– Чему? – Софья вдруг рассмеялась. – Право, вы нездоровы! Идите, идите! Лягте, успокойтесь! Я провожу этого человека и приду к вам, мы объяснимся… Идите и не мешайте мне… – Она взяла мужа под руку и повела его к внутренним дверям. – Как вы дрожите, Михаил! – заметила она. – Разве так можно? Идите! – и Софья слегка толкнула мужа за дверь. Нейгоф безвольно подчинился. – А теперь я с вами поговорю, господин Коноплянкин, – сказала Софья, возвращаясь к креслу. – Что же вам нужно от графа? Зачем вы пришли? – Насчет деньжонок, ваше сиятельство… деньжонок у их сиятельства попросить на бедноту свою пришел. – Денег? Каких? Граф вам что-нибудь должен? – Никак нет-с. – Так что же вы? Удивляюсь графу, почему он принял вас… – Не только приняли-с, а еще на коленочках предо мною стояли… – Удивляюсь! – пожала плечами Софья. – Мало того что на коленках стояли, – невозмутимо продолжал овладевший собой Коноплянкин, – а плакали. Да еще как! «Не губи, – говорят, – друг мой, Сергей Федорович, по гроб жизни этого не забуду»! – Чего «этого»? – сурово спросила Софья. – А вот того самого, что, значит, я не выдал их… полиции, примерно сказать, а не-то и самому господину прокурору… Софья звонко рассмеялась. – Вы шутник, господин Коноплянкин. Зачем мой муж понадобился полиции? – Никак нет, ваше сиятельство, не шучу я! Помилуйте-с, до шуток ли? Удивительно мне, как это вы знать не изволите, что вашего супруга вот уже сколько времени по всему Петербургу и даже за пределами днем с фонарем ищут! – Ищут? – удивилась графиня. – Так точно-с, ваше сиятельство! – Ищут и все не разыскали! Вы что-то путаете, господин Коноплянкин! – Никак нет, истинную правду говорю. А ежели не разыскали, так потому, что доказать на графа и предать их в руки правосудия только я могу… Потому-то и прийти осмелился, и лишь с тем, что добром хотел… Мне что на его сиятельство доказывать? Какая выгода? Никакой-с! Но и молчать я тоже не могу: совесть не позволяет. Ведь должен я долг своему отечеству исполнить? Ежели ты – преступник, так тебе в тюрьме сидеть, а не среди чертогов блыкаться, кто бы ты ни был: граф, или князь, или барон какой – все едино. – В чем же могут обвинять графа? – спросила Софья, даже не обращаясь к Сергею Федоровичу, а как бы в раздумье. – А изволите ли видеть, когда ваш супруг Минькой Гусаром были, так ваш покойный папаша, Евгений Николаевич, господин Козодоев, велели мне разыскать его и к себе предоставить. Зачем он им понадобился – знать не могу, а так как некоторые дела мы с покойным водили, – то я поручение принял и Миньку Гусара, – то есть, так сказать, супруга вашего, разыскал. От меня покойный Евгений Николаевич из чайной и увез Миньку. – Ну, так что же из всего этого следует? – А-то, что, так как ваш покойный батюшка, с позволения сказать, был убит в тот же самый вечер или ночь, – то и выходит, что ухлопал его не кто иной, как Минька Гусар. – Какие вы глупости говорите! – на этот раз несколько принужденно рассмеялась Софья. – Что вы? За кого вы нас принимаете? За младенцев, чтобы небылицами морочить? – Какие уж тут небылицы? – вздохнул Коноплянкин. – Не до небылиц… всерьез я… – Если так, – то я могу только удивляться вашей наглости! Да как вы смели мне сказать такую нелепость! – Софья, пылающая гневом, поднялась с кресла. – Вас нужно отправить в полицию! Я сама видела графа в этот злосчастный вечер у моего покойного отца. Понимаете, любезный, я сама! – Тем лучше! – ехидно захихикал Сергей Федорович. – Одним козырем у меня больше! Ведь подозрение у меня явилось, не соучаствовали ли и вы, ваше сиятельство, будущему вашему супругу? – Как соучаствовала? – не поняла Софья. – А так-с! Может статься, что вы вместе с Минькой своего приемного папашеньку прихлопнули? – Что вы говорите?! – вскрикнула графиня, хватаясь рукою за висок. – Как вы смеете?! – А так вот и смею! Дело-то очевидное, так околесицу нечего нести; будем напрямки говорить… – Ваше сиятельство! – вбежала испуганная Настя. – Его сиятельству графу Михаилу Андреевичу худо!.. Софья, бледная от волнения, только махнула рукой. – И вы осмеливаетесь мне это говорить? – подступила она к Коноплянкину. – А отчего же и не говорить, ежели язык дан? – ответил тот, нагло, с победным видом откидываясь на спинку кресла. – Вы-то, боярыня, благодарствовать меня должны за-то, что я к вам пришел, а не прямо в Сыскное, а вы разные кислые слова… – Вам что нужно? Денег? – чуть не кричала Софья. – Так ничего вы не получите, ничего! – Напрасно-с! Большие хлопоты для вас выйдут, – хладнокровно заметил Коноплянкин. – Слышите, супруг, кажись, вас зовет… – Софья, Соня! – донесся издалека глухой, страдальческий стон. – Софья, приди… Худо мне! Графиня даже не услыхала его. – Идите и доносите, кому хотите, доносите! – крикнула она Коноплянкину. – Но помните, о вашей попытке к шантажу будет сообщено властям. Я этого так не оставлю! Вы воспользовались тем, что мой муж – болезненный, нервный человек, и явились, думая, что ваше мошенничество легко удастся? Ну, нет! Вы со мной имеете дело, я – не граф… Идите, доносите!.. – Это что же? Последнее ваше слово будет? – Последнее мое слово: вон, негодяй! – и Софья энергичным движением указала на дверь. – Что же? Тогда прощенья просим! – пробормотал Сергей Федорович. – Вот она, доброта-то моя! Не понимают люди! – Он пошел, но в дверях остановился. – Вот что, графинюшка: сгоряча ты все это наговорила, молода ты очень и сути не понимаешь… – Вон! – крикнула опять Софья, и в ее голосе послышались истерические нотки. – «Вон», «вон»! Чего заладила то? Слышал уж я это «вон» твое, – пробурчал Коноплянкин, – давно нужно уйти, да жаль… И графа твоего жаль, и тебя жаль… С покойным батькой твоим я приятелем был, так милость тебе даю. Буду три дня ждать. Граф-то твой знает мою чайную… Пусть завернет по старой памяти. А три дня пройдет, не прогневайся, сообщу, куда следует. Чего вам, убивцам, потакать? А затем, ваше сиятельство, желаю всяких благ! – И Коноплянкин вышел из гостиной. – Да что же это такое? – прошептала Софья, растерянно оглядываясь вокруг. – Ведь нитка по нитке до всего доберутся… Все откроют, все погибнет! Не откупиться ли, пока есть время? Он сказал, что будет молчать три дня… Скорее к Станиславу… что скажет он… – Она нажала кнопку звонка и приказала вбежавшей Насте: – Карету скорее закладывать! – Ваше сиятельство, к графу пройдите! – обрывающимся голосом воскликнула та. – Худо им! Боюсь я… как бы помереть не изволили! Так их этот мужлан напугал… – Хорошо, я пройду… Распорядитесь поскорее экипажем! Графиня быстро прошла в спальню. Там, на постели со сбитым и измятым бельем, запрокинув голову, лежал Нейгоф. Он был очень бледен; его глаза были приоткрыты, и из-под век виднелись желтоватые белки. Грудь высоко вздымалась, но дыхание было короткое, прерывистое. – Что же тут? – взглянула на мужа Софья. – Заснул… Не нужно только беспокоить, пусть спит… Я скоро вернусь и привезу с собой доктора. Она уехала. XXIII Переполох Графиня Софья отсутствовала недолго. Она не нашла дома Куделинского, не ожидавшего ее вторичного посещения, оставила ему записку и возвратилась домой, захватив с собой Марича. – Что, Настя? – испугалась она, увидев бледное, искаженное ужасом лицо горничной. – Что, граф проснулся? – Его сиятельство… граф… хрипнули, потом совсем замолкнуть изволили… – Что же? Опять заснул? – тревожно спросила Софья, бледнея. – Какое-с заснули! – прорыдала та. – Совсем не дышат! Боюсь… – Марич? Слышите? Пойдемте скорее!.. – крикнула графиня и бросилась в спальню мужа. Марич, коротенький и толстенький, поспешил за нею. В дверях Софья остановилась и в ужасе отпрянула. Нейгоф, страшный своим спокойствием, своей неподвижностью, лежал с широко открытыми, немигающими глазами. Немой, но выразительный укор застыл в неподвижном взгляде. Нос заострился, щеки ввалились, рот был полуоткрыт, руки беспомощно раскинуты на постели. – Марич, Марич! – закричала Софья. – Что с ним? – А вот сейчас мы это узнаем, – ответил тот и подошел к Нейгофу. Склонившись над телом, он послушал сердце, пощупал пульс, покачал головой и произнес: – Гм… дело-то как бы не того… – Что, что? – бросилась к нему Софья. – Жив он? Обморок? – Непохоже на обморок-то… Ни сердца, ни пульса не слышно… Как будто главнейший механизм приостановил свою работу… Софья беспомощно опустилась в стоявшее у постели кресло и заплакала.