– Чепуха, Банни, другого пути просто не было. Но как насчет этих окон? Его великодушие взяло меня за горло; без единого слова я привел его к одному окну, выходящему внутрь, на покатую крышу и ровные ряды черепицы. Часто, будучи мальчишкой, я карабкался по ним, ради опасной радости от риска жизнью и конечностями или ради своего увлечения – смотреть через большой световой люк, словно заглядывая в колодец, на этаж ниже, где был холл. Были, однако, несколько световых люков меньшего размера, через любой из которых, я думал, мы могли бы сбежать. Но одного взгляда оказалось достаточно, чтобы я понял, что мы опоздали: один из этих люков стал блестящим квадратом: он открылся, и показалось раскрасневшееся лицо на багровых плечах. – Я заставлю их дрожать! – сказал Раффлс сквозь зубы. В мгновении ока он выдернул револьвер из кармана, разбил окно прикладом и выпустил пулю в черепицу менее чем в ярде от показавшейся головы. И этот выстрел, я считаю, был единственным, который Раффлс когда-либо совершал за всю свою карьеру полночного грабителя. – Ты же не попал в него? – ахнул я, глядя, как голова исчезла, а затем мы услышали грохот в коридоре. – Конечно же нет, Банни, – ответил он, укрываясь в башне вновь, – но никто не поверит, что я этого не хотел, и если нас поймают, мне дадут не меньше десяти лет за это. Этот риск ничего не значит, если это даст нам дополнительные пять минут, они сейчас должны провести военный совет. Вон там наверху – это рабочий флагшток? – Да, был когда-то. – Тогда должны быть веревки для подъема и спуска. – Они были не толще бельевого леера. – И они обязательно окажутся гнилыми, и нас увидят, когда мы будем срезать их. Нет, Банни, так не пойдет. Подожди немного. Есть ли здесь громоотвод? – Раньше был. Я открыл одно из боковых окон и потянулся так высоко, насколько смог. – Тебя увидят из светового люка! – воскликнул предостерегающе Раффлс. – Нет, не увидят. Я и сам-то не могу его различить. А вот громоотвод все еще здесь, на том же месте, где и был. – Насколько толстый? – спросил Раффлс, когда я вновь присоединился к нему. – Чуть толще графитового карандаша. – Иногда они могут удержать человека, – сказал Раффлс, натягивая белые детские перчатки и обматывая руку носовым платком. – Сложность заключается в том, чтобы удержать хватку. Но мне уже приходилось спускаться подобным образом. И это наш единственный шанс. Я пойду первым, Банни: ты просто следи за мной и сделай все точно так же, как я, если у меня получится добраться до земли. – А если не получится? – Если я этого не сделаю, – прошептал Раффлс, занимая позицию на окне, – боюсь, тебе придется справляться одному со всем весельем, пока меня будут перевозить через реку Ахерон! С этими словами он начал спуск вниз, оставив меня дрожать одновременно над его легкомыслием и опасностью. Я не мог проводить его взглядом далеко в тусклом свете апрельских звезд, но я видел его одно мгновение и все же заметил его предплечья у водосточной трубы, которая проходила вокруг башни, между кирпичами и сланцем на уровне межэтажного перекрытия. И я увидел его еще раз мельком, уже ниже, у карниза той комнаты, которую мы разграбили. Оттуда громоотвод опускался уже по прямой траектории до самой земли под углом фасада. И так как он смог удачно спуститься до столь низкой точки, я решил, что Раффлс уже стоит на земле. Но у меня не было ни его мускулов, ни его нервов, и я почувствовал сильное головокружение, когда сел на подоконник и приготовился спуститься вниз. Так получилось, что именно в этот последний момент моим глазам впервые открылся беспрепятственный вид на маленькую старую башню других дней. Я позабыл о Раффлсе; маленький огарок свечи все еще догорал на полу, и в тусклом свете знакомая сцена детства была мучительно подобна самому невинному воспоминанию. Небольшая лестница все еще стояла на своем месте, ведя в люк на вершине башни; неподвижные сиденья все еще носили на себе свои старые пальто зернистого лака; у лака был все тот же до боли знакомый древний запах, а флюгеры снаружи скрипели все ту же мелодию. Я вспомнил целые дни, которые провел, целые книги, которые прочитал здесь, в любимой крепости моего детства. Грязный пятачок с мансардным окном на каждой из четырех наклонных стен в одночасье превратился в галерею с мучительными картинами прошлого. И вот как я собирался покинуть это место – вверив свою жизнь собственным рукам и с карманами, полными украденных драгоценностей! Суеверный страх сковал меня. Предположим, что громоотвод не удержит меня… предположим, что мои руки соскользнут… и я буду схвачен мертвым, с результатами своего постыдного преступления на мне, под самыми окнами… …где я родился. В окнах солнце медлит утром… Я почти не помню, что я сделал или оставил незавершенным. Я знаю только, что ничего не сломалось подо мной, что я каким-то образом удержался, и что в самом конце проволока обожгла раскаленным железом мои ладони, так что они были порезаны и кровоточили, когда я стоял, задыхаясь, возле Раффлса в клумбе. У нас не было времени, чтобы думать обо всем. Уже слышался шум на нижних этажах; волна тревоги с верхних этажей медленно опускалась вниз; и я помчался за Раффлсом по краю дороги, не осмеливаясь оглянуться. Мы выбежали к противоположным воротам от тех, через которые вошли. Резко вправо уходила небольшая тропа за конюшней, и так же резко вправо ушел Раффлс, вместо того чтобы бежать прямо по открытой дороге. Я бы не выбрал этот маршрут, но я все же последовал за Раффлсом без единого слова, почувствовав благодарность за то, что он наконец взял на себя инициативу. В конюшнях горел свет, все было освещено так ярко, будто там был канделябр, оттуда раздавался стаккато грохот подков и широкие ворота открывались. Этим мы и воспользовались, когда проскользнули через них в самый последний момент. Через минуту мы уже прятались в тени садовой стены, пока на дороге звучал смертельный топот галопирующих копыт. – Это за полицией, – сказал Раффлс, ожидая меня. – Но веселье только начинается с конюшен. Услышь шум и взгляни на огни! Через минуту оттуда выедут охотники на последнюю погоню сезона. – Мы же не будем просто бежать от них, Раффлс? – Конечно, не будем, но это означает, что мы должны остановиться здесь. – Разве мы можем себе это позволить? – Если они не глупы, то отправят по констеблю на каждую железнодорожную станцию в радиусе десяти миль и займут посты на всех углах. Из всех мест, я могу подумать только об одном, где они не догадаются нас искать. – И о каком? – По другую сторону этой стены. Насколько велик сад, Банни? – Шесть или семь акров. – Тогда полагаюсь на тебя, отведи нас в одно из своих старых убежищ, где мы сможем спрятаться до утра. – А после? – Главное переждать ночь, Банни! Прежде всего нужно найти нору для укрытия. Что это за деревья в конце этой полосы? – Лес Святого Леонарда. – Великолепно! Они обыщут каждый дюйм леса, прежде чем вернутся к поискам в собственном саду. Отлично, Банни, сперва подсоби мне, и я помогу тебе забраться! Другого выхода не было, и, как бы я ни ненавидел и ни содрогался от мысли снова войти туда, я уже думал о втором святилище моего детства, которое также можно было бы осквернить в эту бесчестную ночь. В дальнем углу сада более чем в ста ярдах от дома маленькое декоративное озеро было вырыто на моей памяти. Его берега были покрыты откосным газоном и зарослями рододендронов, и среди рододендронов расположился крошечный сарай для лодок, который был моей детской радостью. Он состоял из небольшой пристани для шлюпки, в которой любой мог избороздить эти миниатюрные воды и пройти через кабину для переодевания, если он предпочитал принять утреннюю ванну среди золотых рыбок. Я не мог придумать более безопасное убежище, чем это, если нам придется провести ночь в окрестностях, и Раффлс согласился со мной, когда я привел его, скрываясь в кустарниках и на опасно открытом газоне, в миниатюрное шале между рододендронами и водой. Но какая это была ночь! Маленькая кабинка для переодевания имела две двери: одна выходила на озеро, другая на тропинку. Чтобы слышать все, что происходит в окрестностях, нужно было лишь открыть обе двери и сохранять абсолютную тишину. Влажный ночной воздух апреля заполнил место и прокрался сквозь наши вечерние костюмы и легкие пальто прямиком в мозг; умственная пытка возобновилась и даже усилилась в моей голове; и все время я внимательно прислушивался к звукам с тропинки между рододендронами. Сначала единственные звуки, которые мы могли распознать, исходили исключительно из конюшен. Тем не менее волнение утихло раньше, чем мы ожидали, и даже Раффлс высказал сомнения в том, собирают они охотников или нет. Вскоре после полуночи мы услышали шум колес на дороге, и Раффлс, который начал разведывать ситуацию, скрываясь у кустарников, вернулся назад, чтобы сообщить, что гости уезжают и прощаются даже с какой-то безразличной радостью, которую он не мог понять. Я сказал, что тоже не понимаю их радости, но предположил, что на них влияет выпитый алкоголь, и позавидовал им. Я поднял колени к подбородку, расположившись на скамье, где обычно все сушились после купания, и сидел в напускной флегматичности, абсолютно противоположной тому, что испытывал внутри. Я слышал, что Раффлс вновь отправился на разведку, и отпустил его без лишних слов. Я даже не сомневался, что он снова вернется через минуту, поэтому прошло немало времени, прежде чем я заметил его продолжительное отсутствие и наконец и сам прокрался вперед на его поиски. Даже тогда я лишь подумал, что он расположился снаружи, найдя более выгодную позицию для наблюдения. Я по-кошачьи прокрался вперед и выдохнул его имя. Ответа не последовало. Я отважился пройти дальше, пока не заметил газоны: они блестели, как чистые сланцы в звездном свете: не было ни одного признака живого существа поблизости, за исключением дома, окна которого все еще горели, но при этом там было довольно тихо. Было ли это молчание хитроумной и преднамеренной западней? Неужели они уже поймали Раффлса и теперь ждут меня? Я вернулся к лодочному сараю в агонии страха и негодования. Это был страх за все те долгие часы, что я просидел там, ожидая его; это было возмущение, когда, наконец, я услышал его тихие шаги на гравии. Я не вышел ему навстречу. Я оставался сидеть и ждал, пока шаги доносились все ближе, и так я и оставался сидеть, когда дверь открылась и в стальном рассвете передо мной показался огромный человек в костюме для верховой езды. Я вскочил на ноги, и громадный человек игриво хлопнул меня по плечу. – Извини, что я так долго, Банни, но мы не должны были уходить, в чем были. Этот верховой костюм делает меня новым человеком, на мой взгляд, и вот еще один набор юного жокея, который должен подойти тебе. – Значит, ты снова забрался в дом? – Я был обязан, Банни, но мне приходилось следить за огнями и еще дать им целый час. После этого я прошел через гардеробную без каких-либо затруднений; единственная трудность заключалась в том, чтобы определить, где находится комната сына в задней части дома, но в результате я все же разобрался с этим, как ты видишь. Я только надеюсь, что они подойдут, Банни. Дай мне свои ботинки, я наполню их камнями и утоплю в пруду. Я сделаю то же самое со своими. Здесь есть коричневая пара, и мы не должны позволять траве расти под ними, если хотим добраться до станции и сесть в ранний поезд, пока еще есть шанс. Ранний поезд покидает станцию в 6:20 утра и в это прекрасное весеннее утро там был полицейский в фуражке, который смотрел за отходом поезда; но он был слишком занят, заглядывая в купе в поиске двух элегантно одетых членов воровской шайки, поэтому не обратил никакого внимания на огромного пьяного человека в одежде для верховой езды, как не заметил и другого любителя верховой езды, который был даже незаметнее, чем его друг. Ранний поезд должен был прийти на вокзал Виктории в 8:28, но эти достойные джентльмены вышли еще на станции Клэпхем и несколько раз сменили кэб между Баттерси и Пикадилли, как и некоторые предметы гардероба при каждой пересадке. Было чуть больше девяти часов, когда они сидели вместе в Олбани и могли быть вновь узнаны как Раффлс и Банни. – А теперь, – сказал Раффлс, – прежде всего, давай посмотрим те коробки, которые у нас не было времени открыть, когда мы их взяли. Я имею в виду те, которые у тебя, Банни. Я заглянул в мои в саду, и, к сожалению, в них ничего не было. Дама, должно быть, надевала их содержимое. Раффлс протянул руку, чтобы взять мои кожаные коробки, которые он попросил спрятать. Но я только и сделал, что спрятал их. Вместо того чтобы отдать, я смело посмотрел ему в глаза, которым, казалось, хватило мгновения, чтобы узнать мою жалкую тайну. – Мне нет смысла передавать их тебе, – сказал я. – Они тоже пустые. – Когда ты заглянул в них? – В башне. – Хорошо, позволь мне увидеть их самому. – Да, если хочешь. – Мой дорогой Банни, эта, должно быть, содержала ожерелье, которое ты описал в таких подробностях. – Скорее всего. – А эта тиару. – По всей видимости. – Но на даме их не было, как ты и предвидел и как мы оба удостоверились сами. Я все еще не отвел взгляд. – Раффлс, я все же буду откровенен с тобой. Не хотел рассказывать тебе об этом, думал унести этот секрет с собой в могилу, но поделиться правдой все же легче, чем пытаться убедить тебя во лжи. Я оставил эти два украшения в башне. Не буду пытаться объяснить свой поступок или оправдать его – это было, вероятно, влияние башни, и больше ничего; в самый последний момент меня захлестнули эти чувства, когда ты скрылся из виду и я должен был покинуть это место. Я чувствовал, что должен сломать себе шею, но не это суеверие пугало меня, а то, что я умру с этими вещами в кармане под окнами своего старого дома. Ты можешь обвинить меня в том, что я должен был подумать об этом перед тем, как переступить порог этого дома! Ты можешь сказать мне все, что хочешь, и при этом все равно не скажешь больше, чем я заслуживаю. Это было истерично и это было жестоко, потому что я все же оставил себе коробки, чтобы подкрепить эту ложь тебе. – Ты никогда не умел врать, Банни, – ответил Раффлс, улыбаясь. – Будешь ли ты считать меня лжецом, если я скажу, что понимаю, что ты чувствовал, и даже то, что ты сделал? На самом деле, я понял это еще несколько часов назад. – Ты имеешь в виду, что догадался о моих чувствах, Раффлс? – И что ты сделал. Я догадался об этом в лодочном сарае. Я знал, что что-то должно было произойти, чтобы разогнать эту компанию спортсменов так скоро и так весело. Они не схватили нас, следовательно, они обнаружили что-то получше; и твое флегматичное отношение ко всему дало мне понять, что именно. По велению судьбы те коробки, которые нес я, оказались пустыми и оба приза достались тебе. Чтобы развеять свои ужасные подозрения, я решил еще раз заглянуть через жалюзи. И как ты думаешь, что я увидел? Я покачал головой. Я понятия не имел, что и даже не хотел узнать об этом. – Двух бедных человек, которых, по твоей задумке, мы и должны были ограбить, – произнес Раффлс, – любующихся этими двумя милыми вещами. Он вытащил руки из карманов смятой куртки и продемонстрировал мне пару украшений. В одной его руке была бриллиантовая тиара, а в другой – ожерелье из изящных изумрудов в кластерах бриллиантов. – Ты должен попытаться простить меня, Банни, – продолжал Раффлс, прежде чем я смог сказать хоть слово. – Я не говорю ни слова против того, что ты сделал или исправил; теперь, когда все завершено, я даже рад, что ты пытался исправить все. Но, дорогой друг, мы оба рискнули жизнью, нашими конечностями и свободой; и меня совершенно не терзали твои сентиментальные сомнения. Так зачем же уходить оттуда ни с чем? Если ты хочешь услышать рассказ о моем повторном проникновении в гардеробную нашего знакомого, съезди домой, смени одежду и встреться со мной возле турецких бань через двадцать минут. Хочу избавиться от своей неопрятности, а после мы можем позавтракать в комнате отдыха. Кроме того, после всей этой ночи в твоих старых убежищах, Банни, ты просто обязан отдохнуть в Нортумберленд-авеню. Реликвии Раффлса