– Ты со мной так не говори! Я все доказать могу, потому что все слышал!.. – Что слышал? – насторожился парень. – А вот-то, что госпожа графиня, ваше сиятельство, значит, говорила и что другие с ней два господина говорили… – Да скажи ты толком, что такое? – А-то говорили, что убили они кого-то… Козодоева какого-то, и теперь должны на Сахалин пойти… Вот что они говорили!.. Понял? Я, брат, умный… Тихохонько вошел, на цыпочках, слышу – говорят громко… «Дай послушаю». Подошел к своему месту и притих… А они там ничего не слыхали, и говорили так, что все до единого слова мне слышно было… Выпить бы! Страсть как хочется… душа горит… – Пойдем, коли так, – предложил Дмитриев. Он казался чем-то озабочен, и даже торопился увести пьяного Богданова. – Угостишь? – обрадовался тот. – Знамо дело! Пойдем только отсюда. Дмитриев под руку повел нового знакомца. Козелок болтал без умолку, но совсем позабыл о своем таинственном предложении, которое сделал Афанасию, а тот тоже как будто не интересовался им, стараясь незаметно выпытать у пьяненького как можно больше подробностей о разговоре Куделинского, Марича и графини Нейгоф. Наконец его пьяное бормотание надоело Афанасию. – Ты сиди, – объявил он, поднимаясь из-за стола грязного трактира, где угощал Козелка, – а я пойду. – Куда, друг? – уставился тот на него помутившимися глазами. – А как же я? – Это уже твое дело… Не в няньках ведь я при тебе состоять взялся. Угостил, и довольно! – и Афанасий тронулся от стола. – Миленький, – едва поднялся на ноги Козелок, – воззри на бывшее подобие человеческое и не пренебреги… Ссуди на бутылочку. Дмитриев с отвращением посмотрел на него и швырнул на стол две серебряные монетки. Водку пьяному читальщику давать не хотели, но он все-таки ухитрился достать полбутылки хмельной влаги, выпил ее чуть ли не разом и окончательно свалился с ног. Его вышвырнули за дверь трактира. Но инстинкт не оставил несчастного алкоголика. Он побрел сам не сознавая куда и наконец пробрался на кобрановские огороды, где и успокоился под кучей рогож, приготовленных для прикрытия парников. На другое утро, чем свет Козелка разбудили пинки огородного сторожа. – Опять появился, нечистая сила! – кричал тот, выгоняя Козелка. – Столько времени не был, думали, что окочурился, а он жив и в невредимости пребывает. – Оставь, Семен Макарович! – сумрачно ответил Козелок. – Трещит! – указал он на голову. Вокруг него собралась толпа босяков. – У кого, миленький, из нас этот аппарат поутру не трещит, – со смехом поддел Козелка веселый Зуй, тот самый, который вместе со своим товарищем Метлой получил деньги от Нейгофа, когда тот вздумал прийти прощаться со своими бывшими товарищами. Сумрачный Метла был тут же. – А ты не смейся! – остановил он Зуя. – По себе знаешь, тошно нашему брату, когда опохмелиться нечем. – Ну, вы, чего встали да галдите, словно на бирже? – закричал на них сторож. – Прочь все пошли! – Поработать бы… – робко сказал Зуй. – Сказано, все вон! – Хоть бы на сороковочку единую, Семен Макарович! – Ничего не будет: нет сегодня никакой работы… Да вы что? – рассвирепел сторож. – Внимания не обращаете, дряни этакие? Вот возьму метлу… Босяки гурьбой направились к выходу с огородов. – Эх тих-тих! – философствовал Зуй. – Вот бы когда Минюшка Гусарчик наш вспомнил о нас… Где-то он теперь? Поди, на серебре питается, из золотых стаканчиков выпивает, позабыл о нас, сирых! – Минька Гусар? – вдруг так и озарилось воспоминанием лицо Козелка, державшегося вместе с Зуем и Метлой. – Минька Гусар? Дело, братцы! – Видел ты его, что ли? – ткнул читальщика в бок сумрачный Метла. – Еще бы не видать! Ближе, чем вас вижу. – Где? – Вот-то то и оно где! Ведь помер Минька то… – Как помер?! – воскликнули, останавливаясь, оба босяка. – А так, как все помирают. Да он и не Минька Гусар был, а граф Михаил Андреевич Нейгоф… Его сиятельство… – Вон она птица-то какая! – прошептал, вздыхая, Зуй. – А сколько раз мы его смертным боем колачивали? – произнес Метла. – Умер, говоришь? Не врешь? – Чего врать, ежели я сам у его гроба читал?.. – Эх, жаль малого! – протянул горестно Зуй. – Добрый он! Уж раздобылись бы мы у него деньжатами… – И теперь раздобудемся! – объявил Козелок. Зуй и Метла даже отскочили от него. – Ты это что же? – поднял кулак последний. – Издевки творишь? Он рассвирепел, глаза его налились кровью. Они уже порядочно отошли от огородов и были теперь среди бесконечных пустырей. – Дай ему, Метла, раза хорошего! – закричал Зуй, тоже рассердившийся на Козелка. – Да стойте вы, лешие оголтелые! – закричал не на шутку испугавшийся Козелок. – Ведь дело я говорю, а не издевку творю… Слышь, читал над нашим мертвым Минькой Гусаром я… – Знаем, ты к этому делу издавна присноровлен. – Вот-вот! И все какие ни на есть тонкости его превзошел. Видишь ты, братцы, какое это у нас у всех, почитай, дело выходит: ежели видим мы, что родственники в расстройстве душ от великого горя, да если видим, что вещь какая-либо плохо лежит и внимания заслуживает, так мы ее цап – и под покойничка… – А а! – протянул Зуй. – Вот оно что. В самом деле, на дело похоже. – То-то и оно! А вы меня бить хотели! – Так ты что же? – вернул разговор на прежнюю тему Метла. – Цапнул ты, что ли? – Ну да, бумажник… И денег в нем кипа! Сторублевки все… – Ай да Козелок! – воскликнул Зуй. – Я под Минькину головушку бумажник-то схоронил… Надежно. Искать стали бы – не найти! Кто ни ищи вещь, в гробу пошарить не догадается… А наш брат хитер: поправить покойничка всегда дозволяется… Ну и поправишь, когда никто не смотрит, особенно после прощания последнего… Оно и не заметно… Удавалось не раз! – Так где же у тебя бумажник-то? – полюбопытствовал Метла, глаза которого разгорелись алчным огнем при рассказе Козелка. – Ох, и не говори! – вздохнул тот. – Беда вышла. Перебрал вчера лишнего да на чтение и не попал. – Тогда пиши пропало, – махнул рукой разочарованный Зуй. – Ну, это еще вилами по воде писано! Его сиятельство, Миньку Гусара нашего, только сегодня хоронят, а потому, ежели поторопиться на кладбище, как раз к последнему прощанию поспеем… Понял, Метла ты этакая обитая?.. – Сторублевки, говоришь? – спросил сумрачный босяк. – Кажись, и крупнее есть, – отозвался тот. – Только и всего, что из-под Минькиной головы вынуть. – Тогда была, не была – идем! – решил Метла. XXIX На кладбище Идти троим босякам нужно было на совсем другой, заречный конец столицы.