Просматриваю рисунок за рисунком. Стоило бы надавить на Арчи, найти подсказки, но я понятия не имею, как все сделать и при этом не вызвать подозрений. Так что я листаю работы Кита. Можно сказать, они меня поглощают. Увидев их, я меняю о нем мнение. Чувствую себя ближе к нему. Или к тому человеку, которым его считаю. По прошествии некоторого времени мои размышления прерывает голос Рейнольдса. — Как бы ни было приятно, Дьюсбери, на сегодня у меня назначена встреча, и мне уже пора отправляться, так что вам придется меня извинить. Если вы оставите свой номер, я передам его Кристоферу. Закрываю папку и встаю. — Разумеется, — говорю я. — Спасибо за выпивку. — Лезу в карман и вынимаю визитку. На ней указан не отслеживаемый «левый» номер телефона, который мне дала Вагнер. Царапаю «Генри Дьюсбери» и протягиваю Рейнольдсу. Даже не взглянув, он убирает карточку в карман пиджака. Выхожу на дневной свет и щурюсь. Сажусь в арендованный автомобиль и, выехав на пассажирскую сторону, сваливаю оттуда. Арчи ничего мне не сообщил, но ушел я не с пустыми руками. На светофоре вынимаю из кармана карандаш и изучаю японскую надпись. Думаю, Вагнер сумеет прочитать, что здесь сказано. Гораздо интереснее, как эта надпись сюда попала, потому что она нарисована, а не отштампована на заводе. Карандаш очень дорогой и вычурный. Тырить его было рискованно, но, как сказал Рейнольдс, это «единственное, в чем он постоянен». У него что, «пунктик» на карандаши? Если они такие редкие, он может стать ниточкой — по крайней мере, если Кит по-прежнему рисует. А он должен рисовать. Вряд ли человек, который пишет столь же прекрасно, как Кит, может просто взять и все бросить. Это то же самое, что отрезать руку. В рисунках его матери есть нечто завораживающее, особенно в карандашных. Дело было не только в том, чтоб нарисовать что-нибудь симпатичное. Дело было в способе познать ее, пообщаться с ней. «В одно лето — ему вроде было лет девятнадцать или двадцать — он только и делал, что писал ее...». Выискиваю магазины с художественными принадлежностями, и неподалеку отыскивается довольно большой, но когда я показываю продавцу карандаш Кита, он его не узнает. Он предлагает полдюжины различных карандашей, но я отказываюсь. В конце концов, он отсылает меня в другой магазин, поменьше и подороже. Сорок минут спустя я показываю его продавцу, и продавец с головой уходит в дело. — Это «Така». У нас есть более популярные наборы, но они базисные... — Нахмурившись, она отпирает стеклянную витрину и вынимает деревянную коробочку с теми же выгравированными на ней символами кандзи14, что и на карандаше. В красный бархат завернуты три карандаша, а стоит глянуть на ценник, мои глаза почти лезут на лоб. Поднимаю на нее взор. Она с улыбкой за мной наблюдает. — Дороговато, да? Некоторые художники постоянно ими пользуются. Они отлично затачиваются, древесина упругая, по крайней мере, так говорят консерваторы. — Она сравнивает карандаш Кита с набором. — По-видимому, ради такого оригинального экземпляра вам придется прогуляться до студии «Сакура» в Камдене. — Это оригинальный экземпляр? Она указывает на маленькие буквы и цифры на кончике карандаша. — Да. — Она выходит в интернет и дает мне еще один адрес. Студия «Сакура» оказывается небольшой, с ветхим фасадом, окно заставлено цветами, из-за чего практически не видно, что находится внутри. Табличка на двери говорит: «Только по предварительной записи». На мой стук никто не реагирует. Заворачиваю за угол и, чтоб посмотреть в окно, забираюсь на ящик. Небьющееся стекло грязное и загорожено ржавой решеткой. Ну, хоть внутрь заглянуть есть возможность. Вижу верстак и кучу инструментов. В задней части погрузочная зона и ноутбук. Экран горит, скринсейвер скачет из угла в угол. «Вы не поверили бы, с какой скоростью он их меняет». Разве? Все эти эскизы... Вычурные карандаши должны к нему вернуться. Дергаю решетку на окне. Она ржавая, но прочная. Провожу большим пальцем по болтам, что удерживают решетку. Можно было бы их открутить при помощи гаечного ключа, но, конечно, придется попотеть. Даже не разбивая стекла, можно было бы открыть окно. Можно было бы проникнуть внутрь и выбраться оттуда, и никто бы ничего не заметил. Можно было бы снять копии того, что хранится в компьютере. Карандаши отгружаются отсюда. Можно было бы найти адрес. У нас есть адреса последних местоположений Ползина, но никакой конкретики в отношении Кита. У Кита может иметься счет. Решаю по-быстрому сгонять в хозтовары. Вернусь, когда стемнеет. В голове уже формируется список покупок. Глава 17 Кит С последнего визита в студию прошло три месяца. Слишком много. Временные промежутки между посещениями становятся все больше и больше. Когда Арчи впервые отправил меня на задание, казалось, все пройдет быстро и легко. Мне было известно о нависшем над отцом облаке подозрений, несколько месяцев я проходил обучение, а Арчи приводил в движение необходимые механизмы, чтоб протолкнуть меня в ближний круг Ползина. Он договорился, чтоб я стал руководителем мобильной охраны Ползина. Парень, что был передо мной, очень кстати облажался и скоренько исчез. Мне сказали, что работа будет заключаться в присмотре за Ползиным во время выездов. Прозвучало идеально: у меня был бы доступ к тщательно охраняемым резиденциям Ползина плюс возможность следовать за ним по всему земному шару. Удобный пьедестал, откуда можно выследить и стащить Рок-файл. Не говоря уже о том, что мне не пришлось бы изо дня в день жить с ублюдком-психопатом. Мне думалось, месяц. Край — два, и я бы все закончил. Файл под защитой, имя отца обелено, и на все вопросы даны ответы. Но вот он я, по-прежнему на том же месте. Два года спустя вопросов стало больше, чем было вначале. Вопросов, на которые, я уверен, файл не ответит. В моем представлении большую часть времени Ползин должен был проводить в одном из своих домов, и за ним бы присматривала команда домашней охраны. В конце-то концов, человек же не может все время переезжать с места на место. Оказалось, может. По своей природе Ползин дерганый и не остается на одном месте дольше недели. Я постоянно на телефоне и обязан мчаться туда, где ему понадобился. У этого мужчины патологическая потребность дергать за веревочки. Но время от времени у меня появляются несколько драгоценных дней, которые я могу потратить на себя. Например, как сейчас. У него нарисовалась новая игрушка, и они поехали «поиграться» в дом на Черном море. А я приехал сюда, в свое пристанище. Арчи не в курсе, что я здесь бываю. Он пришел бы в ярость, если б знал. Он учил меня, что иметь связь с жильем или человеком равно иметь слабое место. «Помни: человеку вроде тебя, помимо всего прочего, необходимо быть недосягаемым. Дом, друзья — это роскошь, которую до окончания дела ты не можешь себе позволить». По большей части я придерживался правил Арчи. Покинул свой дом, изолировал себя ото всех друзей, включая талантливых великодушных художников, с которыми работал бок о бок в основанном с моей помощью коллективе. Было тяжело. Но единственное, от чего отказаться я так и не сумел, — это от искусства. От человека, которым я был раньше, должно было остаться хоть что-то. Хоть какая-то связь, которая однажды сможет вернуть меня домой. Не имеет значения, насколько отстойной становится жизнь. Знание, что у меня имеется нора, делает ее терпимой. Заключенное мной соглашение на оплату этой дерьмовой студии до смешного замысловатое. Деньги проходят через десятки счетов и только потом попадают в риэлторскую контору, и нет никакой опознавательной информации о владельце. На звонке приклеено «Д. Смит», но нет телефона. Платежи за коммуналку и имущественные сборы покрываются агентством, за эту услугу я плачу нехилую премию. Камер наблюдения у здания нет. Охраны нет. Даже химчистки нет. Более того, приходя сюда, я очень осторожен. Бдительности не теряю, пока не попаду в студию и не запру за собой дверь — это мое главное правило. Этим утром я покинул лондонскую квартиру Кейт в платье и на каблуках. Пять часов и две смены одежды спустя я поднимаюсь по лестнице в студию в невзрачной толстовке и безымянных джинсах, светлые волосы спрятаны под вязаной шапочкой. Студия находится на четвертом этаже, и она тесная как черт знает что. Вид ужасен: серое море простирающихся, насколько хватает глаз, блочных волн. Но освещение великолепное. Освещение волнует меня больше всего. И, конечно же, уединение. Несмотря на то, что вся студия — это всего лишь комната с крошечной душевой, для меня она похожа на безбрежные равнины. Это единственное место в мире, где я могу дышать. Сегодня мне особенно плохо. Три месяца — довольно долгий срок для того, чтоб находиться вдали от моей работы, и к тому моменту, когда я подхожу к двери, меня трясет от смеси предвкушения и облегчения. Жду не дождусь войти внутрь и добраться до своих принадлежностей. У меня уже наполовину сформировалась идея будущей картины. Бык, весь такой необузданный, агрессивный, мужественный. Бездумная сила. От воображаемых линий покалывает пальцы. И распахивая дверь студии и переступая порог, я дискутирую сам с собой, с чего начать: с угля или пастели. Бросаю рюкзак на пол и запираю замок на двери. — Я уж было начал гадать, планируешь ли ты появиться. Замираю. «Уилл». Оборачиваюсь, и вот он — стоит в дверном проеме душевой с «глоком» в руке. Растерянно на него таращусь. Внутри будто сворачивается клубок змей, извилистая трясина из страха, восторга и чего-то еще сумасшедшего — глупого — типа счастья. Он выглядит усталым. Отлично, но усталым. Он улыбается, во взгляде любопытство. — Как поживаешь, Кит? Произнесенные слова звучат столь посредственно, столь обыденно. Это не саркастичный шпионский вопрос: «Ну что, мистер Бонд, как поживаете?». Он спрашивает по-настоящему. Словно действительно хочет знать. И внезапно я чувствую себя таким... одиноким. А, может, я все время чувствовал себя одиноким, а его слова лишь наглядно продемонстрировали реальность. «Чувствую себя разбитым». Если б я отвечал на вопрос со всей честностью, именно так и сказал бы. А еще «счастлив тебя видеть». Меня переполняет непреодолимое желание рассказать ему, в каком смятении я пребываю в последнее время, насколько сложно стало придерживаться видимости перед Ползиным, словно Уилл — мой старый друг, а не самый грозный враг. Как же так вышло, что из миллиарда людей во всем мире самым близким мне человеком становится мужчина, у которого имеются все основания меня убить? Для чего, если подумать, он сюда и пришел. Каким-то образом я умудряюсь подавить грозящий вырваться поток слов. И вместо этого выдаю ледяную улыбку. — Уилл. Какой приятный сюрприз. — Губы онемели, но говорю я достаточно хладнокровно. — Прекрасно выглядишь, — продолжает он, словно я молчал. Шагает ближе, секунду меня разглядывает, взгляд тщательно изучает меня с головы до ног и обратно. «Ничего ему не показывай», — утомленно напоминаю себе. Как же так получилось, что я настолько устал? — Знаешь, — бормочет Уилл, — как бы мне ни нравилась на тебе женская одежда, пацанский прикид подкупает меня больше. — Он стягивает с меня вязаную шапочку и отшвыривает в сторону. — А вот волосы скрывать не стоит.