11 Рядом с кроссовками валялись и её сигареты. Они выпали из бокового кармашка сумочки. Нина подняла пачку, вставила в рот сигарету и довольно плюхнулась на спину, словно под ней была не щебёнка, а душистая луговая трава или мягкая перина. У неё было прекрасное настроение. Впрочем, оно немного ухудшилось, когда Нина поняла, что у неё нет с собой зажигалки и, значит, закурить ей не удастся, пока не вернётся Токарь. А в том, что он обязательно за ней вернётся, она не сомневалась ни на секунды. *** Эй! И все?! Токарь ПРОСТО уехал, а она ПРОСТО валялась на обочине?! Так не пойдет! Так не по правилам!!! Где же авторское пояснение происходящему? Где рефлексия Токаря? Ау, писатель! Как, по-твоему, те, кто читают это книгу, должны понять, что там только что за хренотень такая стряслась? Или ты думаешь, если подобная ситуация понятна нам с тобой, то она понятна и всем остальным? Ошибаешься. Надо обязательно объяснить. О, а можно мне это сделать?! Ну пожалуйста! Пжалста-пжалста-пжалста-пжалста! Можно? Спасибо! Я быстренько. Кхм-кхм, итак. Конечно же, ни для кого из нас не секрет, что сколько на планете людей, столько и предрассудков. И из этих предрассудков отнюдь не самый редкий относится к оральному сексу. Кто-то элементарно им брезгует, для других засунуть свой член в чей-нибудь рот недопустимо по морально-этическим соображениям. Сколько людей, столько и взглядов на отсос. Я, например, всегда бежал прочь от пуританок-недотрог. Что с ними делать в постели, ума не приложу. Скучно с такими. Лучше уж подрочить. Но как бы кто ни смотрел на сексуальные предпочтения других людей, в общем и целом все относятся к ним с известной долей толерантности. Каждый из нас имеет право распоряжаться своим телом по собственному усмотрению. И это нормально, так? А вот и ни фига не так! Есть и другая философия на этот счёт. Только не ищите в ней глубины. Её там нет. Она простая, как рецепт жареной картошки. Поцеловал ту, которая тебе только что отсосала, — всё, собирай вещи, отныне ты пидор. Не думаю, что смысл этого слова вам правильно понятен. В этих стенах у него куда более широкое значение. Пидором называют абсолютно любого человека, попавшего в гарем. Это принадлежность к классу. Один из синонимов петуха или обиженного. Но лично я уверен, что нам больше подходит другое слово, которое лучше раскрывает суть нашего положения. Раб. Вы гениальный учёный? Лауреат нобелевской премии? Бескорыстный миссионер, самоотверженно помогающий людям? Светило медицины, спасшее не одну сотню жизней? Талантливый писатель, выдающийся художник, музыкант, математик; вы вносите в этот мир частичку чего-то доброго, светлого, полезного, двигаете прогресс вперед или вы просто обычный человек, в жизни никому не сделавший зла? Всё это неважно. Цена этому — ноль, если вы не отвечаете нормам поведения, принятым во вселенной Токаря. И он скорее отрежет себе руку, чем протянет её вам. А если вдруг по какой-то причине вы окажетесь в его мире, будьте покойны: вы станете рабом. Тебе слово, писатель. *** Нина лежала на спине и смотрела в небо. Неприкуренную сигарету она держала во рту. Редкие рваные облака, похожие на клочья ваты, медленно плыли по небесному океану, и Нина глядела на их причудливые формы. Одно облако отдалённо напоминало абрис кита, и Нина вспомнила о Германе. Он мог усмотреть этих огромных рыб даже в бесформенной кляксе. Нина быстро отвернулась, но было уже поздно: прошлое вспыхнуло в её памяти. С тех пор, как не стало Германа, Нина старалась о нём не думать. Зачем люди, потеряв кого-то по-настоящему близкого, намеренно бередят свои души, просматривая старые фотоальбомы? Снова и снова прокручивая видеозаписи с умершим; изо всех сил стараются удержать в памяти их запах; не выбрасывают их одежду; не выкидывают их духи. Почему? Потому что «пока мы помним, они живы»? Чушь. Бред. Мёртвые всегда лишь мёртвые. Удерживая их образы, мы сами себе причиняем муки. Верящим в загробную жизнь проще. Они ждут воссоединения с любимыми в ином мире. Чёрта с два. За горизонтом событий нас ждёт чёрная дыра. Абсолютное ничто. Нельзя держать в памяти того, кого больше нет на этом свете. Нельзя, нельзя, НЕЛЬЗЯ!.. Конечно, можно. И, разумеется, нужно. Кого Нина пытается обмануть? Она просто лицемерка. Она вытравляла Германа из своих воспоминаний не потому, что ей было больно «воскрешать» его этими воспоминаниями, а потому, что каждый раз, когда думала о нём, она видела перед собой тот ужас, через который ему пришлось пройти. Видела последние несколько лет его жизни, которые неминуемо вели Германа к гибели. Нина не могла быть с ним там рядом. Но она слишком хорошо знала Германа, чтобы представить себе его страдания во всех красках. И пережить их вместе с ним. За него. Вновь и вновь. Вновь и вновь. Четыре года, как его нет. Нина старалась о нём не думать. И вот сейчас это чёртово облако… Нина затряслась всем телом. Из-за подступивших слёз всё вокруг стало размытым. «У меня начинается истерика». Она хлопнула глазами, и два ручейка быстро сбежали по её щекам и подбородку. Нина решительно отогнала воспоминания. Облачный кит, утратив контуры, растворился. Теперь это снова была всего-навсего глыба из пара, плывущая по небу туда, куда направит её ветер. Мимо проезжали машины. Водители притормаживали и с любопытством смотрели на странную девушку. Нина не обращала на них никакого внимания. Наверняка были и те, кто подумал, что с ней произошло какое-нибудь несчастье, и хотел предложить свою помощь, но видя, как Нина, закинув ногу на ногу, беззаботно покачивает босой ступнёй, они принимали её за сумасшедшую или алкоголичку и проезжали дальше. Где-то совсем далеко послышались раскаты грома. Летний дождь. Она представила, как на её раскаленную от жары кожу падают тёплые капли, остужая тело и разум, смывая мысли о прошлом. О Германе. Ей очень захотелось, чтобы сейчас пошёл дождь. На обочину съехал белый минивэн и остановился рядом с Ниной. Девушка скосила глаза на машину. Семья из четырёх человек. За рулём мужчина средних лет. Немного полноват. В очках с толстыми стёклами, из-за чего слегка напоминал сову. Рядом с ним женщина. Очень ухоженная, хотя и не красавица. На заднем сиденье двое детей. Девочки. Старшей не больше шести. Другая совсем ещё кроха лет трёх. Прилепившись к окну, они с любопытством и лёгким испугом смотрели на Нину. Мужчина что-то сказал женщине, и та кивнула в знак согласия. Тогда он вышел из машины и подошёл к странной девушке, лежащей на обочине. — Извините, кхм, с вами все в порядке? Вам нужна помощь? Нина приподнялась на локтях. Солнце слепило глаза, и она, поморщившись, поднесла ладонь ко лбу козырьком. — Нет, спасибо. Всё нормально. Я просто жду кое-кого. В глазах мужчины читалась неподдельная забота. Нина ладонью стерла слёзы с подбородка. Спохватившись, мужчина полез в нагрудный карман и вытащил платок. — Вот, пожалуйста. Нина взяла платок. Когда она его развернула, чтобы убрать им поплывшую тушь, она увидела на нём странную вышивку. Мастерски выполненный портрет женщины, рядом с ним неровный овал с двумя точками и полоской с загнутыми вверх концами — лицо, вышитое ребенком, — и под ним уже совсем что-то бесформенное, несколько стежков, прямых и пересекающихся друг с другом. — Это вышили мои жена с дочками, — Пояснил мужчина, заметив, как Нина разглядывает платок. — У меня две дочки. Вон они, в машине. Он нежно улыбнулся. — Хех, как смогли. Этот «семейный портрет» был выполнен с такой любовью, что у Нины защемило в груди. Какая же это, должно быть, счастливая семья! С какой теплотой мужчина говорил о своих детях! Семья… Которой у неё теперь уже никогда не будет. — Что с вами? Вам плохо? — с беспокойством спросил мужчина, увидев, как изменилось лицо Нины. Его искреннее участие стало последней каплей. Нина вдруг испытала такую жалость к себе, что сдержать слёзы была уже не в силах. Её прорвало. Боль, которую она глушила (давила?) в себе четыре года, с момента смерти Германа, вырвалась наружу с полной силой, задавила ей горло. Она снова откинулась на спину и закрыла лицо руками. Мужчина, присев на корточки, осторожно дотронулся до её плеча. Дети в машине испуганно переглянулись. — Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь, — взволновано говорил мужчина. — Давайте мы отвезём вас в больницу.