– Может, ты и прав, Банни, но ты определенно должен был мне доверять! Клуб криминалистов – Но кто они такие, Раффлс, и где собираются? Нет такого клуба в альманахе Уитакера. – Криминалистов, мой дорогой Банни, слишком мало, чтобы собираться поблизости, и они не принимают кого попало, поэтому их и нет в списке. Они – группа людей, изучающих современные преступления, и они периодически встречаются и обедают вместе друг у друга дома или в клубах. – Но тогда по какой причине они пригласили нас на ужин? И я помахал приглашением, которое заставило меня после его получения примчаться в Олбани. Приглашение было от графа Торнэби, кавалера ордена Подвязки, и он предлагал меня составить членам Клуба криминалистов компанию за ужином в Торнэби-Хаус на Парк-лейн. Подобное приглашение само по себе было сомнительной честью, но еще больше я встревожился, узнав, что Раффлс тоже приглашен! – Они считают, – сказал он, – что гладиаторский элемент – проклятие современного спорта. Особенно они боятся за судьбу профессионального гладиатора. И они хотят узнать у меня, соответствует ли их теория практике. – Это может быть предлогом! – Они приводят известные примеры: одного игрока профессиональной лиги, которого повесили, и многочисленные случаи самоубийств среди спортсменов. Если их это интересует, я могу поделиться своими наблюдениями. – Конечно, можешь, но при чем здесь я? – спросил я. – Нет, Раффлс, они интересуются нами обоими и хотят изучить нас под микроскопом, иначе они никогда бы не пригласили меня. Раффлс улыбнулся моему возмущению. – Я даже хочу, чтобы ты был прав, Банни! Тогда я повеселюсь еще больше, чем предполагаю. Но я утешу тебя тем, что это я назвал им твое имя. Я сказал им, что ты намного более начитанный криминалист, чем я. Рад услышать, что они прислушались ко мне и что мы сможем встретиться за обеденным столом. – Если я соглашусь, – поправил я с такой строгостью, которую он заслужил. – Если ты не примешь приглашение, – возразил Раффлс, – то пропустишь отменное развлечение, которое придется тебе и мне по нраву. Подумай об этом, Банни! Эти ученые мужи встречаются, чтобы обсудить последние преступления, и нас пригласили как консультантов, будто мы знаем об этом больше, чем они. Возможно, мы знаем меньше их, поскольку у немногих криминалистов проявляется интерес к чему-то, кроме убийств, но я ожидаю, что мне выдастся возможность сменить тему обсуждения на наше собственное более высокое искусство. Им будет полезно сменить тему и сфокусировать свое мрачное внимание на изящном искусстве ограбления. Если все получится, мы сможем узнать их мнение о нас самих, Банни. Как авторы, как творцы, мы будем сидеть за одним столом с нашими критиками и узнаем, как они оценивают наши труды глазами экспертов. Это будет если не бесценный, то весьма интересный опыт. Мы всегда сможем направить разговор в нужное русло и соответствующим образом сменить курс. Кроме того, мы разделим с ними отличный ужин или же наш благородный хозяин не оправдает свою европейскую репутацию. – Ты знаешь его? – спросил я. – Мы видимся иногда на крикете, когда у милорда есть время, – ответил Раффлс, посмеиваясь. – Но я знаю о нем все. Он год был главой «Мерилибон Крикет Клаб», и у нас никогда не было лучшего президента. Он отлично разбирается в игре, хотя я считаю, что он никогда в жизни не играл в крикет. Но он знает о многих вещах, которые никогда не делал. Он даже никогда не был женат и никогда не выступал в Палате лордов. Но говорят, что умнее его там нет, и он, безусловно, произнес замечательную речь в последний раз, когда принимали австралийцев. Он прочитал все книги и (что делает ему честь в наши дни) никогда не написал ни строчки. Можно сказать, что он кит в море теории и шпрота в море практики… но выглядит он способным к совершению преступления! Мне захотелось увидеть этого замечательного вельможу во плоти, и я сгорал от любопытства, так как он, очевидно, никогда не давал разрешения на публикацию своей фотографии. Я сказал Раффлсу, что буду обедать с ним у лорда Торнэби, и он кивнул, как будто я не колебался ни мгновения. Теперь я понимал, как ловко он подвел меня к тому, чтобы я переменил решение. Без сомнения, он все продумал заранее. Его слова выглядят достаточно преднамеренными, особенно сейчас, когда я записываю их, благодаря свою отличную память. Единственное, замечу, что Раффлс не говорил именно так, как я описываю в этой книге. В реальности он сказал все это, постоянно делая паузы, чтобы затянуться своей вечной сигаретой, и если бы я был предельно точен, весь его монолог был бы испещрен характерными многоточиями. Особенно длинные паузы он делал, когда начинал бесшумно ходить туда-сюда по своей комнате. И даже его небрежность и спонтанность казались преднамеренными. Сейчас я понимаю это. Но это были ранние дни нашего знакомства, когда каждое его действие внушало мне доверие больше, чем любое действие другого человека. В то время мы с Раффлсом много общались; по сути, тогда он чаще приходил ко мне, чем я к нему. Конечно, он всегда приходил, когда ему вздумается, часто когда я выходил обедать, и я помню, как возвращался в квартиру и видел его там, – я задолго до этого дал ему дубликат ключа. Тот случай произошел в негостеприимный февральский месяц, и я вспоминаю не один уютный вечер, когда мы обсуждали все и вся, за исключением собственной халатности. Раффлс бывал в самом уважаемом обществе, и по его совету я тоже посещал многие клубы. – В это время года нет никаких развлечений, – сказал он. – Летом есть крикет, чтобы обеспечить мне достойную занятость в глазах общества. Проведи весь день с утра и до ночи в обществе, и они даже не спросят, чем ты занят на рассвете. Наше поведение так долго было безупречным, что я не переживал о приеме у лорда Торнэби и встрече с его гостями-криминалистами. Мое главное беспокойство заключалось в том, чтобы быть под эгидой моего блестящего друга, и я попросил его встретить меня и пойти вместе, но за пять минут до назначенного часа не было никаких признаков Раффлса или его кэба. Мы должны были встретиться без четверти восемь, так что в конце концов мне пришлось проделать путь в одиночку. К счастью, Торнэби-Хаус находился в конце моей улицы, и мне показалось еще одним удачным обстоятельством, что дом стоял чуть в глубине, скрываясь на собственном дворе. Когда я уже подходил к двери и намеревался постучать, то отступил назад, завидев кэб. Я ждал, что Раффлс появится, до последнего. Это было не так, и я сошел с крыльца и подождал минуту в тени, пропуская двух других гостей, опаздывающих к назначенному времени. Новоприбывшие вышли из кэба, продолжая шепотом беседовать друг с другом, и я четко расслышал, о чем они говорят, пока они платили извозчику. – Торнэби поспорил об этом с Фредди Верекером, который не может прийти сегодня, насколько я знаю. Конечно, сегодня этот спор не разрешить. Но дорогой гость думает, что его пригласили в качестве крикетиста. – Я не верю, что он является кем-то еще, – голос второго оказался настолько же грубым, насколько первый был мягким. – Я считаю, что это все болтовня. Хотел бы я поверить в это, но не могу! – Я думаю, вы убедитесь, что все не так просто, – возразил другой, когда входные двери открылись и проглотили пару. Я всплеснул руками. Раффлса пригласили сюда не как крикетиста, но, очевидно, как подозреваемого преступника! Раффлс все время ошибается, а мое первоначальное предположение оказалось верным! А Раффлс до сих пор не появился в поле зрения… я никак не мог предупредить его… а часы уже пробили восемь! С каждым новым ударом часов из меня будто выбивали все чувства и мысли, я брел как во сне и был уверен, что должен сыграть свою скромную роль, какой бы она ни была. С другой стороны, последующий час оставил во мне сильнейшие впечатления, которые поражают меня до сих пор своей яркостью. Я и сейчас четко слышу свой безумный стук в двойные двери. Они распахиваются настежь, и все это похоже на какой-то роскошный и торжественный обряд. Два высоких лакея в шелковых чулках стоят по обе стороны дверей, похожий на прелата дворецкий величественно кланяется со своего места у лестницы. Я вздохнул с облегчением, когда достиг библиотеки с огромным количеством книг, где лишь несколько мужчин расположились на богатом персидском ковре перед камином. Одним из них оказался Раффлс, который разговаривал с грузным мужчиной со лбом полубога, но глазами и челюстью бульдога. Это и был наш благородный хозяин. Лорд Торнэби пристально смотрел на меня с непроницаемым лицом, пока мы жали друг другу руки, а потом препоручил меня высокому неуклюжему человеку, которого он называл Эрнестом, но фамилию которого я не расслышал. В свою очередь Эрнест с застенчивостью и неуклюжей вежливостью познакомил меня с двумя оставшимися гостями. Это те двое джентльменов, которых я видел в кэбе, один из них оказался Кингсмиллом, королевским адвокатом, другого я узнал с первого взгляда по его опубликованной некогда фотографии, это был Паррингтон, романист жанра нуар. Они были абсолютными противоположностями друг друга: барристер – пухлый и щеголеватый, с лицом Наполеона, а автор – один из самых длинноволосых и лохматых людей, которых я когда-либо видел в вечерней одежде. Ни один из них не заинтересовался мной, но оба бросали взгляды на Раффлса, пока мы обменивались несколькими словами. Ужин, однако, был немедленно объявлен, и мы вшестером вскоре заняли наши места вокруг сияющего от серебра небольшого стола в большой темной комнате. Я не был готов к такому небольшому числу приглашенных и поначалу даже почувствовал облегчение. Если случится худшее, я был убежден, что каждый из нас легко сможет взять на себя двоих. Но я скоро понял, что был неправ, никакой безопасности в этом математическом расчете не было. Нас было слишком мало для конфиденциального диалога с соседом за столом, в котором я, по крайней мере, мог бы укрыться от опасности общей беседы. Мне ничего не оставалось, кроме как наблюдать, как общая беседа вскоре превратилась в атаку, настолько тонко согласованную и настолько хорошо сыгранную, что я с ужасом полагал, что Раффлс даже не понимает, какую ловушку они подготовили, и я не знал, как предупредить его об опасности. Но и по сей день я не уверен, что также был удостоен подозрений членов клуба, возможно, у них были догадки на мой счет, и они проигнорировали меня ради большей добычи. Лорд Торнэби выстрелил первым, наслаждаясь своим хересом. Раффлс сидел по правую руку от него, а по левую был романист. Раффлс был окружен людьми права, в то время как я сидел между Паррингтоном и Эрнестом, который расположился у ножки стола и казался своего рода вассалом благородного дома. Наш лорд обратился ко всем нам, откинувшись назад и моргая мешковатыми глазами. – Господин Раффлс, – сказал он, – рассказывал мне об этом бедняге, который в марте прошлого года понес самое тяжкое наказание. Отличный конец, господа, отличный конец! Это правда, что ему не повезло, – он убил человека, задев яремную вену, но его собственный конец должен занять свое место среди самых славных традиций виселицы. Расскажите им, господин Раффлс. Эта история будет такой же новой для моих друзей, как и для меня. – Я расскажу то, что слышал об этом в последний раз, когда я играл на Трент Бридж. В газетах об этом не писали, – серьезно сказал Раффлс. – Вы наверняка помните об огромном волнении из-за матчей с Австралией: результат решающей игры должен был быть оглашен в последний день осужденного на земле, и он не мог умереть, пока не узнал его. Как вы знаете, мы смогли выиграть, и он сказал, что теперь будет висеть счастливо. – Скажите им, что еще он сказал! – воскликнул лорд Торнэби, потирая пухлые руки. – Священник осудил его волнение по поводу игры в такое время, и осужденный, как говорят, ответил: «Да вы что, это первое, о чем меня спросят по другую сторону!» История была новой даже для меня, но у меня не было времени оценить ее. Мне нужно было следить за эффектом, производимым на других членов вечеринки. Эрнест слева от меня согнулся от смеха и не разгибался в течение нескольких минут. Другой мой сосед, более впечатлительный, сначала вздрогнул, а затем вошел в состояние воодушевления, кульминацией которого стало нападение на его манжету с плотницким карандашом. Кингсмилл К. С. спокойно улыбался, глядя на Раффлса. Он казался наименее впечатлен историей, пока не заговорил. – Я рад это слышать, – сказал он мягким и высоким голосом. – Я так и думал, что этот человек будет держаться до последнего. – Значит, вы что-то о нем знали? – осведомился лорд Торнэби. – Я представлял корону, – ответил барристер. – Вы можете сказать, что это я измерил шею бедняги. Этот поворот беседы наверняка был непреднамеренным, но от этого не менее эффектным. Лорд Торнэби вопросительно посмотрел на скупое на эмоции лицо своего гостя. Прошло несколько мгновений, прежде чем Эрнест хихикнул подле меня и Паррингтон вновь схватил свой карандаш, и в этом промежутке я одним глотком осушил свой бокал, хотя это был «Йоханнесберг». Что касается Раффлса, нужно было увидеть его ужас, чтобы понять, как неожиданно было слышать подобное замечание. – Я слышал, что преступник не заслуживал сочувствия, – сказал Раффлс, нарушив общее молчание. – Ничуть. – Это должно было быть для вас утешением, – сухо сказал Раффлс. – Так и было для меня, – пообещал наш писатель, а адвокат лишь улыбнулся. – Мне было очень жаль, что я участвовал в вынесении вердикта Пекхэму и Соломонсу. – Почему Пекхэм и Соломонс? – спросил наш лорд. – Они не собирались убивать ту старушку. – Но они задушили ее в постели ее же подушкой! – Мне все равно, – сказал писатель. – У них не было намерения убивать ее. Глупая старушка начала шуметь, а один из них приложил чуть больше силы, чем требовалось. Я назвал бы это настоящим невезением для них. – Для тихих, безвредных, благородных воров, – добавил лорд Торнэби, – в ненавязчивом осуществлении их скромного призвания в часы досуга. И когда он повернулся к Раффлсу с улыбкой на своем одутловатом лице, я знал, что мы достигли той части программы, которая прошла репетицию, она была приурочена к появлению шампанского, и я почувствовал признательность за эту небольшую милость. Но Раффлс лишь рассмеялся над шуткой его светлости все с той же сдержанностью, которая не оставляла никаких сомнений в том, что он играл роль невинного человека, исполняя ее идеально. Это было поэтическое воздаяние таланту Раффлса, и в моем мгновенном наслаждении ситуацией я смог оценить некоторые из изысков богатого стола. Седло барашка было более чем уместно в меню, благодаря восхитительному вкусу, который не испортило для меня последовавшее за ним крыло фазана, и я с нетерпением ждал десерта, когда новое замечание литератора напомнило мне о разговоре. – Но, я полагаю, – сказал он Кингсмиллу, – вы многих грабителей воссоединили с их друзьями и родственниками? – Скажем так, многих бедняг, которых обвинили в краже со взломом, – ответил весело адвокат. – Это не совсем то же самое, знаете ли, и «много» – не самое точное слово. Я не часто сталкиваюсь с преступлениями, совершенными в городе. – Это единственный вид преступлений, который мне интересен, – сказал писатель, поедая желе ложкой. – Я полностью согласен с вами, – вмешался наш хозяин. – Из всех видов преступников, которых можно было бы защищать, я бы выбрал предприимчивого взломщика. – Это, должно быть, самая веселая сторона таких дел, – заметил Раффлс, тогда как я затаил дыхание. Но его реплика была такой же легкой, как касание шелковой материи, а бесхитростная манера держаться стала триумфом его несравненного актерского мастерства. Я видел, что он отказывался от шампанского, в то время как я дважды осушил свой бокал. Но для нас опасность не была равнозначной. У Раффлса не было повода почувствовать удивление или тревогу при таком повороте разговора, посвященного криминалистике. Для него это было неизбежно, а для меня зловеще, ведь я обладал случайным знанием о существовании подозрений на его счет. Даже тогда у Раффлса не было никаких причин насторожиться этим словам и тому, что другие гости стали развивать эту тему. – Мне не по нраву мистер Сайкс, – объявил барристер, как актер, которому пришла пора сказать свою реплику. – Но это доисторическая школа, – возразил милорд. – Много молодой крови появилось со времен Уильяма Свита. – Верно, у нас был Пис, – сказал Паррингтон и начал подробно описывать последние мгновения жизни этого преступника. Его монолог продолжался так долго, что я было подумал, что мы навсегда отошли от темы. Но лорду Торнэби не могли отказать. – Уильям и Чарльз – умершие монархи, – сказал он. – Правит в их сфере тот, кто обчистил бедолагу Дэнби на Бонд-стрит. Трое заговорщиков замолчали, – я уже давно понял, что Эрнест не был посвящен в их секрет, – а затем кровь застыла у меня в жилах… – Я его хорошо знаю, – сказал Раффлс, подняв глаза. Лорд Торнэби в ужасе уставился на него. Улыбка на наполеоновском лице юриста выглядела вынужденной и застывшей впервые за весь вечер. Наш писатель, который слизывал сыр с ножа, порезался и оставил на бороде шарик крови. Бесхитростный Эрнест был единственный, кто тихонько рассмеялся. – Подождите! – воскликнул лорд. – Вы знаете вора? – Хотел бы я, чтобы это было так, – ответил Раффлс, посмеиваясь. – Нет, лорд Торнэби, я лишь имел в виду ювелира, Дэнби. Я всегда покупаю у него подарки на свадьбу. Я услышал три одновременных вздоха облегчения и только после этого позволил и себе глотнуть немного воздуха. – Подозрительное совпадение, – сухо заметил наш хозяин, – потому как я верю, что вы знакомы с людьми из Милчестера, где спустя несколько месяцев у леди Мелроуз украли ожерелье. – Я был там в то время, – охотно согласился Раффлс. Его улыбка согрела бы даже самого твердолобого сноба. – Мы считаем, что обе кражи совершил один человек, – по-видимому, лорд Торнэби говорил за весь Клуб криминалистов и с меньшей суровостью в голосе.