– Мы нашли их на Паросе. Персы высадили там, может, сотню галер, может, двести – не знаю. Они лежали пустые, заброшенные, но на берегу были лошади – огромные стада, тысячи лошадей. Когда мы причалили, они убежали. Остров показался нам раем, в котором ничто не указывало на присутствие людей. Мои капитаны начали высаживать гоплитов, чтобы отправиться вглубь страны. Он сделал еще глоток, его руки дрожали. – И вот тогда они пришли, и их было больше, чем я могу описать. Это были рабы с кораблей и солдаты их конницы, и все они как будто свалились с деревьев и холмов. Они спрятались, увидев, что мы приближаемся, и застали нас врасплох. Мы сражались – мы устроили великую бойню и забрызгали белый песок кровью, как вином! Но не все из нас высадились, а их было слишком много. Он облизнул пересохшие и потрескавшиеся губы. Его сын снова поднялся с чашей, но Мильтиад отмахнулся и выпалил, как будто больше не мог сдерживать слова: – Я не знаю, кто поджег корабли – один из наших или один из них. Дерево было сухое, и мы слышали… крики тех, кто, не в силах убежать, остался внутри. Огонь охватил корабли и распространился по берегу. Несколько наших экипажей выбрались, чтобы стащить суда в воду. Со мной вернулись в Пирей те, кому это удалось. Остальных зарубили, когда они пытались выбраться из воды или уже на песке. Мильтиад на мгновение закрыл глаза, отдавая дань уважения мертвым. – Наши гоплиты сражались как герои, все до единого. Они были великолепны, но их сокрушили люди с дубинками и ножами, люди, которые дрались, как одержимые, зубами, ногтями… Мы не успели взять щиты и шлемы. Я возмещу семьям потерю погибших. Я могу заменить их, если они придут ко мне, если есть сыновья, которые будут носить щит, копье и шлем, унаследованные от отцов. Я могу сделать это. – Ты можешь сделать больше, – внезапно сказал Ксантипп. Собравшиеся обернулись на него, и он осознал, что смотрит прямо на Мильтиада. Архонт выглядел больным, слишком больным, чтобы стоять. Он покачнулся, узнав Ксантиппа, и, возможно, в изгибе его рта читалось что-то вроде смирения. – У тебя, Ксантипп, будет шанс допросить стратега Мильтиада, – произнес эпистат укоризненным тоном. Ксантипп почувствовал, как Эпикл предостерегающе коснулся его бедра, и в нем вспыхнул гнев. – Я так и сделаю, эпистат. И я добьюсь справедливости, – сказал Ксантипп, пропустив мимо ушей вздох удивления тысяч собравшихся. – Я обвиняю этого человека. Он подвел Афины. Я обвиняю его от имени мертвых за кровь и серебро, в которое он нам обошелся. – Пожалуйста, к-куриос, – пробормотал эпистат. Он сам был потрясен тем, что использовал термин для обращения к высшему лицу. Назначенный всего лишь накануне, он чувствовал себя не в своей тарелке, не зная ни правил, ни прецедентов. Законам Клисфена едва исполнилось двадцать лет, но Ксантипп знал их хорошо. – Пожалуйста, передумай! – сказал эпистат. – Вы оба марафономахи! – Да, – ответил Ксантипп. – Да, это так. Он долго смотрел Мильтиаду в глаза, пока тот не понял, что последует дальше. – Я говорю, потому что мы марафономахи. Я высоко ценю Мильтиада, и он потерпел неудачу. Я объявляю суд. Теперь он говорил только с Мильтиадом, больным и ошеломленным, растерянно стоящим перед ним. – Разве это справедливо? – воскликнул Кимон. – Мой отец ранен, это видит каждый. Как можно привлечь его к суду, если он едва держится на ногах? – Тем не менее, – тихо сказал Ксантипп, – таковы наши законы. Если ты хочешь выступить в его защиту, парень, у тебя есть такое право. Если нет, я уверен, что Мильтиад может говорить за себя сам. В конце концов, он осужден своими же собственными словами. Мне почти нечего добавить к тому, в чем он уже признался. Кимон с мольбой посмотрел на эпистата, который смог только развести руками. – Мне нужно будет поговорить с должностными лицами собрания, – сказал эпистат, обращаясь к ним за поддержкой. – Мы обязаны выбрать присяжных. Это не остракизм. Мильтиаду позволено защищаться от такого обвинения. В чем ты его обвиняешь? – В плохом руководстве, мошенничестве, воровстве – во всем, что вы слышали от него самого. – Ксантипп бросил взгляд в сторону, туда, где Эпикл, слегка приоткрыв рот, потирал ладонью лоб. – Тогда… тогда я должен отложить собрание до после полудня или завтрашнего дня. Пока у Мильтиада не будет возможности выступить в свою защиту, пока… пока у меня не будет возможности посоветоваться. Да, да, я думаю… Ксантипп видел, что Фемистокл наблюдает за ним с выражением, не отличающимся от того, которое было у Эпикла. Пусть пялятся! Он принял решение и не позволит какому-то заикающемуся дурачку-эпистату снять Мильтиада с крючка. – В Афинах нет писаного закона, – объявил Ксантипп. Формально он обращался к эпистату, который все еще колебался и жалел, что жребий этого дня не выпал на кого-то другого. – Все наши законы, все наши суды рассматриваются нами в один день. Сегодня утром я назначил судебное разбирательство. Если есть дело более важное, его можно отложить. Если нет, я хотел бы перейти к обвинению, защите и голосованию. – Но какое наказание соответствовало бы тем преступлениям, которые ты перечислил? – жалобно спросил эпистат. Многие в толпе нахмурились из-за этого нарушения ритуала. Ксантипп сухо сказал: – За смерть двух тысяч гоплитов – всех марафономахов? За потерю пятидесяти галер и всех свободных людей, которые на них плавали? За мошенничество с просьбой о командовании, с которым он не справился? Что еще, кроме смерти, может быть нашим ответом? – Друг мой, – пробормотал Эпикл сквозь шум толпы, – прояви милосердие. Кое-где его до сих пор очень любят. Ксантипп прикусил губу. Фемистокл уставился на него, но, возможно, и Аристид тоже. Для него было важно проявить достоинство перед этими людьми. – Очень хорошо, эпистат. Пусть будет послезавтра. Я согласен на отсрочку. Это даст мне время допросить свидетелей. Мильтиад посмотрел на него сверху вниз покрасневшими глазами, как больная собака, которая знает, что ей угрожают, но у нее больше нет сил сопротивляться. Глава 15 Ксеркс шел по бледно-голубому мрамору, отполированному до такой степени, что он мог смотреть вниз и видеть цветную тень самого себя, смотрящего вверх. Впечатление было такое, будто он идет по поверхности озера в тихий день. Его отец сидел на троне, под опахалами рабов, хотя солнце уже клонилось к западу. Приближался час ужина, и, подумав об этом, Ксеркс поискал глазами маленького евнуха Мишара, в чьи обязанности входило каждый вечер, склонившись к уху великого царя, напоминать ему о греках. Евнух стоял неподалеку, одетый в тунику из белого шелка. Новые золотые браслеты украшали запястья и лодыжки, отражая повышение в статусе. Чувствуя на себе пристальный взгляд евнуха, Ксеркс подошел к отцу и опустился на одно колено. Только наследник мог принять такую позу. Это было его право – такого мнения придерживались все слуги и рабы, окружавшие его отца. Уж они-то понимали существующий порядок до мельчайших деталей. Даже цари падали ниц перед Дарием, распростершись во весь рост на мраморе, так что камень туманился от их дыхания. Но не наследник, не этот молодой человек, который пойдет по его стопам и будет править миром. Таким образом отец оказывал ему честь и помогал обеспечить преемственность власти. Ксеркс подождал, пока отец кивнет, после чего встал и подошел ближе. Взяв правую руку царя в свою и дважды поцеловав его в каждую щеку, он прижался губами к губам Дария. В дыхании отца ощущалась сладость – запах зеленого дурмана. – Тебе все еще больно, отец? – спросил он. Глаза у царя налились кровью, кожа приобрела желтоватый оттенок. Ксеркс почувствовал укол паники. Он не был готов к этому, еще нет! Соглядатаи при дворе сообщили о болезни отца, когда Ксеркс проехал уже тысячу миль до Персеполя. За все дни изнурительной скачки он ни разу не подумал о той реальности, которая могла стоять за болезнью Дария. Люди умирают. Ксеркс знал это так же хорошо, как и все остальные. Он был свидетелем тысяч казней, видел мужчин, женщин и детей, убитых в бою или просто ради развлечения. При этом меньше их не становилось. И все эти годы отец был тем камнем, на котором стояла империя, – прочным, вечным. Ксеркс был потрясен, увидев, как похудел этот старик, как усохло тело под платьем и стеганым кафтаном, как истончилось горло, линии плоти на котором выделялись, словно проволока. Дарию было шестьдесят два года. Когда Ксеркс два года назад отправился в путешествие по царствам империи, он не понимал, что таким образом его подготавливают к восшествию на престол. – Рад видеть тебя, сын мой, – сказал Дарий. И улыбнулся. Цари и сатрапы, возможно, и вздрогнули бы от этой улыбки, но Ксеркс видел в ней только родительскую привязанность. Он взял руку отца в свою, легонько пожал и почувствовал, как потерлись одна о другую костяшки пальцев. Там, где когда-то были мышцы, натягивавшие большой лук и державшие меч, осталась только сухая кожа. Слезы навернулись на глаза, и Ксеркс не стал сдерживаться и, не стыдясь, позволил им пролиться. Ничего странного в этом не было. Многие люди плакали, когда встречали великого царя. – Лекарь Ганак помогает мне справиться с болью, – сказал царь. – Он спорит с мастером Чжоу, и они по очереди дают мне каждый свою дозу или сжигают разное дерево, чтобы я вдыхал дым. Ксеркс бросил хмурый взгляд в сторону, туда, где стояли чужеземцы. Оба лекаря тут же рухнули на пол. Индийский целитель носил седую бороду и выглядел древним стариком, но когда наследник наблюдал за ним, держался уверенно. Глухой ритмичный звук, похожий на трение друг о друга кусков дерева, привлек его внимание. Ксеркс оглянулся и увидел, что отец негромко посмеивается. – Я доверяю им, Ксеркс. Не бойся за меня. Они знают, что будет, если они позволят мне умереть. – Интересно, понимают ли они это в полной мере, – сказал Ксеркс. Оба лекаря лежали на мраморе, прижав руки к ушам, словно баюкая головы. Китайский мастер был вдвое моложе другого, но замер неподвижно, демонстрируя хорошую физическую дисциплину. Индиец дрожал, ожидая смерти. Ксеркс отвел от них взгляд и сказал: – Ты снова станешь сильным, отец. Ты должен. Я не готов! К своему удивлению, он почувствовал, как пальцы отца сжали его ладонь. Казалось, в руку впились когти. – Ты готов. Моя жизнь была долгой и полной свершений. Никто, ни один человек не живет вечно! Должно ли мне бояться небес? Почему? Там все то же, что и здесь, только без боли и неудобств из-за болезни. Я подготовил тебя, Ксеркс. Ты уже сегодня готов взойти на этот трон. Более того, я приготовил свою гробницу в Накше-Рустаме, в горах. Резьба почти завершена, но я все еще жив и благословляю твое терпение. Я попросил нашего владыку Ахурамазду об одном последнем походе. Я прожил шестьдесят два года, Ксеркс. Еще несколько лет, и я соберу все наши армии, все воинство. Я приведу миллион человек и больше кораблей, чем когда-либо знал мир. Я поплыву с ними в Грецию и своими глазами увижу уничтожение тех, кто глумился над несчастным Датисом, кто убивал наших людей в морском прибое. Тех, кто выказал нам только бесчестье! Греки! Греки! Голос его зазвучал громче и пронзительнее, а румянец становился гуще по мере того, как в сердце нарастала ярость. Ксеркс почувствовал, как капля слюны коснулась его лица, но не пошевелился, чтобы вытереть. – Отец… – начал он. Царь Дарий сел прямее, гнев позволил ему пересилить физическую слабость. – Мишар, иди ко мне, выполни свой долг, – приказал царь. Раб выбежал вперед и бросился на пол, его золотые браслеты звякнули о мрамор. – Как прикажешь, господин.