По толпе собравшихся прошел шепот. – Я предпринял высадку на основании того, что знал тогда. Рискнул и… проиграл. На поле Марафона я выиграл; на Паросе я проиграл. Такова жизнь стратега и архонта – жизнь вождя. В конце концов, все, о чем можно просить, – это чтобы побед было больше, чем поражений. Это все, что я могу предложить. Он безнадежно махнул рукой, и его лицо исказила гримаса. Чужие суждения были недостойны даже его презрения. Ксантипп с недоверием наблюдал за тем, как Мильтиад возвращается на свое место с помощью сына. Неужели болезнь так ослабила его? Похоже, он сказал в свою защиту все, что хотел, и теперь сидел, склонив голову и уставившись в никуда, тогда как нанятые им писцы суетились, пытаясь привлечь его внимание. Магистрат тоже, казалось, ожидал большего. Время еще не истекло, вода не излилась из нижней чаши. Он молча развел руками и вопросительно огляделся, а когда никто не ответил, наклонился к одному из судебных писцов и шепотом отрывисто спросил о чем-то. – Стратег Мильтиад? Ты будешь вызывать свидетелей в свою защиту? От самого стратега ответа не последовало, но его сын медленно встал. Кимон был прекрасным молодым человеком, хотя Ксантипп его не знал. Восемнадцатилетний юноша наклонился, чтобы поцеловать отца в обе щеки, затем обратился к присяжным. Ксантипп взглянул на водяные часы, уточняя время. – Мой отец служил Афинам всю свою жизнь, отдавая городу всего себя, свою кровь и свое серебро. На суше и на море. От нашего имени он проводил кампанию в Ионии, из-за чего годами не видел семью. В его отсутствие мы заботились о том, чтобы кормить людей, давать им хлеб и вино. Все это время мой отец Мильтиад рисковал жизнью, сражаясь против персидских армий. Марафон – его величайшее достижение, незамутненное, незапятнанное. После этого море, боги и решительный враг нанесли ему поражение. Посмотрите, какую рану он принял за нас, и она еще может убить его! Вы вообще знаете законы? Если вы должны наказать мою семью после нашей долгой службы, пусть это будет штраф, который мы можем выплатить, но не смерть, не изгнание! Мой отец – герой Афин. Мы обязаны ему всем. Молодой человек сел, раскрасневшийся и злой. Ксантипп подумал, что резкий тон сына, скорее всего, не пошел на пользу отцу и не расположил к нему судей, но давать руку на отсечение, что это именно так, он бы не стал. Между тем Мильтиаду стало заметно хуже, и он уже едва не падал, временами как будто теряя сознание, но ему приходилось терпеть. Голосование должно было пройти в любом случае. Вода пролилась из нижней урны, и магистрат вздохнул с облегчением. – Если защите больше нечего добавить, ты можешь вызвать своих первых свидетелей, куриос, – сказал он, возвращаясь на твердую почву процедуры. Ксантипп кивнул. В полдень заседание должно быть закончено, и он думал, что к тому времени решение будет вынесено. Глава 17 Прежде чем солнце достигло наибольшей высоты, последний из свидетелей закончил свое описание бойни на Паросе. Мильтиад отказался от права допрашивать их, а это означало, что заявления капитана и гоплита остались без ответа. Защита, казалось, пребывала в уверенности, что присяжные не должны наказывать человека за один большой просчет, учитывая, что всю жизнь он самоотверженно трудился и добивался успехов. Такой исход представлялся очевидным, и когда один из писцов Мильтиада выразил их позицию именно в такой форме, все согласно закивали. Ксантипп не знал, достаточно ли он сделал для победы. Впервые с тех пор, как он выдвинул обвинение, перед ним маячила перспектива проигрыша и возможных последствий. Оставшись в живых, Мильтиад наверняка стал бы его врагом, причем очень опасным врагом. Кимон метнул в обвинителя отца взгляд, который, казалось, обжигал гневом. Но Ксантипп не стал бы отступать, даже если бы ему представилась такая возможность. Свобода Мильтиада была камешком в его сандалии со дня Марафона, незаживающей раной. Он знал, что видел. Детали были такими четкими, будто их вырезали рельефом на камне. Голосование началось, когда по всему городу прозвенели первые полуденные колокола. Половина Афин направлялась домой – перекусить, сходить в гимнасий, размяться и поесть у уличного торговца. Присяжные тоже чувствовали первые признаки голода. Все до одного худые, они не могли продержаться без того, чтобы не подкрепиться чем-нибудь. Ксантипп наблюдал за тем, как каждый берет бронзовый стержень и проводит им по диску с надписью «общественное голосование», зажав между большим и указательным пальцем и таким образом скрывая, гладкий он или просверленный. Согласно предварительной договоренности, гладкий означал «виновен». Все время, пока шло голосование, за голосующими внимательно наблюдали. Счетчиков также выбрали жребием, как и контролера, который должен был подтвердить правильность подсчета. В решении, касающемся жизни человека, не было места коррупции. Возвращаясь обратно к Эпиклу, Ксантипп уже чувствовал, как его покидает напряжение. Подсчет четырехсот голосов не занял много времени, даже притом, что проверялся каждый кружок. Несколько присяжных попытались поймать взгляд Ксантиппа. Он почувствовал это, когда они повернулись и посмотрели на него, но отвел глаза, потому что не хотел гадать, каким будет результат и в чью пользу обернется. Эпикл жадно наблюдал за ними, вертя головой туда и сюда, пытаясь поймать ощущение победы и не находя себе места от волнения. Ксантипп воспользовался моментом, чтобы поблагодарить свидетелей, которые так и не сели и продолжали стоять, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Конечно, и капитан корабля, и командир-гоплит говорили правду, дав клятву перед богами. Никакого наказания за честность быть не могло. Однако реальность всегда грязнее и человечнее. Оба были храбрецами. Возможно, имело значение то, что они принадлежали к состоятельным семьям и им не приходилось опасаться внезапной бедности от рук Мильтиада и его сторонников. Ксантипп нахмурился при этой мысли. Известно, что рабов, прежде чем они могли давать показания в качестве свидетелей, подвергали пыткам. Только пытка считалась гарантией того, что человек, обязанный служить дому и семье, будет говорить честно. Он не вызывал рабов на суд над Мильтиадом. Возможно, следовало бы привлечь кого-нибудь из гребцов, но их беспристрастность не выдерживала критики. Как свободные люди, но без положения и богатства, они были представлены в составе присяжных. Более того, они имели право голоса, а он этим не воспользовался. Ксантипп недовольно поморщился при этой мысли. Оставалось только надеяться, что его собственное высокомерие не скажется на итоговом результате. Он вдохнул и выдохнул, заставляя себя успокоиться и отгоняя пораженческие мысли. Голоса были подсчитаны, и теперь шла окончательная проверка магистратом. Пути назад не было. Как говорили философы, каждый выбор ведет к другому и еще одному, но никто никогда не узнает, что могло бы быть при ином выборе. Иначе все люди были бы такими же мудрыми, как Гомер. Магистрат поклонился должностным лицам собрания и вернулся на свое место. Присяжные тоже замерли, ожидая своего вердикта, так как еще не знали, каким он будет. – Двести шестьдесят четыре на сто тридцать шесть, решение против Мильтиада. Обвинение доказано. Вердикт – виновен. Тишина мгновенно сменилась шумом: кто-то из присяжных ругался себе под нос, кто-то аплодировал, кто-то хлопал приятеля по спине. Приговор не подлежал обжалованию, и теперь жизнь Мильтиада висела на волоске. – Он твой, – сказал Эпикл, повышая голос, чтобы друг услышал его. – Ну что, ты проявишь милосердие? Ксантипп пристально посмотрел на него и покачал головой: – Если бы он только проиграл битву, я бы так и сделал. Но за то, что взял персидское серебро, не могу. Мою жену и детей продали бы в рабство вместе со всем остальным. Результат может быть только один. Последняя часть судебного разбирательства сводилась к тонкой игре с целью выработки приемлемого для сторон приговора и уточнения деталей. Обе стороны предлагали свое решение, и присяжные путем поднятия руки выбирали одно из них. Ксантипп прикусил губу, размышляя. Слишком суровый приговор мог подтолкнуть присяжных к варианту, предложенному защитой Мильтиада. Конечно, у защиты была та же проблема. Предложи Мильтиад слишком легкое наказание, и присяжные могут качнуться к более суровому. Мужчинам нравится видеть кровь, так что преимущество было за Ксантиппом. Когда судья закончил совещаться и повернулся к нему, Ксантипп не колебался. – За высокомерие, за гибель тысяч людей и потерю флота для Афин наказанием должна быть смерть. Я предлагаю проявить милосердие к этому человеку выбором способа казни, поэтому попрошу умертвить его ножом, а тело передать семье для погребальных почестей. Среди присяжных прошелестел одобрительный ропот, кто-то кивнул. Ксантипп избежал ловушки и не стал просить о слишком жестоком конце: чтобы Мильтиада выпороли до смерти или привязали к доске на городской стене, чтобы стихии и жажда растянули его агонию на несколько дней. Ксантипп сел на свое место, а Мильтиад пытался подняться. Он был бледен, и на земле там, где падали, стекая с его носа и подбородка капли пота, появились темные пятна. Борьба со слабостью закончилась поражением, и Мильтиад, не сумев подняться на ноги, притянул сына к себе и яростно зашептал ему на ухо. Кимон в ответ спросил его о чем-то, но затем кивнул. Рот его сжался в тонкую линию. – В знак признания заслуг моего отца перед этим городом мы просим тюремного заключения на три месяца и штрафа… штрафа в размере пятидесяти талантов. У Ксантиппа перехватило горло от изумления – это же огромные деньги. Один талант серебра равнялся шести тысячам драхм – работник мог заработать столько за десять лет. Пятьдесят талантов – сумма, способная шокировать присяжных и заставить их пересмотреть свое решение. Говорили, что в Афинах насчитывается десять тысяч домов. Каждое домашнее хозяйство получило бы при таком штрафе двухнедельный заработок! Ксантипп почувствовал, как сжалось сердце. Другой вариант – купить корабли на замену потерянным Мильтиадом. В любом случае богатств у семьи хватало. Учитывая, что короткий срок в тюрьме удовлетворял самых суровых критиков, предложение было хорошо просчитано. Ксантиппу не нужно было оглядываться на Эпикла, чтобы понять – Мильтиад будет жить. Второе голосование закончилось быстро. Присяжные согласились со штрафом и тюремным заключением. Судья испытал огромное облегчение и просиял, глядя на них. Суд закончился без особых церемоний. Каждый присяжный получил за дневную службу жетон, который можно было обменять на пять оболов. События того дня на скале Ареса были достаточной платой, подумал Ксантипп. Люди вернутся домой и расскажут женам и друзьям все до мельчайших подробностей. Он заметил, как Эпикл резко вскинул голову, и, повернувшись, увидел, что сын Мильтиада подошел и стоит за его спиной. В этот момент Ксантипп понял, что нажил себе не одного врага. Эпикл без лишних движений встал так, чтобы при необходимости блокировать нападение, но ни он, ни Ксантипп не боялись безбородого молодого человека, каким бы сильным ни был Кимон. – Пятьдесят талантов, – сказал Ксантипп. – В Афинах не много семей, которые могли бы заплатить такую сумму. Кимон пожал могучими плечами и, скривив рот, сжал кулаки, но руки держал опущенными. Наблюдавшие за этой маленькой сценой с интересом гадали, перейдут ли стороны к обмену ударами или удовольствуются оскорблениями. Такое иногда случалось. Эпикл поднял палец, подзывая стоявшего поблизости скифского лучника. – За жизнь моего отца? – уточнил Кимон. – Это часть моего наследства, но я готов уплатить этот штраф. – Суд подходит к концу, – сказал ему Эпикл. – Твой отец поправится в камере. Он выйдет на свободу здоровым и сильным. Всего тебе хорошего, Кимон. Позаботься о Мильтиаде. – Не указывай, что я должен делать, – рыкнул Кимон. Ксантипп подумал, что молодой человек может взорваться, и приготовился встретить его прямой рукой, но появившиеся внезапно скифы встали между ними, грубо приказав всем сойти со скалы и заняться своими делами. Момент напряжения растворился в суете расходящейся толпы. Ксантипп наблюдал за тем, как помогали спускаться Мильтиаду: он шел шаг за шагом, опираясь на плечо сына. – Как трогательно видеть такую преданность, – сказал Эпикл. – Что ж, ты выиграл пятьдесят талантов для города. Может быть, ты хотел не такого исхода, но это в любом случае своего рода справедливость. Ксантипп заставил себя улыбнуться лучникам, которые стояли вокруг них, но не осмеливались поторопить марафономаха прикосновением. – Я бы перекусил – спелый инжир, немного рыбы, что-нибудь легкое – живот бурчит. Эпикл хлопнул его по плечу: – Тебе надо пойти домой. Повидаться с Агаристой. Он увидел, как нахмурился друг, но объяснять, что случилось, не стал. – Ты выиграл, Ксантипп! Ей хочется узнать, как все закончилось. Ксантипп не ответил, но в его выпяченном вперед подбородке чувствовалось какое-то странное упрямство. Эпикл вздохнул и сдался. Ему нравилась молодая женщина, на которой женился Ксантипп, и его огорчало, что между ними что-то произошло. – Ты видел, как уходил Фемистокл? – спросил Эпикл. Ксантипп покачал головой. Ареопаг уже остался позади, и друзья направились к агоре, где обычная рыночная суета уже поутихла. Присяжные со всего города стекались туда, чтобы обсудить судебные тяжбы, которые им довелось наблюдать, и заодно чем-нибудь перекусить. – Он выглядел не слишком довольным, хотя часть этого серебра может пойти на оснащение кораблей, которые мы строим. Ему бы радоваться. В конце концов, Мильтиад уже не любимый сын собрания. Его звезда упала – с поражением на Паросе, ранением, а теперь еще и судом. Никакой угрозы для Фемистокла он не представлял, по крайней мере сейчас. – Думаешь, я поэтому сделал то, что сделал? – спросил Ксантипп, взглянув на него. – Я уже назвал тебе причину. И я ничем не обязан Фемистоклу. Эпикл не стал спорить и только пожал плечами, хотя и подозревал, что на самом деле все гораздо сложнее. Причины любого поступка редко бывают просты, как не бывают просты мужчины и женщины. Все еще сердясь, Ксантипп остановился на краю агоры со словами: – Дальше без меня. – Но я не хотел сказать, что ты один из его людей… – попытался объяснить Эпикл. – Нет. Ты прав. Я давненько не видел Агаристу. Мне нужно пойти к ней… и к детям. В таком настроении спорить с ним было бесполезно. Эпикл знал, когда Ксантиппу нужно побыть одному, вдали от толпы, поэтому кивнул. Они коротко попрощались, по-дружески тепло пожав руки. Эпикл посмотрел Ксантиппу вслед, а потом направился к рынку, куда его влекли запахи жареной рыбы и оливковой пасты. Глава 18