он заставил ее повзрослеть, потому что теперь она уже не опускала глаза и не пряталась. Наоборот, уверенно улыбаясь, она подавала кофе и вафли рабочим, улыбаясь, принимала комплименты и изящно парировала остроты. Он наврал про свой опыт и получил пробную работу. Однажды, когда она пробиралась между столами с подносом в руке, он взмахнул разделочным ножом и поприветствовал ее. Кофе разлился по бетонному полу, чашки разлетелись по всем углам – она поняла, что он нашел ее. И в этот момент что-то в ней погасло, что-то увяло, как трава поздней осенью. Она стала реже улыбаться, а если и улыбалась, то лишь уголками рта. Андреа больше не отвечала на флирт рабочих, как будто перестала находить его забавным. Она стала той же застенчивой и робкой девушкой, опять превратившись в игрушку Эдмунда. А игра все сильнее напоминала насилие, и через пять недель их застали с поличным в одной из контор. В тот же день их уволили, и она могла поклясться, что в момент отъезда Эдмунд прятал довольную улыбку. Через четыре недели она поняла, что беременна. И что теперь ее жизнь в его руках. За пять лет она родила троих детей, они стали смыслом ее жизни, ее главной любовью. Она старалась компенсировать им недостаток отцовского внимания – он никогда не интересовался детьми, воспринимая их, скорее, как обузу и тяжкое бремя. И все время ее сердце страдало по тому ребенку, которого ей пришлось отдать на воспитание в другую семью, по тому, кого Эдмунд ненавидел всем сердцем и называл не иначе как «шлюхиным отродьем». Демоны Эдмонда с годами становились все сильнее, он срывал свою злость на хозяевах и других работниках, поэтому ему постоянно приходилось искать новую работу. Иногда он сидел без работы, и эти моменты были испытанием для них всех, и не только из-за нехватки денег, но и потому, что он бродил по дому как тикающая бомба, холодный и контролирующий все вокруг. Но Андреа смогла приспособиться и научилась избегать конфликтов. Вплоть до того дня, когда в доме закончилась еда. Эдмунд был не из тех, кто признавал свои ошибки или недостатки, он напал на нее, обвиняя в том, что именно она – причина их нищенского существования. Он дал ей час, чтобы найти еду. Она не уложилась, но запах готовящегося обеда уже заполнил кухню, и, возможно, он почувствовал что-то сродни сожалению и поэтому промолчал. Вместо этого он заговорил со старшей дочерью, Хайди, та односложно отвечала. Андреа сбегала к ближайшим соседям и со стыдом попросила у них еды на один обед. Соседка, которой давно было ясно, как обстоят дела в этой семье, дала ей продуктов на несколько дней. Они ели молча. То есть ел Эдмунд, а все остальные ковырялись в своих тарелках, едва поднимая глаза. Вечером он сказал, что заслужил поощрение за то, что спустил ей с рук опоздание, и был еще более груб, чем обычно. После этого случая Андреа всегда заботилась, чтобы Эдмунд приходил к накрытому столу, и Хайди отлично справлялась с ролью шпионки – она стояла у окна и подавала сигнал, когда серый автобус подъезжал к дому. Неизвестно, что именно навело его на подозрение – то, что она всегда успевала вовремя, или то, что выглядела необычайно счастливой, но однажды он явился домой прямо посреди дня и услышал на втором этаже заразительный смех. Жена по-девичьи болтала с соседкой. Он пробурчал, что забыл нож, и вышел за порог. Через несколько часов он вернулся и сообщил, что уволился и собирается отказаться от этого дома, как только истечет срок аренды, то есть через три дня. Андреа понимала, что над только что появившейся в ее жизни дружбой нависла угроза, и попыталась ему возразить. Он посмотрел на нее с искренним удивлением, потом принес картонные коробки и демонстративно поставил их посреди кухни. Эдмунд собрался уехать на север, и Андреа решила воспользоваться возможностью превратить поражение в победу. Она предложила поехать в Бергланд, туда, где всю жизнь прожила ее бабушка, покинувшая эту бренную землю пару лет назад. Он ничего не ответил, и она испугалась, что из чувства противоречия он направится в противоположную сторону от маленького прибрежного городка. Но все-таки она решилась упомянуть, что многие жители покинули Бергланд, поэтому им будет легко найти дешевое жилье, а рыбные заводы все еще работают, и там всегда нужны люди. Она так и не узнала, прислушался ли он к этим аргументам или, возможно, в душе его проснулось ранее незнакомое ему чувство вины, но на следующий день они приехали в Бергланд. Бессонную холодную ночь они провели в машине. Через несколько часов он сообщил, что новый дом уже ждет их. Андреа не знала, ни как он нашел этот дом, ни сколько заплатил за него, но больше никто не беспокоил их вопросами об арендной плате, то есть он, очевидно, каким-то образом смог его выкупить. Несмотря на то, что она и раньше задумывалась на эту тему, лишь той осенью Андреа смогла признаться себе, что Хайди серьезно больна, а не просто поздно начинает говорить и ходить. Девочка научилась ходить около двух лет, сначала неловко и неуклюже, как и все дети, только, в отличие от них, она такой и осталась. Андреа осознала это, когда девочка, зацепившись ногой за порожек на кухне, чуть не разбила себе голову. Такое случалось и раньше, и Хайди не обращала на это особого внимания, но во взгляде поднявшейся дочери читалось грустное признание того, что она не такая, как все. Эдмунд уже не верил в банки, поэтому деньги хранились в сундуке в спальне. Отправляя жену за покупками, он выдавал ей 100 или 200 крон и всегда следил, чтобы сдача полностью возвращалась в сундук. Но в двух бакалейных лавках кассовых аппаратов тогда еще не было, поэтому Андреа умудрялась ухватить несколько крон, спрятав их в башмаки или под одежду. На эти деньги она покупала детям игрушки, маленьких фарфоровых кукол, а мужу говорила, что это подарки от теток и двоюродных братьев и сестер. И Эдмунд ничего не подозревал, по крайней мере, сначала. Андреа скучала по Тее, соседке, которая сжалилась над ней и поделилась едой. Это чувство мучило ее, и через месяц она решилась написать письмо. Она примерно рассчитала срок, который понадобится, чтобы письмо дошло, и дала себе неделю. Прошло две недели, а Теа так и не ответила. Тогда Андреа отправила еще одно письмо, в котором с плохо скрываемыми чувствами умоляла об ответе. Ответ пришел. В виде удара кулаком. Эдмунд напал на нее без предупреждения, как только пришел с работы, осыпал ее бранью и обвинениями, пока она в смятении пыталась подняться на ноги. «Это я чокнутый? Сейчас ты у меня получишь!» Андреа подняла руку, чтобы защититься от новых ударов, но не смогла уберечься от пинков в живот. «Так, значит, я свихнутый тиран-алкоголик?» Обвинения, словно пули, прошивали ее насквозь. Когда он наконец остановился, может быть, из-за того, что увидел Конрада и Хайди, она свернулась в клубок. Письма от Теи. Он открыл и прочел их. Казалось, время остановилось. Он молча стоял над ней, тяжело дыша. Малыши замерли от страха. Наконец он отошел от нее и открыл дверь. Прозвучал приговор, ранивший сильнее, чем любой из ударов: «С сегодняшнего дня ты не будешь выходить из дома». В основном она делала так, как хотел Эдмунд. Ради детей и мира в семье. Но не всегда. Примерно раз в месяц ей удавалось выбраться из заточения, предварительно договорившись с соседкой, чтобы та присмотрела за детьми. Андреа объяснила детям, что папа ужасно разозлится, если они выдадут ее, и тогда придет конец всем этим куклам. Хотя Конраду на тот момент едва исполнилось два с половиной года, а Хайди по уровню развития была ему ровесницей, в их распахнутых глазах читалось полное понимание. Они ее не выдали. За три месяца Эдмунда выгнали с четырех рыбных заводов, а оставшиеся объявили, что не возьмут его на работу. Нужда опять подкралась к дверям. Наученная горьким опытом, она стала резать хлеб тоньше, вдвое уменьшила начинку для сэндвичей и заявила, что собирается сбросить пару лишних килограммов. Расчет оказался разумным. Весь следующий месяц она с детьми почти голодала. После недели угрюмого молчания Эдмунд швырнул на кухонный стол двух окровавленных зайцев. «Освежуй и зажарь!» – приказал он и вышел прочь. Она разрезала их на куски и освежевала, а слезы лились ручьем. Отрезая головы, она отвернулась, чтобы не смотреть, и рубила повторяющимися движениями наугад, руки дрожали, а из груди прорывался истерический вой, как будто все насекомые на свете ползли по ее коленям. На кухню внезапно вошла Хайди, увидев мать с ножом в руках, всю в крови, она замерла, раскрыв рот и дрожа всем телом. «Мама, у тебя кровь», – прошептала она, а потом увидела отрубленные головы и завыла. Их вой слился в хор, Андреа упала на колени и обняла дочь. Обе рыдали. Над двумя мертвыми зверями и над жизнью, которой вынуждены были жить. Через какое-то время Эдмунд почувствовал тоску по морю и арендовал старую весельную лодку. Он ходил от двери к двери, продавал свой улов и предлагал дичь, которую добыл на охоте. Случалось, Андреа просыпалась в ночи от ощущения отчаянной борьбы за жизнь, от душераздирающего крика, который не могла сдержать, даже пряча лицо в подушку. К концу первого месяца с этим было покончено – бессонница, застывший взгляд, забой дичи, свежевание. Она стала равнодушно отрубать головы животным, как запрограммированный аппарат, без каких-то эмоций, без противостояния. Так они и жили до поры до времени. От звонка мобильного телефона Никласа Лилли Марие остановила свой рассказ. Звонил Линд. – Продолжение следует… – сказал он. Глава 17 Будё Рино инстинктивно спрятался обратно за пилу и приготовился к воплю, который мог раздасться. Но, к своему огромному удивлению, ему удалось укрыться вовремя, в ушах раздавался только стук сердца. По стенам и потолку пробежала полоска света от открывшейся двери, голоса стали яснее. Потом дверь закрылась, помещение заполнил запах сигаретного дыма. Он услышал приближающиеся шаги, но не рискнул пробираться глубже под машину. Он чувствовал, что она подошла так близко, что он мог бы дотронуться до нее. Она остановилась, и Рино решил, что она прислонилась к пиле. Дым от сигареты расползался, словно туман над ночным озером, бледнея в тусклом свете из единственного окна. – Черт! – Послышалось тихое ругательство сквозь зубы. По тому, как она курила – суетливо, резко выпуская дым, – он понял, что она нервничает. Послышался звук подошвы, скребущей бетонный пол. Она загасила сигарету. Выругавшись еще раз, она вернулась к остальным. Рино сидел, дожидаясь, когда успокоится пульс. Холод от стальной машины пронизал все его тело. Он постарался мыслить логически. Если бы кто-нибудь еще, кроме нее, курил, то они бы точно к ней присоединились. Курильщики очень любят компании. И если она выдержала без сигареты первые двадцать минут, то выдержит еще столько же. Рино опять прижался к двери. – Нельзя прощать то унижение, которое мы испытали, – говорил гнусавый голос. – Я бы ничего не потеряла без этого жизненного опыта. Того, что я испытала в комнате ожидания с Тувой на руках. Он работал на траулере, зарабатывал пятьсот тысяч в год, останавливался в каждом порту, шатался по бабам и сорил тысячными бумажками. А в это время я с его дочерью в одежде, из которой она давно уже выросла, вынуждена была клянчить деньги на еду. Черт возьми, я его ненавидела! Я не проронила бы и слезинки из-за того, что кто-то отрезал ему руку! – А сейчас? – Когда человека унижают, он много чего может придумать. Но нет. Мне не нравится то, что происходит. Все зашло слишком далеко. – Не ему пришлось выпрашивать деньги на еду. Он из тех, кто любит поразвлечься, а вот нести ответственность за последствия… – И все-таки. Когда я узнала, что произошло с Кимом, первой моей мыслью было – «наконец-то он получил сполна». Извини, Ренате, но это так. Но после случая с Нильсом… все-таки все стало слишком серьезно. – А у тебя остаются деньги после выплаты основных расходов, Сири? Сколько ты можешь потратить на саму себя? – Нисколько. – А сколько зарабатывает Ян? Шестьсот-семьсот тысяч? – Ты бы отдала свою руку за шестьсот тысяч крон? – Господи, Сири, не делай из них жертв. Мы создали наше общество не просто так, не забывай! Ты помнишь, как мы познакомились? На несколько секунд все стихло, Рино представил себе, как Ренате обвела глазами всех за столом, убеждаясь, что все помнят. – Мы сидели на диванах в комнате ожидания, так близко, что могли протянуть руку и потрогать друг друга. Вместо этого мы сидели, уставившись в пол, надеясь, что скоро дверь откроется, и мы сможем избавиться от этого стыда и исчезнуть. Их пронесло, Сири, эти сволочи избежали ответственности! – И все-таки. Кто-то дышит нам в спину. – Что ты хочешь сказать? Рино почувствовал, что атмосфера в комнате изменилась. Вопрос был задан с вызовом. Женщины зашумели. – Боюсь, что кто-то из нас проговорился не тому человеку. Очевидно, преступник о нас знает, о нашем обществе, о том, как мы… ненавидим отцов наших детей. – Мы их не ненавидим… – кто-то осторожно возразил. – Разве, Вигдис? – Мы не ненавидим. Мы очень злимся. – Это лишь вопрос терминологии. – Девочки! – Одна из женщин хлопнула в ладоши, чтобы привлечь внимание, ему показалось, что он узнал голос Ренаты Оверлид. – Нельзя забывать, зачем мы создали наше общество. Общая судьба, так? Нельзя превращать его в общество поддержки мешков с дерьмом, из-за которых мы попали в такое положение. Разве не из-за Яна нам приходится встречаться в этом Богом забытом месте? И разве он не продолжил бы терроризировать нас, если бы узнал, где мы? – Он считает, что мои друзья настраивают меня против него. – То есть он все еще следит за тобой, Сири? И за нами тоже? – Ренате права.