В журнале за декабрь 1899 года появилась статья, которая ненадолго отвлекла нас от волнений в связи с войной в Южной Африке. В те дни волосы Раффлса уже поседели, и мы с ним приближались к завершению нашего второго выхода на поле в качестве профессиональных взломщиков. Мы уже не бывали на Пикадилли и в Олбани. Но мы все еще работали, не в силах противостоять своему нутру, обосновавшись в своем последнем идиллическом убежище на окраине Хэм-Коммон. Отдых был нашей целью, и хотя мы оба уже пересели на невзрачные велосипеды, зимними вечерами нам не оставалось ничего другого, как читать. Война в каком-то смысле пришлась кстати. Она не только вернула нам подлинный интерес к жизни, но и дала конечный пункт для бесчисленных велосипедных поездок вокруг Ричмонд-парк – до ближайшей газетной лавки. Как раз вернувшись с одной такой прогулки, я привез захватывающую новость, не имеющую никакого отношения к войне. Я вернулся с журналом, какие читаются (и продаются) миллионами, текст в нем утопал в иллюстрациях – и так на каждой странице. Рассчитанная на дешевый успех статья была посвящена так называемому Черному музею Скотланд-Ярда, и из нее мы узнали, что мрачная выставка пополнена особой и тщательно отобранной экспозицией под названием «Реликвии Раффлса». – Ну наконец-то, Банни, – сказал Раффлс, – вот она, слава! Из обычных известных преступников мы перешли в разряд настоящих богов, чьи проступки записывает на воде рука времени. Мы все знаем о реликвиях Наполеона и мы все слышали о реликвиях Нельсона, а теперь мир узнает и о моих! – Как же я хочу увидеть их! – добавил я с тоской. В следующий момент я пожалел о том, что сказал. Раффлс поднял на меня глаза от журнала. На его губах играла улыбка, которая мне была до боли знакома, и я понял, что мое высказывание стало причиной блеска в его глазах. – Разве не замечательная идея? – проговорил Раффлс, его голос звучал задумчиво, будто он уже прорабатывал детали плана в голове. – Я сказал это не всерьез, – ответил я, – да и ты тоже явно шутишь. – И вовсе нет, – сказал Раффлс. – Я никогда еще не был более серьезен. – Ты же не собираешься средь бела дня явиться в Скотланд-Ярд? – Под ярким светом рампы, – ответил он, вновь переводя взгляд на журнальную статью. – Я желаю еще раз взглянуть на свои сокровища. О, да вот же они! Банни, ты не сказал мне, что здесь есть иллюстрации. Знакомый сундук, ты отвез меня в нем в свой банк. А вот это, по всей видимости, моя веревочная лестница… Да чего здесь только нет. В этих дешевых журналах такая плохая печать, что ни в чем нельзя быть уверенным, остается только провести инспекцию самому. – Тогда тебе придется провести ее без меня, – сказал я сердито. – Возможно, ты изменился, но они сразу узнают меня. – Хорошо, если ты достанешь мне пропуск. – Пропуск? – вскричал я с ликованием. – Конечно же, нам его никто не даст, и конечно, этот факт положит конец всей идее. Кто в здравом уме даст пропуск на подобную выставку бывшему заключенному вроде меня? Раффлс вернулся к чтению, недовольно передернув плечами. – Тот, кто написал эту статью, раздобыл себе пропуск, – проворчал он. – Он получил его от редактора, и ты можешь получить его от своего, если попытаешься. Но умоляю тебя, даже не пытайся, Банни, это было бы слишком – рисковать минутным смущением ради удовлетворения моей прихоти. Даже если я отправлюсь на выставку по этому пропуску вместо тебя, и меня поймают – даром что я отрастил этакую шевелюру и что все считают меня погибшим, – страшно подумать, какими последствиями это для тебя обернется! Даже не предавайся размышлениями о подобном исходе, мой дорогой друг. Просто позволь мне спокойно дочитать журнал. Нужно ли говорить, что я без дальнейших увещеваний приступил к осуществлению этого опрометчивого плана? За последнее время я уже не раз и не два был свидетелем подобных вспышек нового, изменившегося Раффлса и хорошо в них разбирался. Ему было трудно примириться с тяготами нашего нынешнего положения. В то время, как я искупил свои злодеяния пребыванием в тюрьме, Раффлс избежал наказания благодаря тому, что его считали погибшим. В результате я мог появляться там, где он сам не смел показаться, и выступал в роли его полномочного представителя, связывающего его с внешним миром. Раффлса не могла не раздражать такая зависимость от меня, и я всеми силами старался как-то облегчить испытываемые им чувства, избегая даже намека на злоупотребление своей властью над ним. Поэтому, несмотря на дурное предчувствие, я попробовал выполнить его щекотливое поручение на Флит-стрит, где, несмотря на свое прошлое, я все же зарабатывал честные деньги. И хотя я был уверен в провале, мои усилия все же увенчались успехом, и одним из вечеров я вернулся в Хэм-Коммон с пропуском из Управления по надзору за осужденными Нового Скотланд-Ярда, который я храню и по сей день. Как ни удивительно, на нем не стоит дата, и это означает, что по нему до сих пор могут «допустить предъявителя в музей», не говоря уже о друзьях подателя, поскольку под надписью «сопровождающие» нацарапано имя моего редактора. – Но он сказал, что не хочет идти, – объяснил я Раффлсу. – Это значит, что мы оба, при желании, можем посетить музей. Раффлс посмотрел на меня с кривой усмешкой на губах, его настроение заметно улучшилось. – Это будет довольно опасно, Банни. Если они действительно опознают тебя, то сразу же вспомнят и обо мне. – Но ты же сам настаивал, что они тебя никогда не узнают. – Да, я и правда не верю, что кто-то способен меня опознать. Как и в то, что в этой затее есть хоть малейший риск, но мы скоро и сами все увидим. Банни, я намерен воспользоваться пропуском, но не вижу причины, почему должен подвергать опасности тебя. – Даже если я не пойду, когда ты предъявишь пропуск, мое имя все равно всплывет, – заметил я. – И если что-то произойдет, я быстро об этом узнаю. – Значит, нет никакого смысла оставлять тебя без веселья? – Верно, если произойдет худшее, особой разницы не будет. – В пропуске указано, что явятся двое? – Да. – Стало быть, если им воспользуется только один человек, это может даже вызвать определенные подозрения? – Возможно. – Тогда мы оба пойдем, Банни! И я даю тебе слово, – воскликнул Раффлс, – что ничего плохого с нами не приключится. Но не проси увидеть именно реликвии Раффлса, и ты не должен слишком интересоваться ими, когда тебе их покажут. Оставь мне разговоры, я планирую выяснить, имеются ли у них хоть какие-то подозрения о моем воскрешении. Тем не менее я думаю, что могу гарантировать тебе определенное веселье, старина, в качестве небольшой компенсации за твои муки и переживания. Погода в тот день стояла мягкая и туманная, можно было усомниться, что сейчас зима, если не считать тусклого солнца, пытавшегося пробиться сквозь туман. Мы с Раффлсом вынырнули из небытия у Вестминстерского моста и остановились на пару коротких мгновений, чтобы полюбоваться едва различимыми серыми силуэтами Аббатства и Парламента, выступавшими из золотистого тумана. Раффлс пробормотал что-то об Уистлере и Северне и даже выбросил едва начатую «Салливан», дым от которой мешал ему любоваться открывшимся видом. Из всех картин нашей преступной жизни именно эта сейчас наиболее ясно стоит у меня перед глазами. Но в тот момент я мало наслаждался видами, меня переполняли сомнения в том, сдержит ли Раффлс свое обещание и получится ли у него без риска развлечь нас обоих в стенах Черного музея. Мы зашли на непреступную территорию и посмотрели в суровые лица полицейских, а в ответ они чуть ли не зевали, направляя нас через вращающиеся двери вверх по каменным ступеням. Столь небрежный прием со стороны представителей закона показался мне даже зловещим. В течение нескольких минут мы были предоставлены сами себе, стоя на ледяной лестничной площадке, и Раффлс по привычке воспользовался этим, чтобы обследовать помещение, в то время как я переминался с ноги на ногу перед портретом покойного комиссара Скотланд-Ярда. – О, старый знакомый! – воскликнул Раффлс, присоединившись ко мне. – Однажды я даже обсудил с ним мое дело за обедом. Думается мне, что мы узнаем что-нибудь новое о себе в Черном музее. Несколько лет назад я посетил прежнее здание в Уайтхолле, и моим экскурсоводом тогда был один из их лучших детективов. В этот раз, может, будет также. Но даже мне с первого взгляда стало ясно, что совсем молодой мужчина, появившийся на лестнице, скорее клерк, чем детектив. Его кожа была бледна настолько, что было трудно различить, где кончается высокий воротничок и начинается лицо. В руке у нашего экскурсовода поблескивал ключ, он тут же открыл одну из дверей в начале коридора и запустил нас в мрачное хранилище, в котором побывало гораздо меньше посетителей, чем в других аналогичных местах мира. Внутри царил холод, похожий на тот, который встречает вас при входе в склеп, клерку пришлось поднять жалюзи и снять покрывала с витрин, прежде чем мы смогли хоть что-нибудь разглядеть. В темноте были видны лишь расположившиеся рядами посмертные маски убийц с бесстрастными лицами на раздутых шеях, их призрачные приветствия были адресованы нам. – Нам даже не нужно опасаться этого зеленого паренька, – прошептал Раффлс мне на ухо, пока клерк поднимал жалюзи. – Тем не менее мы должны соблюдать осторожность. Моя маленькая коллекция в углу, занимает что-то вроде ниши, только не смотри в ту сторону, пока нас туда не приведут. Наша экскурсия должным образом началась с самых первых экспонатов, находившихся в ближайшей от двери витрине. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, что я знаю об экспонатах гораздо больше, чем наш бледный гид. Он был переполнен энтузиазмом, но склонен к изложению недостоверных фактов. Первому же убийце он приписал совсем другое убийство и, даже не сделав паузы, в этом же предложении возмутительно оклеветал истинную жемчужину нашего племени. – Этот револьвер, – начал он, – принадлежал знаменитому взломщику Чарльзу Пису. Вот его очки, это его ломик, а вот здесь его нож, им-то Чарли и убил полицейского. Предпочитая во всем точность, я всегда стремлюсь оперировать только точными фактами и иногда, каюсь, навязываю подобное поведение и другим. Поэтому такой ситуации я уже не мог стерпеть и осторожно заметил: – Это не совсем верно. Он никогда не использовал нож. Молодой клерк повертел головой на крахмальном воротничке. – Чарли Пис убил двух полицейских, – сказал он. – Нет, это не совсем так: только один из них был полицейским, и Пис никого не убивал ножом. Клерк принял поправку с кротостью ягненка. А я не смог бы сдержаться, даже чтобы спасти свою шкуру. Но Раффлс вознаградил меня таким сердитым пинком, какой только мог позволить себе, не привлекая при этом внимания. – Кто такой этот Чарльз Пис? – спросил он с вкрадчивой бесцеремонностью судьи во время процесса. Незамедлительный ответ клерка стал для нас неожиданностью: – Он был величайшим из взломщиков, – сказал он, – пока старина Раффлс не занял его место! – Величайший из прерафаэлитов, – пробормотал сам мастер, когда мы проходили по более безопасному отделу, посвященному обычным убийцам. Среди экспонатов были деформированные пули и ряды запятнанных кровью ножей, которые отняли жизни; тонкие плети, которыми наказывали, – «око за око», согласно заповедям на скрижалях Моисея; целая полка ощетинившихся дулами револьверов, как раз под рядом масок с закрытыми глазами и раздутыми шеями. Мое внимание привлекли гирлянды веревочных лестниц, но я отметил, что ни одна из них не могла сравниться с нашей… И наконец нашлась вещь, о которой клерк знал практически все. Это был небольшой жестяной портсигар с яркой этикеткой известной марки, но не «Салливан». Мы с Раффлсом, конечно же, знали об этом экспонате даже больше, чем наш гид-энтузиаст. – Взгляните на это, – сказал наш экскурсовод, – вы никогда не догадаетесь об истории этой вещи! Даю вам двадцать попыток, и даже двадцатая не будет ближе к правде, чем первая. – Даже не сомневаюсь, старина, – ответил Раффлс со сдержанным блеском в глазах. – Расскажите нам обо всем сами, чтобы сэкономить время. Говоря это, он открыл собственную старую коробку известной марки табака, – там все еще было несколько сигарет и между ними лежали обернутые ватой кусочки сахара. Я смотрел, как Раффлс со скрытым удовлетворением взвешивает предмет в своей руке. В его действиях клерк увидел лишь интерес к загадке, который он и намеревался нас возбудить. – Уверен, что вы ни за что не догадаетесь, сэр, – сказал он. – Это американская схема. Два хитрых янки попросили ювелира принести драгоценности в отдельную комнату в ресторан «Келльнер», где ужинали, чтобы они могли сделать выбор. Все шло гладко, пока они не заговорили об оплате, но вскоре все уладилось, потому как они были слишком умны, чтобы просто предложить забрать с собой то, за что они не заплатили. Нет, они лишь пожелали, чтобы украшения, которые они выбрали, положили в сейф и хранили, пока не придут деньги. Они попросили лишь запечатать ценности в какой-нибудь коробке, чтобы ювелир унес их с собой и неделю-другую не открывал и не взламывал печать. Разве не вполне честное условие, как вы считаете, сэр? – Более чем, – согласился Раффлс напыщенно. – Так же подумал и ювелир! – ликующе воскликнул клерк. – Видите ли, янки не выбрали и половину из того, что принес ювелир, они намеренно не торопились и действовали очень осмотрительно. Они даже оплатили часть того, что могли, в тот момент, просто для отвода глаз. Думаю, вы догадываетесь, чем все кончилось. Ювелир так никогда больше и не услышал о тех американцах, и когда он открыл коробку, все, что он обнаружил, – эти сигареты и кусочки сахара. – Коробки-дубликаты? – закричал я, может быть слишком поспешно. – Коробки-дубликаты! – пробормотал Раффлс с интонацией, достойной мистера Пиквика. – Коробки-дубликаты! – торжествующе отозвался клерк. – Ну и смекалка у этих американцев, сэр! Чтобы узнать трюк вроде этого, стоит пересечь Атлантику, согласны, сэр? – Полагаю, что так, – согласился серьезный джентльмен с седой гривой. – Если только… – добавил он внезапно, будто ему в голову пришла неожиданная идея, – если только это не сделал тот самый Раффлс. – Это не мог быть он, – встрепенулся клерк, мотая головой на высоком воротнике. – В то время он давно уже спустился к Дэйви Джонсу. – Вы в этом уверены? – спросил Раффлс. – Было ли найдено его тело? – Найдено и похоронено, – уверенно заявил наш одаренный богатым воображением приятель. – По-моему, в Мальтере… или, возможно, в Гибралтаре. Точное место не помню. – Вдобавок, – вставил я, весьма раздраженный всеми этими выдумками, но не забывая вносить и свой вклад, – Раффлс никогда бы не стал курить эти сигареты. Он признавал только одну марку. Его любимые… как же они назывались… – «Салливан»? – на удивление правильно ответил клерк. – Все дело в привычке, – продолжал он, ставя коробку с яркой этикеткой на место. – Я попробовал их один раз, и мне они совсем не понравились. Это дело вкуса. Я вот что вам скажу, если говорить о хорошем и недорогом табаке, то лучше «Золотого жемчуга» не найдете, эти сигареты вчетверо дешевле. – Чего мы действительно хотим, – мягко заметил Раффлс, – так это увидеть нечто такое же хитроумное, как этот последний трюк с коробкой. – Тогда пройдите сюда, – сказал клерк и провел нас в закуток, почти всю площадь которого занимал знакомый нам громадный окованный железом сундук. Сейчас его крышка служила подставкой для каких-то таинственных предметов, накрытых чехлом от пыли. – А вот здесь, – продолжал он, открывая их, – реликвии Раффлса, изъятые из его комнат в Олбани после его смерти и похорон. Это самый полный комплект вещей, которым мы располагаем. Вот это его сверло, а это бутылка с маслом, которым он, как мы считаем, и смазывал это самое сверло, чтобы оно не создавало шума. Вот револьвер, из которого он застрелил джентльмена на крыше по дороге в Хоршэм, его отобрали у Раффлса на пароходе P&O, прежде чем он спрыгнул за борт. Я не смог удержаться от замечания и сказал, что Раффлс никогда ни в кого не стрелял. Я стоял, прислонившись спиной к ближайшему окну, с надвинутой до самых бровей шляпой и поднятым до ушей воротником. – Это единственный известный нам случай, – признался клерк, – и у нас не было достаточно доказательств, иначе его драгоценный друг получил бы намного больший срок. А вот в этой гильзе Раффлс спрятал императорскую жемчужину на P&O. Вот эти буравчики и клинья он использовал для взлома. А вот эту веревочную лестницу он закреплял с помощью трости. Предположительно, все это было у него с собой в тот вечер, когда он ужинал у лорда Торнэби, еще до сервировки Раффлс успел его обчистить. А это его дубинка. Но вот зачем ему был нужен этот небольшой бархатный мешочек с двумя дырками и с резинками вокруг каждой, никто еще не смог догадаться. Возможно, у вас есть какие-либо предположения на этот счет? Раффлс взял в руки бархатный мешочек, который он изобрел для бесшумного подпиливания ключей. Он держал его как кисет, взяв двумя пальцами, большим и указательным, и лишь пожимал плечами с недоуменным выражением. Несмотря на это, он показал мне несколько стальных опилок, которые ему удалось обнаружить, и прошептал на ухо: «Гении сыска!». Мне ничего не оставалось, как осмотреть дубинку, которой я когда-то ударил Раффлса по голове; на ней до сих пор оставались следы его крови. Видя мой ужас, клерк поспешил изложить искаженную версию этого происшествия. Эта история, как и многие прочие, стала известна в Олд-Бейли и, вероятно, сыграла важную роль в том, что ко мне было проявлено милосердие. Однако слышать ее снова, к тому же в таком пересказе, было слишком мучительно, и Раффлс отвлек внимание на собственный снимок, который висел на стене над сундуком и который я предпочитал до этого момента не замечать. Во фланелевом костюме, с зажатым между губами «Салливаном», Раффлс с видом победителя позировал на крикетном поле. В полузакрытых глазах – его вечная дерзкая лень. У меня тоже где-то хранилась эта фотография, и я мог сказать, что этот портрет не самый удачный. Впрочем, черты лица правильные, резко очерченные. Иногда мне хотелось показать этот снимок скульпторам, чтобы они увидели, как должна выглядеть хорошая статуя. – Глядя на него, невозможно заподозрить, кто он, да? – спросил клерк. – Теперь вы понимаете, почему в свое время никто его даже не подозревал. Клерк смотрел прямо в лицо Раффлсу водянистыми доверчивыми глазами. Я с трудом устоял, чтобы не повторить его же браваду. – Вы упомянули, что у него был друг, – заметил я, погружаясь еще глубже в воротник пальто. – У вас есть его снимок? На это бледный клерк ответил такой вымученной улыбкой, что мне даже захотелось отхлестать его по нездорово-бледным щекам, чтобы влить в них хоть немного крови. – Вы имеете в виду Банни? – спросил этот фамильярный юноша. – Нет, сэр, здесь ему нет места, у нас выставлены только настоящие преступники. А Банни определенно не подходит под описание. Он повсюду таскался за Раффлсом, сам же был совершенно ни на что не способен. В одиночку и подавно ничего из себя не представлял. Даже когда он затеял постыдное ограбление своего же бывшего дома, известно, что ему не хватило смелости забрать добычу, и Раффлсу пришлось повторно проникнуть внутрь. Нет, сэр, мы даже не вспоминаем о Банни, мы уверены, что никогда о нем больше не услышим. Если хотите знать мое мнение, то он совершенно безобидный прохвост.