– Кажется, все благополучно, – проговорила она, возвращаясь к Куделинскому и Маричу. – Но, конечно, разговор нам придется прекратить… – Никто не мешает нам продолжить его, – заметил Марич. – Но для этого пусть заложат карету. Там мы можем говорить, не опасаясь, что нас услышат. – Правда, – согласился Куделинский, – докончить разговор необходимо, и Марич высказал прекрасную мысль: в карете нас никто не услышит. – Тогда я распоряжусь, – пошла к дверям Софья. – Ах, Станислав, – покачал головой Марич, – ты был неосторожен! – Я увлекся, – пожал плечами Куделинский, – да мне теперь все равно. Ведь я уже сказал, что меня осенила мысль. – Можно узнать, какая? Куделинский подошел и в упор поглядел на Марича: – Ты понимаешь, что Софью нужно спасти?.. – Я понимаю лишь-то, что вмешательство этого трактирщика грозит непредвиденными осложнениями. – И не только оно… – Ты намекаешь на Квеля? Если он жив, – то действительно наше положение скверно. Я не вижу такого пути, которым можно было бы спастись от грозящей опасности… – А я вижу и знаю. Я донесу властям о том, кто убил Козодоева. – Как! – отшатнулся от него Марич. – Ты донесешь? – Да, я… Только бы найти этого Квеля, если он жив. – Право, я не понимаю тебя! Квель молчать не будет!.. – Пусть не молчит. – Так чего же ты достигнешь своим доносом? – Спасу Софью! – Ты припутаешь ее… Вспомни тот вечер! – Я и не забывал его. Вместе с доносом на Квеля я донесу и на себя, как на его соучастника, и… – Ты рехнулся, Куделинский! – прошептал Марич. – Нисколько! – усмехнулся Станислав. – Это будет вернейшим выходом… Чем я рискую? Ну, посадят меня, ну, приговорят к ссылке! Что же из этого? Все лучше будет, чем если бы попались все мы: я, ты, Софья. Софья останется в стороне. Она смела, энергична, упорна в достижении цели. Да теперь и особенных энергии и упорства не нужно. Нейгофские миллионы подкатятся к ней сами собой… Понимаешь: сами собой! Она – графиня Нейгоф. Граф Михаил написал в Москву своему родственнику, прямым наследником которого он является, об ожидаемом им ребенке… его ребенке, законном его ребенке… – А если не будет этого ребенка? – недоверчиво спросил Марич. – Пустое! Он должен быть, и он будет! Нужно непременно устроить так, чтобы Софья осталась чиста от всяких подозрений. Ради этого я пожертвую собой, вернее сказать – несколькими годами своей жизни… Ну, потерплю там немного… Это ничего! Софья любит меня и поможет мне, да при ней еще и ты останешься. Не думаю, чтобы вы позабыли меня… – Ты, Станислав, смельчак, каких мало! – воскликнул взволнованный Марич. – Смельчак не смельчак, – улыбнувшись, ответил Куделинский, – а человек решительный, жаждущий успеха. Мы приперты к стене случайными и потому непредвиденными обстоятельствами. Стало быть, нужно найти такую лазейку, через которую если не все, – то те, от кого зависит успех в будущем, могли бы выйти на простор. Мне кажется, что я такую лазейку нашел. Вот и все. – Но это – великая жертва! – Что же делать, если обстоятельства требуют жертв, – пожал плечами Куделинский. – Впрочем, у меня начал складываться один план… Быть может, удастся устроить все так, что мне не придется рисковать своей особой. – Какой план? – спросил Марич. – Пока я еще не уяснил всех деталей; когда буду уверен, я скажу тебе. Но вот Софья… Что, Соня? Можно ехать? – Поедемте, – ответила появившаяся в гостиной Софья. – Но не забывайте, что нужно вернуться к вечерней панихиде. – Успеем, вернемся, а в крайнем случае мы с Маричем пропустим ее, – ответил Куделинский. Они уехали. Едва только закрылись за ними двери, как читальщик прекратил чтение и отправился на кухню. Там были горничная Настя, кухарка Дарья и красивый парень, которого Настя отрекомендовала читальщику как своего жениха, называя его при этом Афанасием Дмитриевичем. – Очень приятно! – протянул новому знакомому руку читальщик. – А меня Алексеем зовут, Богдановым по фамилии. Судьба мне такая вышла, чтобы у покойников читать. – То-то вы и читаете! – засмеялась Настя. – Что поделать-то, красавица! – возразил Богданов. – Слабость человеческая… Водочки бы мне, милая, водочки бы самую малость… – Уж знаю, зачем пришли! – опять засмеялась Настя. – Припасла для вас нарочно, потому что ваше дело такое, что без водки страшно… вот с Афоней моим и выпейте на здоровье. На столе появились водка, закуска. – Страшно вам, поди, бывает? – полюбопытствовал Афанасий. – Привычка, любезный мой, все привычка! – повеселевшим голосом ответил Богданов, успевший проглотить свою рюмку. – Да притом покойники разные бывают. Ежели которые в гробу неспокойны, так оно действительно неприятно. – Как неспокойны? – взвизгнула Дарья. – Да разве есть такие? – А вы как, мадам, думаете? Есть, мадам, и неспокойные покойнички-то… Так бывает, что вдруг в гробу дышать начнут, а не-то шевелиться. Это, доктора сказывали, газы выходят… А то вдруг ногами начинают дрыгать, либо лежит лежит, сердяга, да вдруг ручками так и разметнет в обе стороны. – Какие ужасти! И вы не боитесь?.. – Спервоначала страшновато было, а потом ничего, пообвыкся. Подойдешь, поправишь горемыку – только и всего… Угостите, драгоценная, еще одной… вот с женишком-то я вашим выпью… – А наш как? Покойный? – спросила Настя, наполняя рюмки. – Ваш-то – не покойник, а золото, доложу я вам… Лежит себе спокойнехонько, иной раз взглянешь, ну, спит, да и все тут. И чуть не в первый раз вижу: никаких этих газов, никаких подергиваний… А ведь я-то… Да не скупитесь, драгоценная, соблаговолите еще единую ради такого случая! – Богданов уже начал хмелеть и нетвердым голосом проговорил: – то есть Алешка Богданов, Козелок по прозвищу, с этим вашим графом большим приятелем был!.. – Вы? – удивились слушатели. – Да как же так? Его сиятельство и вы… – А так выходит, что ваш граф недавно графом стал, а допрежь этого он пребывал в босяках и Минькой Гусаром назывался… Вот как с вами теперь, не одну мы с ним сороковку осушили… Пил он очень… шибко пил, а потом исчез, как в воду канул, и вдруг в графах очутился… Эх, выпить еще одну! Новая рюмка как будто окончательно закружила ему голову. – А вот того, что я… хе-хе-хе… слышал, как читать встал, – вдруг объявил он, – того я не скажу… Не скажу, потому что я – могила. – И не говорите! – ответила Настя. – Мы не любопытные какие-нибудь! Дашенька, пройдемте в комнаты… Прибрать там нужно. Они вышли. – Афанасий Дмитриевич, – обратился Богданов к жениху Насти, – хороший ты парень, больно ты мне полюбился. Гляжу я на тебя и насквозь тебя вижу, какой ты хороший человек. – Совсем охмелевший читальщик полез к Афанасию целоваться. – Дельце я тут у вас одно сварганил… Ах, какое дельце! Одна сласть малина, и больше никаких… – Какое дело? – спросил Дмитриев. – Малина, говорю, и ты мне верь. Хочешь в долю? А? Серьезное дело! Выпить после можно будет страсть сколько!.. А ты, сердяга, – парень хороший… Я тебя полюбил, потому и предлагаю… В иных местах удавалось и теперь удастся… XXVIII Босяки Пьяный Богданов схватил за рукав Афанасия и потащил его в комнаты. – Ты мне скажи сперва, в чем у тебя дело? – упирался Дмитриев. – Иначе я не пойду! – Ну и не ходи… Я-то за тобой как за дитем каким хожу, а ты ломаешься… Не ходи, и я вот не пойду, сяду, и буду пить! – Богданов плюхнулся на стул, вылил остатки водки и выпил. – Ты кто здесь такой? – начал он куражиться. – Жених? Чей жених? Здешней горничной! А хочешь, я вот тебя в участок отправлю? Хочешь? – Было бы за что! – засмеялся Афанасий. – А вот за-то самое: за соучастие! – Мели, Емеля, – махнул рукой Дмитриев.