Хотя на самом деле это повышает мои шансы быть запертой в комнате сегодня вечером. – Что ж, это было весело, – говорит Вульф, растягивая слова. – Никогда раньше не слышал такого оскорбления. Я подпрыгиваю от неожиданности. Он стоит у открытой водительской дверцы, но пистолета в его руках больше нет, они пусты. – Весело? – повторяю я. – Ага, – он берет с заднего сиденья машины коробки с упакованной едой и жестом показывает мне на выход. – Как на боксерском поединке, за исключением того, что на самом деле ты держалась особняком. Мы входим в дом через парадную дверь, и она с тяжелым стуком закрывается за нами. Когда я смотрю на то, как Вульф запирает ее, я замечаю, что он хмурит брови. – Ну так что… ты не скажешь мне, кто такие эти байкеры? Джейс сказал лишь то, что они приехали из-за меня, потому что у Кроноса есть… Контракт, который я подписала, как идиотка. У меня сводит желудок, потому что мне неприятно осознавать, что Джейс был прав и мне следовало прочитать мелкий шрифт. Но я не думала о таких вещах, я была уверена, что найду работу и верну долг плюс эти безумные проценты. Тогда мне это казалось разумным. Кронос указал мне на важные моменты контракта: временные рамки, проценты и способы платежей. Я останавливаю молчаливого Вульфа перед тем, как мы доходим до кухни. – Вульф… Пожалуйста. Он пожимает плечами и встречается со мной взглядом. – Ты подписала контракт, который в буквальном смысле поставил на карту твою жизнь, Кора, ты допустила просрочки по кредиту, ты не платила два месяца, а это значит, что он собирается взыскать с тебя долг другими способами. – С моей плоти, – я смотрю вниз, на свои руки, онемев от шока. В любом случае все шло именно к этому. Даже это дурацкое гребаное клеймо на моей коже было поставлено для того, чтобы весь мир увидел, кому я принадлежу. Только вот то, как Вульф смотрит на меня, наводит на мысль, что все гораздо хуже, чем я себе представляла. Кронос же сказал мне, что это еще не конец, а я ему не поверила. – Верно, – медленно произносит Вульф. – В некоторых случаях долги привязывают людей к Титанам навсегда, ведь они владеют домами, предприятиями, людьми. Порой они просто продают должников, чтобы вернуть свои деньги. Сколько же это стоит? Моя жизнь? От этих мыслей я дрожу. – Подумай о бизнесменах, которые попадают в трудное положение и не могут найти выход. Могущественные люди из Стерлинг Фолс оказываются в сетях Кроноса и становятся его собственностью, – вульф щелкает пальцами, чтобы подчеркнуть свои слова, а затем отворачивается. – Но Кронос решил, что ты этого не стоишь. Я сглатываю и следую за Вульфом на кухню. Теперь Кронос поймал меня на крючок, и мне необходимо знать, какая участь меня ждет в будущем, каким бы ужасным оно ни было. – Что это значит? – спрашиваю я. – Он собирается продать тебя тому, кто предложит самую высокую цену. Глава 13 Кора i_002.png Несмотря на то, что я считаю своих приемных родителей родными, я всегда ощущала на себе давление нашей непохожести. Конечно, мой врач и друзья знали о том, что я приемный ребенок, но незнакомые люди всегда указывали на наше несходство, оно вызывало у них любопытство, а у меня – досаду. Например, учителя удивлялись, когда темноволосая загорелая пара забирала из школы бледную рыжую девочку. Я люблю своих родителей, но совершенно не подхожу им. Ведь я знаю, что где-то в этом мире живут мои биологические родители. Возможно, именно из-за этих параноидальных мыслей или назло им я разработала несколько нездоровых методов борьбы с эмоциями: я слишком много или слишком мало сплю, что обычно перерастает в бессонницу, ковыряю или грызу свои ногти, пока они не начинают кровоточить. Испугавшись, что меня запрут в комнате, как в первую ночь в этом особняке, я не ложусь спать, пока солнце не начинает светить в мое окно. Я сижу на своей кровати и, с тревогой глядя на дверь, напрягаю слух, чтобы не пропустить скрежет задвигаемого засова. Так прошла и моя третья ночь здесь. Ожидая чего-то нехорошего, я просто ходила взад и вперед по комнате, пока не рассвело. День оказался не лучше. Я практически ничем не занималась, кроме учебы, и не покидала свою комнату. Вульф, который, как и я, находился дома, казалось, был вполне доволен тем, что позволял мне ничего не делать. Он сам принес мне обед, а затем и ужин, состоящие из еды, которую мы взяли с собой в коробках навынос. Оба раза, когда Вульф заходил в мою комнату, он казался мне рассеянным, но я оставила это без внимания, больше думая о том, что завтра мне следует вернуться на занятия. Я и так слишком долго это откладывала. И в конце концов, не могу же я оставаться здесь вечно? Закончив домашнюю работу, я прислушиваюсь к тишине, царящей в доме, и, открыв свою дверь, выхожу в темный коридор. Носки на ногах приглушают шум шагов, но я все равно двигаюсь к лестнице на цыпочках. Я еще не отваживалась подниматься на третий этаж и не уверена, что хочу заниматься этим глубокой ночью, поэтому вместо этого я иду вниз. Я знаю, что в этом доме есть нечто поинтереснее, чем те комнаты, которые я видела мимоходом. Идея исследовать первый этаж кажется мне безопасной, тем более что я слышала, что где-то здесь должен быть тренажерный зал. Я чувствую себя воровкой, крадущейся по дому и заглядывающей в комнаты, но продолжаю это делать, запоминая в уме их расположение и мысленно составляя карту. Я нахожу кабинет, двойные двери которого закрыты, а внутри пусто, если не считать стола, задвинутого в угол, и коробок на полу. Также я нахожу кинозал и игровую комнату с бильярдным столом по центру. Игровая комната расположена рядом с гаражом и, возможно, даже имеет с ним общую стену. Дальше я иду в другом направлении – мимо кухни, двухуровневой гостиной с огромным телевизором – и дохожу до двери, за которой скрывается лестница, ведущая в подвал. Я готова поспорить, что внизу находится тренажерный зал. Я снова заглядываю в гостиную, размышляя о том, стоит ли мне подняться по винтовой лестнице и посмотреть, что за книги они хранят наверху, но в итоге я отбрасываю эту мысль и продолжаю свое исследование, пока не натыкаюсь на комнату, в углу которой стоит маленький рояль, освещенный отблеском луны. Включив свет, я вижу, как блестит его черная отполированная поверхность. Чувствуя тесноту в груди и виновато оглядываясь по сторонам, я все-таки захожу внутрь. На стене висит несколько гитар. Некоторые из них акустические, некоторые – электро, а под ними стоят усилители с тугими мотками шнуров. Также я замечаю на стенах и потолке панели звукопоглощения. Я уже несколько месяцев не играла на своей виолончели, хотя чуть было не взяла ее с собой в Стерлинг Фолс, но безмерно рада, что этого не сделала. Я не знаю, хватило бы у меня смелости сохранить ее, когда все остальное начало разваливаться на части. В течение нескольких лет я училась также и игре на фортепиано. Ничего впечатляющего и выдающегося, просто еще один пункт, который я добавила в свое резюме для поступления в колледж. В моей старшей школе по утрам проводили бесплатные уроки, и я изо всех сил старалась выучить основы. Я поднимаю крышку с клавиш фортепиано и вытаскиваю скамейку, оценивая ее орнамент из слоновой кости. У старого пианино, на котором я училась играть, было несколько потрескавшихся и пожелтевших клавиш, их края стерлись бесчисленным количеством учеников, а за этим инструментом будто вообще никто не сидел. Его клавиши гладкие, они блестят даже при слабом освещении. Указательным пальцем я нажимаю на клавишу до в среднем регистре и замираю, слушая кристально чистый звук. Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох, а затем киваю сама себе и располагаю руки на клавишах. Я уже смутно помню те произведения, которые учила, но одно из них всплывает на поверхность памяти, и я наигрываю его. Получается близко, но недостаточно хорошо, поэтому я играю его снова. Меньше ошибок, но слишком медленно. Еще раз. Мышечная память возвращается к моим пальцам, и, не успев опомниться, я уже довольно неплохо играю эту пьесу многолетней давности. Слезы обжигают мне глаза, и я тихо плачу. Я даже не могу сказать почему. Просто в моей груди будто поселилось тяжелое горе, которое отчаянно хочет вырваться наружу. Доиграв две последние ноты, я вытираю слезы. – Интересная интерпретация. От неожиданности я едва не выпрыгиваю из собственной кожи. В дверях стоит застигнувший меня врасплох Джейс, с пристегнутым ремнем кобуры на бедре, в которую вложен пистолет. Это один из немногих случаев, когда я вижу, что пистолет носят таким образом, поверх легких черных брюк. Белая рубашка с длинными рукавами облегает идеальные мускулы Джейса. Он проводит пальцами по волосам, зачесывая их назад, а затем заходит в комнату. Дверь за ним бесшумно закрывается, и от его присутствия на моей душе становится теплее. – Обычно я не играю на пианино, – оправдываюсь я перед ним, хотя это не должно иметь значение. – А на чем ты обычно играешь? – На виолончели. Джейс кивает, осматривая комнату. – К сожалению, поблизости не найдется ни одной виолончели. – Жаль. Джейс смотрит на меня, а затем подходит и облокачивается на пианино. – Действительно жаль. Сыграй что-нибудь еще, не позволяй мне останавливать тебя. С моих губ срывается прерывистый вздох. – Мне пора идти спать. Он качает головой, а затем подходит ближе и садится рядом на скамейку. Я пододвигаюсь, давая ему больше пространства, но его тело все равно прижимается к моему. Наши плечи, колени и бедра соприкасаются, и я ощущаю, что он не просто теплый, а обжигающе горячий. По сравнению с ним я кажусь ледышкой. – Ты играешь? – я не могу сдержать удивление в своем голосе. – Нет, – он нажимает на одну из черных клавиш, хмурясь от звука. Я вижу пятнышко крови на его рукаве, рядом с запястьем. – Ты делал что-то опасное? – Большая часть того, чем мы занимаемся, опасна, – он закатывает рукава, обнажая татуировки на тыльной стороне рук и предплечьях. Мой взгляд сразу цепляется за рисунок компаса, но я заставляю себя отвести глаза, прежде чем начну анализировать остальные. На костяшках его пальцев теми же черно-серыми чернилами вытатуированы буквы. Теперь, когда он закатал рукава, пятно крови оказалось скрыто. Он нажимает ноту до на среднем регистре, и я борюсь с желанием закрыть глаза и позволить этому звуку резонировать в моей груди, как я раньше делала, играя на виолончели. Эта нота всегда казалась мне теплой и по-своему приземленной. Одна-единственная нота могла вернуть меня с небес на землю, обратно в мое тело. – Сыграй что-нибудь, – его приказ тихий, но непреклонный. Сегодня я не хочу с ним спорить, но у меня в запасе нет других произведений для фортепиано, так что я продолжаю играть то же самое, что играла до его прихода. Все, о чем я могу думать, – это о том, в каких местах его тело прикасается к моему. И в какой-то момент эти мысли приводят к тому, что я останавливаю игру, потому что пальцы меня не слушаются. – Я лучше играю на виолончели, – тихо говорю я. – Ты скучаешь по игре на ней? – спрашивает Джейс и нажимает еще одну клавишу. – Иногда. Когда я остаюсь одна и чувствую пустоту в груди, – я откашливаюсь, неожиданно разволновавшись от воспоминаний. Странно. Но разве не поэтому меня потянуло сюда посреди ночи? Сейчас я особенно чувствую себя так, как описала: пустой и одинокой. – В старших классах я принимала участие в нескольких концертах. Я отчетливо помню тишину, воцаряющуюся в зале после того, как зрители приветствуют тебя на сцене. Остаешься только ты, твой инструмент и твое сердцебиение. Там все предельно просто – ты находишься в центре внимания от начала произведения и до его последней ноты. Я скучаю по полной тишине перед чем-то прекрасным. Джейс ничего не отвечает на мои слова, а я отворачиваюсь, потому что меня охватывает смущение. Я не хотела говорить всего этого, поэтому, тяжело дыша, я встаю и обхожу вокруг пианино, нуждаясь в свободном пространстве. Джейс играет одну ноту, затем еще несколько подряд, и я наклоняю голову, потому что мотив кажется мне знакомым. Но, прежде чем я успеваю что-то спросить, он закрывает крышку и тоже встает. – Уже поздно. Я киваю, хоть и не чувствую усталости, потому что слишком взвинчена. Но мои глаза словно наждачная бумага, и я думаю, что уже скоро свалюсь. Возможно, завтра. Лишь когда я умираю от усталости, мне удается поспать. В другие же дни, стоит мне закрыть глаза, я вижу Кроноса и его клеймо – или человека, которого он застрелил, упавшего навзничь в его офисе с дырой в голове. Джейс долго смотрит на меня, а потом выдыхает.