* * * Майя почти всю ночь не спала. Задремала только под утро, и то некрепко и ненадолго. Она проклинала себя, что позволила Артёму так себя повести. Проиграла по всем статьям. Но ещё, как говорится, не вечер. Всё можно исправить. Ведь через два дня в его библиотеке они собирались объявить о начале боевых тренировок. Где теперь всё это организовать? Чёртов Артём! До последнего она собиралась отправиться на учёбу, но в итоге передумала. Не до этого. Она написала Артёму в Ватсап: «Доброе утро, милый!» Пусть ломает голову, что к чему. Сорок минут потерпит, так она рассчитала. Если он не откликнется, снова подаст весточку. Необходимо, чтобы он изменился к ней, чтобы вернулось прежнее. Он не смеет так подвести её соратников. Нового места, столь надёжного, быстро не найдёшь. Не говоря уж о том, что идея Виктора хранить оружие в читальне теперь под огромной угрозой. Чёрт, чёрт! Вчерашний страх от скорого их революционного выступления несколько рассеялся. В конце концов, это если и случится, то не завтра. Чего бояться? Она – девушка, а в полиции – в основном мужчины. Едва ли ей причинят ощутимый вред! Она так гордилась, что нашла вариант встречаться в библиотеке. Раньше они собирались на квартире Сони и ещё у одной девочки. Но как-то раз Соня заявила, будто у неё есть сведения о прослушке жилья оппозиционных журналистов в Москве и Санкт-Петербурге. Это всех если не напугало, то насторожило. Они пробовали встречаться в кафе Дома книги на Арбате, но там всегда народ: кто читает, кто кофе пьёт, а значит, любой в состоянии погреть уши. И тут Майю осенило. Библиотеку вряд ли прослушивают. Зачем? Идея всех вдохновила. Артём как-то делился с ней, что в его жизни до сих пор не случилось ничего великого, что он не всегда понимает, зачем живёт. Тогда она пошутила, что, наверное, цель его жизни – встреча с ней. Всё это звучало мило, не всерьёз. На деревьях за окном кое-где висели сморщившиеся прошлогодние листья. Она вдруг подумала: «А куда они денутся весной? Всю зиму держатся за своё прошлое, хотя на них страшно смотреть. Не листья, а какие-то лохмотья». Пора ещё раз потревожить Артёма. * * * Шалимов потратил почти всё утро, чтобы избавиться от мерзости вчерашнего визита Светиного сутенёра. Как он это делал? Сначала долго лежал в горячей до предела, до невозможности терпеть ванне, потом яростно тёр каждый участок тела мочалкой, два раза вымыл голову, побрился, после этого надел всё чистое, обильно побрызгался одеколоном. Спал он мало, нервно, совсем не отдохнул. У мыслей не находилось сил, чтобы собраться во что-то складное и отвести его подальше от тёмных провалов, куда он норовил вот-вот нырнуть. Даже отреагировать на звонки и сообщения Майи, полные желания помириться, он не мог. Вид из окна: допотопная вывеска «Продукты» на другой стороне Фонтанки, на стене когда-то парадного, а ныне мизантропически мрачного фасада, – подчёркивал его, москвича Артёма Шалимова, чуждость всему здешнему. Петербург весь превращался в понедельник, в будни, в то, с чем невозможно бороться, что и есть обычная жизнь в северном городе зимой, где желания остры оттого, что исполнение их невозможно. Ему давно пора смириться с тем, кем он является на самом деле, и не рыпаться. Если он поднимает голову, сразу по ней получает. В двенадцать никто не позвонил. В двенадцать ноль пять он сам набрал номер полицейского, обещавшего поискать в архиве дело, связанное со смертью покойного брата. Холодный голос сообщил, что абонент вне зоны действия сети. Всё, как и следовало ожидать. Он бессилен перед обстоятельствами. Петербург ни от чего не спас. От судьбы далеко не убежишь! А судьба его в том, чтобы смиренно ждать, чем для него кончится вся эта ужасная чехарда с Майиными революционными фокусами, с ужасными эсэмэсками от незнакомца, с болезнью Веры, с тем, что он, как оказалось, никто и звать его никак, и ничего другого ему себе доказать не удалось. Сейчас Майя пишет ласково, будто ничего не произошло, и это не удивительно. Скоро следующая встреча их кружка чёртовых оппозиционеров. Неохота им искать другое безопасное место. Трудно это. Не быстро. Можно, конечно, предположить, что он ей взаправду дорог, но сейчас не то настроение. Когда пискнул телефон и на экране высветился тот же текст, что и в прошлые разы, по поводу смерти его брата Вениамина, он саркастически улыбнулся. Сейчас, в этой квартире, где он вчера уже начал приживаться и готов был сожалеть, что её рано или поздно предстоит покинуть, Артём не находил себе места в прямом и переносном смысле. Везде углы, стены, всё неудобно, чуждо. Внутри него поднялась ненависть к обоям в комнате, он принёс с кухни нож и начал втыкать их в идиотский рисунок, но кладка была крепкой, и лезвие только гнулось. Хотелось плакать. Он зло бросил нож на пол. Посмотрел на него с удивлением: как он дошёл до такого? Что с ним? Вся эта старая мебель, потолок, жалкая лепнина, свет лампочек, сиротская кухня со столом без скатерти, окна с грязными стёклами объявили ему войну. Место всегда побеждает человека. Человек зависит от места, а место от него нет, как бы он ни пытался его изменить, приспособить к себе. «Пора вернуться в Москву?» Мысль не выглядела спасительной. Он подошёл к вешалке, оглядел свою куртку так, будто первый раз её видел, потом снял с крючка. Почему-то показалось, что куртка ему маловата. Небо над Петербургом нависало так низко, словно пыталось рассмотреть в городе каждую деталь, каждого человека. Температура прыгала вокруг ноля, то вверх, то вниз, ветер таил свою грозную силу, иногда развлекаясь короткими порывами. В воздухе витал дух просыпающегося после зимы моря, дух мощных рек, прорывающих лёд, готовых вернуться в своё течение. Север дремал, сам уже устав от зимы, но свой норов, скрипучий и беспощадный, до конца одолеть не мог. До весны он ещё не раз его проявит. Артёма тянуло к Неве. Улицы теснили его. Он быстро дошёл до Невского, потом по Фонтанке до Летнего сада, дальше вдоль Лебяжьей канавки – до набережной. Здесь почувствовал себя лучше, но не настолько, чтобы нащупать какой-то выход. От Майи пришло уже столько сообщений, что, если он не ответит, можно будет забыть о ней навсегда. Он взошёл на Троицкий мост. Ветру тут ничего не мешало. Город выглядел разъятым: слева Ростральные колонны, за ними купола, справа уродливые высотки Выборгской стороны, впереди два тоскливых минарета мечети. Ровно посредине моста он вынул сотовый. Она ответила сразу. Голос до предела нервный: – Что? Артём растерялся. Не ожидал, что после стольких попыток связаться с ним она изобразит, что совсем не рада его слышать. Он остановился, мимо проносились машины, трамваи, автобусы, маршрутки. Шум мешал разговаривать, но всё же его слова слеплялись с Майиными, сначала слегка, потом крепче. Майя вырвала у него обещание вернуться как можно скорее. Не сказала, что любит, но все её слова к этому подводили. Он осознанно сдался. Наверное, в глубине души он этого желал: спрятаться всё равно не удалось, пора решать проблемы, а не бежать от них. Он болезненно возвращался к мысли, что обязан защитить её. Хотя бы и от неё самой. Ветер подул сильнее, но не холоднее, и он всем телом впитывал подталкивающие его куда-то порывы. Не самый лучший выбор – остановиться и задуматься посредине Троицкого моста в феврале! Он смотрел на Выборгскую сторону, на Охту, и взгляд его набирался такой силы, что начинал видеть, чего и не было. Ему представлялось, как под этим невозможным небом с серыми разводами, с романтической мрачностью, пройдя через промзоны, пакгаузы, унылые новостройки, где-то вдалеке заканчивается город, а за ним начинается северный необильный лес, прорезанный трассами, и далее земля всё мёрзнет и мёрзнет, и в конце концов мерзлота превращается в вечную, и в этих местах уже никто почти не живёт, только пустота хранит свои морозные тайны и каждую ночь вспоминает редкие полярные экспедиции. Он стоял рядом с фонарём, и в его уставшей, теряющей по кусочкам рассудок голове рождалось видение: это не уличный фонарь, а его старший брат Вениамин, что после смерти обернулся великаном и теперь в три раза выше других людей. Он разглядывал невскую воду, которая даже подо льдом топорщилась и манила его. Кто-то тронул его за плечо. Тронул легко, дружелюбно, но он испугался, дёрнулся, больно ударился плечом о фонарь. Чертыхнулся. Рядом стояла Светлана. Губы её были накрашены так ярко, что казалось, будто кроме них на её лице ничего больше нет. Она протягивала ему несколько смятых купюр. – Вот. Хотела на карту перевести, но ты не дал мне свой номер. Артём смотрел на деньги, как на сжатую в пальцах змею или дохлую крысу. – Что, чёрт возьми, это значит? Откуда ты здесь взялась? – Он не умел сердиться, и получилось карикатурно. – Если ты отведёшь меня куда-нибудь выпить чаю, я тебе расскажу. – Да пошла ты! Артём повернулся к ней спиной. Чуял, что она не уходит. Вдруг нахлынула картина. Он, маленький, стоит в своей комнате, голенький, а мама пытается уложить его спать, гладит по волосам, что-то шепчет, и ему всё это дико неприятно, его трясёт от этого, и он исторгает из себя что-то запретное: да пошла ты! Откуда эти картины? Это правда или память подсовывает фальшивку? Однако здесь, в Петербурге, подобные видения не в первый раз терзают его. В его детстве есть что-то, с чем память теперь знакомит его впервые. А так бывает? Или он уже на пути в психушку? Света не уходила. – Послушай, ты можешь меня прогнать, можешь бросить мне эти деньги в лицо, но я хочу всё объяснить. Артём повернулся и пошёл туда, где с Троицкой площади начиналась Петроградская сторона. Света не отставала, всё время затевала какой-то разговор, что-то спрашивала его, но он не реагировал. «Когда же она от меня отвяжется? Что ей надо?» От былого влечения не осталось и малой толики. «Придётся выслушать. Так быстрее избавлюсь от неё», – решил Шалимов. В начале Каменноостровского они наткнулись на паб с бельгийским названием. Артём коротко глянул на девушку, она кивнула. Он чертыхнулся про себя. Слава богу, стол в баре был достаточно широкий. – Что тебя принесло на мост? – Ты надеялся, это случайность? – Я ни на что не надеялся касательно тебя. Мне всё равно. – Артём опустил глаза на меню, показывая, что оно ему занимательнее Светы. – Я понимаю. Понимаю, кем ты меня считаешь. Но меня заставили. – Не продолжай, мне неинтересно. Я, по-моему, за всё заплатил. Обязательно возвращаться к этому? Ты всё время врёшь. К чему мне твои объяснения? Очередная лапша на уши? – Я как тебя тогда на Невском догнала, Аньку попросила меня прикрыть перед Ахмедом. Мол, плохо себя чувствую, уехала домой. А Ахмед, когда прибыль стал считать, – взбесился. Как только мы на точку встали, прилетел к нам, отвёл меня во двор и давай допрашивать, почему не работала вчера. Я говорю, болела. А он как заорёт: трахалась ты за деньги, сука, а деньги скрысила! Откуда он узнал, что я у тебя была, не знаю. То ли Анька наплела, то ли видел нас кто-то из его джигитов, то ли из «Греческой таверны» доложили. Уже не выяснишь! Но вот пришлось мне наврать, что ты мне ничего не заплатил, а выкинул на улицу. Прости! Иначе он убил бы меня! – Меня это не волнует, поверь. Я тебя прощаю. Деньги я твои не возьму. Оставь себе. Пригодятся. Света, до этого державшая купюры в руках, послушно убрала их в карман. – Ты меня ненавидишь? – Света захлюпала носом. Вытерла пальцем слезу с уголка правого глаза. – Нет. Что будешь есть? Пить? – Артём гадал, притворяется она или нет. Угощением стремился унизить её. – Пиво. Вишнёвое.