– Эх, чувствую я, что до старости вряд ли доживу с таким распорядком дня. Утром беги, днем – тоже беги, а вечером можешь расслабиться пробежкой. Надолго меня не хватит. Даже посикать некогда! – Женя, ты можешь вернуться! – обрывает охотница. – Вон там находится Волчье. Платонов проводит до Кургана. Там сядешь на самолет и вскоре окажешься дома. А через полмесяца мы за тобой придем, когда ты не сможешь справиться с Пределом… Перед глазами встает картина: в моем родном доме по стенам разбрызгана кровь; лежат растерзанные родители; над ними возвышаюсь я, в обличье берендея. Я содрогаюсь от своей фантазии. Нет! Уж лучше с охотниками, чем против них. – Да ладно, это у меня просто нервы ни к черту стали. Уж и слабину дать нельзя! – я пытаюсь защититься. – Жень, расслабляться нельзя. Помнишь анекдот про собачку? – щерится Вячеслав. – Помню. Может, поужинаем? Где моя большая ложка? Ветер перешептывается с листьями и иглами. Ели обсуждают с соснами вторгшихся посетителей. Неподалеку скворчат цикады. Клочки неба потемнели, и бледные звезды взирают вниз. Так они смотрели миллион и миллиард лет назад. Неизвестно, сколько ещё времени они будут также бесстрастно глядит на ночную сторону Земли. Варево оказывается выше всяких похвал, я и не знал, что похлебка из тушенки, картошки и лука может быть такой вкусной. Или же дело было в тех травинках, что кинула охотница? После сытного ужина мы ложимся возле горящего костра. Не взирая на летнее время по земле тянет холодком, поэтому приходилось вертеться как курице-гриль, чтобы обогреть замерзшие участки тела. – Тетя Маша, а о чем ты так долго разговаривала с Семёном Алексеевичем? – спрашивает Александр, в его глазах играют отблески костра. – Это когда же? – удивляется охотница. – Мы же только позавтракали и сразу в путь тронулись. А когда у него травы и иглы брала, то особенно и не разговаривали. – Мы со Славой как раз рухнули спать, но сквозь сон слышал, как вы перешептывались на кухне. Сама же учила спать и слушать, – отвечает Александр. – Научила на свою голову. Рассказал он, как в последнее время напали на него в лесу четверо перевертней. Платонов охотник бывалый, да и перевертни оказались недавно укушенными. Оставил он одного для допроса и тот ему рассказал, что готовится к полнолунию возрождение Волчьего Пастыря. Многие перевертни спешат к месту возрождения, так что тайга сейчас опасна как никогда. Нужно нам выставить охрану на ночь и меняться через каждые два часа. Если ты такой любопытный, то и будешь первым, – отрезает охотница. Александр не говорит ни слова, лишь встает и выходит из круга огня. Спустя пять минут возвращается с охапкой дров. Треск костра, уханье сов и шелест ветра в ветвях деревьев создает музыкальный фон для раздумий. Больше никто не разговаривает. Со стороны Вячеслава слышится похрапывание. Я смотрю на ночное небо, думаю о доме, мечтаю о моменте возвращения. Как примут, когда узнают, что я не такой как все? От этих дум зеленая тоска щемит грудь. Разболелась голова, я почти физически ощущаю, как при очередном стуке сердца кровь ударяет в висок. Тоска холодной рукой сжимает сердце и до того становится себя жалко, что даже плакать хочется. Так бы бросить всё и рвануть назад, к родителям. И пусть охотники сражаются с перевертнями, с берендеями, с кем только захотят… Что-то последнее время всё сильнее и явственнее прорисовываются эти мысли. Вроде бы только сомкнул глаза, а за плечо уже трясут. Вячеслав. – Тшш, – прислоняет он палец к губам, когда видит, что я собираюсь высказать своё мнение о такой ранней побудке. – Твоя очередь быть часовым, через два часа разбудишь охотницу. Я сажусь возле костра, а Вячеслав ложится на мое место. Я оглядываю спящих. Александр спит, подложив правую руку под голову. Зрачки перемещаются под веками. Как было написано в медицинской статье? Периоды быстрого и медленного сна? Значит, сейчас у него был быстрый сон, время, когда видят сновидения. Интересно, что ему снилось? Битва с перевертнями или с берендеями? Костерок трещит, ветер шумит, небо на востоке приобретает темно-бирюзовый цвет. Где-то около половины третьего. «Время чертей» – как называла этот период моя бабушка. Именно в это время черти разгуливают по земле свободно и влезают в головы людей, чтобы внушать им всяческие дурные мысли. Когда я ночевал у бабушки в деревне, то иногда просыпался ночью и терпел до утра, боясь сходить по малой нужде, пока не пропоют петухи. Сейчас же ни петухов, ни кукушек, лишь изредка доносится гулкое уханье сов и хруст трущихся ветвей. Может, я позволил разыграться своей фантазии, но мне кажется, что мелькают два блеснувших огонька в кустах. Волк? Один? Вроде бы не пахнет, хотя дым от костра глушит любые запахи. Сколько я не вглядывался в глубину темнеющей тайги, сколько не вертел головой по сторонам – огоньки больше не появляются. Я уже подумываю обернуться берендеем и прошерстить близлежащие кусты, когда небо светлеет и из бирюзового переходит в желтоватый цвет. Цвет пошехонского сыра. От этой мысли бурчит в животе. Чтобы обмануть желудок, я жую сосновую иголку. Кисловатая слюна бежит по вкусовым сосочкам. Ни с чем не сравнить утро в тайге. Бывало, я раньше просыпался на природе, на рыбалке, когда белые клочья тумана скользили по водной глади, а небо раскрашивалось причудливыми красками встающего солнца. Однако, это не могло сравниться с пробуждением суровой тайги. Недавно хмурые и насупленные деревья расправляют ветви, как боец, который разминает плечи перед битвой не на жизнь, а на смерть. Птицы несмело прочищают горло, ведь совы ещё не ушли с охоты. Белые испарения комкаются в воздушное покрывало. Эта завеса идет по земле, кустам, обхватывает стволы деревьев. Этот туман очень похож на ту завесу из мультика «Ну, погоди!», которую Волк выпустил на сцену. В голове звучит мелодия песни Аллы Пугачевой. – Я как айсберг в океане. Всё плывет в сплошном тумане… – Эй, ты спишь, что ли? – шепот охотницы выдергивает меня из задумчивости. Она сидит на лапнике и подкидывает веток в костер. Когда только поднялась? Я понимаю, что в самом деле задремал и провалился в одно из тех состояний, когда находишься между сном и явью. Яростно потираю уши, отгоняю прочь дрему и виновато опускаю голову. – Ладно, я никому не скажу. Подкинь дровишек и буди остальных, по холодку будем выдвигаться, – шепчет охотница. Она сноровисто приделывает котелок с вчерашней похлебкой над получившим свежую пищу огнем, вскоре по поляне ползет манящий запах. Желудок также урчит, нисколько не обманутый прожеванными сосновыми иглами. Ребята просыпаются с ворчанием медведей, выходящих из спячки. Первые лучи солнца только касаются верхушек деревьев, когда охотница велит тушить костер и собираться в путь. Похлебка булькает внутри и требует прилечь и успокоиться, но тетя Маша железным голосом намекает, что она никого не держит. И снова начинается гонка… День меняется ночью. За ночью вновь идет день. Трое суток в сплошном беге. Мы бежим так, что обгоняем ветер. Ночной дождь нимало не смущает. Никто не стонет. Я уже не думаю о возвращении – после стольких-то мучений… «Ещё немного!» – звучит на каждом привале, и мы даем ещё немного. Лопнувшие кеды уже у троих. Охотница каким-то образом ухитряется обходить сучки и по кочкам болот прыгает с элегантностью газели. Мы же перевязываем обувку оторванными лоскутами одежды. Мозоли проходят за ночь, но до ночи нужно ещё дожить. Несколько раз до моих ноздрей доносится запах волка. Я видел, как принюхивается Вячеслав, но запах так далек, что непонятно к кому он относится: к хищнику или оборотню. Мы бежим… – Стойте! – на третий день изнурительной гонки командует охотница. Мы тут же останавливаемся. Руки на коленях, из горла вырывается сип. Глаза жжет от едкого пота. Уже не до красот, упасть бы и не вставать… – Ещё немного? – шепчет Вячеслав. Сил на разговоры не остается, но не пошутить он не мог. Я падаю в мягкий мох. Под коленями хлюпает небольшая лужица. Позади обширное болото, по которому пронеслось стадо бешенных лосей. Главное – встать именно туда, куда вставала нога охотницы. Как она угадывала направление – непонятно. Чахлые березки и высокая осока ростут на небольшом луге впереди. Охотница застывает как гончая в стойке. Она протягивает руку назад, и Александр без вопросов подает ей пустышку. Охотница даже не запыхалась. Я же щупаю сдувшийся живот. Кто-то мучает себя диетами и спортзалом в надежде похудеть, этих бы людей сюда – сразу бы раздумали терять вес. – Они недалеко, я их чую. Но рядом целая армия перевертней, передвигаемся со всевозможной предосторожностью… – Тетя Маша, они живы? – выдавливает из себя Александр. Он не показывает, как ему трудно держать ритм бега. А ведь на протезе далеко не убежишь. Но он бежал. Я видел, как кривилось скуластое лицо на привалах, когда отстегивал медное оружие и растирал горящую култышку. Вида старался не показывать, но ясно и без слов. Я забрал его вещмешок и теперь в спину ритмично стучится ребро арбалета. – Да, живы. Идем след в след. Тут запах идет незнакомый. Держи иглы наготове, – она поворачивается к Александру. – Хорошо, – он вытаскивает из кармана несколько стержней. Протез он проверял каждый вечер, чтобы от сырости и движения механизм действовал как надо. Мы заходим в высокую траву, стараясь наступать на следы впереди идущей. – Тут нужно перелезть, – командует охотница и мы перекидываем ногу через еле видимую натянутую струну. – Тут пригнуться, – мы проползаем под струной между берез. Спустя долгий час, когда нервы кажутся вымотанными до предела, мы покидаем зловещий луг. Растяжек и ловушек там оказалось достаточно, чтобы целая армия не смогла пересечь небольшое пространство. По лесу идем также тихо. Ловушки попадаются ещё несколько раз, но вскоре перед нами выныривает невысокая избушка. Чуть не сказал на курьих ножках, но по-другому её и не назовешь. Слишком уж древней и сказочной она выглядит. Дранка на крыше выцвела на солнце, поляну вокруг избушки окружают толстые пеньки. Полянку специально под дом расчищали… В темных оконцах мелькает бледное пятно и вскоре скрипит дверь. Из дома выбегает темноволосая девушка… Халат наэлектризовался и липнет к трико на ногах… Волосы распущены, на припухшем лице следы слез… Я вижу, что Александр может выдержать ещё месяц нагрузок. Спокойно дал бы зуб за то, что он пробежит ещё с десяток километров и не охнет. Однако сейчас он спотыкается. В этот момент мой друг стареет на десять лет. Он не может сделать и шага, в отличие от другого человека… Мы все увидели – на кого смотрит девушка. – Людмила! – раздается рядом. Вячеслав бросается к девушке, она бежит ему на встречу. Как в фильме, честное слово. Но это не фильм, их притягивает друг к другу, как два сильных электромагнита в опытах физиков. Она обхватывает ладонями лицо Вячеслава и целует, куда достанут губы. Тот не отстает от неё в ласках и объятиях. Я впервые замечаю, что этот сильный берендей может не только гнуть, ломать или крушить, но и нежно держать на руках возлюбленную. Он подхватывает её как перышко и несет к дому. Шепчутся тихо кусты у дороги: – Взгляни на него, до чего же счастливый. Спешу я навстречу, и несут меня ноги К единственной, милой, родной и любимой. Защита Я помню, как Александр тогда огорченно пожевал губами и неуверенно посмотрел на охотницу. Лицо тети Маши непроницаемо. Она лишь пожала плечами и двинулась за идущим Вячеславом. Александр взглянул на меня, но чем я ему мог помочь? В эту секунду он показался таким несчастным, таким одиноким, что хотелось подойти и крепко обнять. Я сдержался. Незачем так явно выказывать слабость и человеческие чувства, я же берендей! Мы входим в дом. В комнате пахнет стиральным порошком и немощью. Такой запах присутствует в домах престарелых, в тех комнатах, где лежат неходящие. Печь, две взрослые кровати, детская кроватка, сделанная на скорую руку из деревянной лохани. По стенам широкие полки, посреди кряжистый стол и две колченогие скамьи по бокам. В углу поблескивают ружья. С печки раздается натужный кашель, и охотница подходит туда. На нас с загнетки взирают слезящиеся глаза древнего старика. – Хоть бы поздоровались, а то сразу обниматься, – ворчит охотница. – Здорово, Сидорыч! – Идите на хрен! – раздается с печки сиплый голос. – Не нуждались в вас и нуждаться не будем. – Вот ни на толику не изменился, старый хрыч, – уголками губ улыбается охотница.