С тяжелым сердцем Аристид направился к Пниксу, где шло голосование. Он не удивился, увидев там Фемистокла, а неподалеку – Кимона. Сын Мильтиада снова был пьян. Кимон стоял на большом плоском камне, пошатываясь, с остекленевшими глазами. Аристид покачал головой. Горе – разъедающая сила в жизни человека. Его нужно отвергать, как и любую слабость, а не топить в вине. Кимон не был ни его ассистентом, ни другом. Свою судьбу он будет определять сам. Видеть, как погибает такой многообещающий молодой человек, было неприятно, но таков порядок вещей. Одни поднимаются, другие исчезают. В этот день все выглядело так, что пасть может сам Аристид. Он долго стоял, наблюдая за голосованием. Четкой закономерности не было. Люди просто подходили к урне и опускали в нее черепок с нацарапанным на нем именем. Его именем. На их лицах по большей части не было злобы, и это его успокаивало. Тем не менее, поскольку слухи питаются сами собой, происходящее привлекало на Пникс все больше и больше людей. В воздухе ощущалось волнение, и Аристид невольно задался вопросом, сколько людей проголосуют, не зная даже, кого именно они отправят в изгнание. Солнце поднималось все выше, и Аристид не мог больше просто стоять и смотреть на все это, особенно под пристальным взглядом Фемистокла. Он прошел по ступенькам наверх, и юнцы, окружавшие Кимона и Фемистокла, угрожающе напряглись. Но, получив от старших какие-то указания, отступили и позволили Аристиду приблизиться. Голосование продолжалось. Кимон был слишком пьян и слишком молод, чтобы беспокоиться из-за него, поэтому Аристид обратился к Фемистоклу: – Одного за другим… Ты устраняешь конкурентов одного за другим. Но ответа не последовало – Фемистокл лишь пожал плечами, тогда как Кимон нахмурился в замешательстве. – И что ты теперь будешь делать? – спросил Аристид. – После того, как меня изгонят? – Я служу городу, – сказал Фемистокл. – И не несу ответственности ни за приливы, ни за голосующих. – Ты принижаешь себя таким ответом. Неужели не можешь быть честным? Здесь, сегодня? Кимон вернул должок, не так ли? Он оказал тебе поддержку вместе со всеми, кто надеется на него. – Аристид глубоко вдохнул, успокаиваясь. – Ты отнял у меня мое положение в городе. Все, что я люблю. По-твоему, оно того стоит? Впервые Фемистокл покраснел и даже как будто смутился. Но Кимон пьяно усмехнулся: – Ты – уходящее… поколение, Арилсид… Арицид… И Фемистокл, и Аристид пропустили его реплику мимо ушей. – Люди боятся тиранов, Фемистокл, и не без оснований. Они не позволят одному человеку подняться к власти. Как долго ты продержишься, если меня не будет на другой стороне весов? Сколько времени понадобится им, чтобы увидеть, что ты стоишь один? – Я не стремлюсь к власти, – громко сказал Фемистокл. – Я не вмешиваюсь в дела доков и не отчитываюсь перед советом. Я не участвую в каждой дискуссии так, будто я единственный взрослый, будто мое мнение – единственное, что стоит услышать. – Твое смирение ободряет, – сказал Аристид. – Я надеялся на честность с твоей стороны, но вижу, что вокруг слишком много ушей. Он отошел к урне и заглянул внутрь. Последний эпистат был ему не знаком и никак не отреагировал на это. Аристид кивнул: – Вижу, голосов там достаточно. Десять дней. Очень хорошо. Я подготовлю свое поместье. К этому времени он так дрожал от гнева, что закружилась голова. Он больше не смотрел на Фемистокла, хотя ощущал его торжествующий взгляд, пока спускался с холма и шел через агору. Шагая по любимому городу, Аристид с усилием разжал кулаки. Раньше он думал, что Фемистокл понимает, как работает собрание, и не пойдет на поводу собственного честолюбия. Афинам, чтобы процветать, требовалось постоянное столкновение умов. Аристид страстно верил в это. Его город был больше, чем просто домохозяйства и городская стена! Он был идеей правления народа, идеей, выкованной в горниле каждодневных испытаний, в дебатах, даже в войнах. Аристид принимал эти законы, хотя и знал, что Фемистокл заставил их работать в своих целях. В какой-то момент Аристида осенила мысль, заставившая его споткнуться. Не был ли Фемистокл причастен к падению Мильтиада? Может быть, он нашептал что-то на ухо Ксантиппу? После этого заключил договор с Кимоном? Аристид на мгновение остановился, внезапно почувствовав холодок в груди. Не Фемистокл ли выдвинул его на пост архонта на этот год? Он возвысился благодаря этой чести – а теперь люди свергли его. Возможно, все это не было простой случайностью. Возможно, все это было хитроумной игрой. Из популярных людей в городе остался практически один Фемистокл, и уж он-то мог не бояться разбитых горшков. Этот человек решился вскочить на необъезженную лошадь. Рано или поздно его ждет падение. Отвержение со стороны афинян глубоко ранило. Однако Аристид не плакал и не буйствовал, даже когда вернулся к себе домой, где его никто не слышал. Он просто сидел молча. В его городском доме не было вина, поэтому он выпил три чашки воды и смыл прилипшую красную пыль. Чтобы быть готовым, нужно привести в порядок дела. Ему было сорок восемь лет. Мысль о десяти годах вдали от Афин жгла так, будто к сердцу прижали раскаленное железо. Фемистокл отнял у него почти все. И все же его достоинство и честь остались незапятнанными. Часть вторая 482 г. до н. э Глава 26 После подъема Ксеркс стоял с закрытыми глазами, позволив морскому бризу остужать его кожу. Город Абидос вырос из древних поселений на северо-западном побережье, на самом краю империи. Станет ли он когда-нибудь чем-то большим, если они не смогут построить каменные мосты через глубокую воду? Мастера-строители уже сказали, что перекинуть арки через такое широкое пространство невозможно, особенно если под ними открытое море. Но Ксеркс верил в изобретательность своего народа и благосклонность высших сил. Его отец построил когда-то мост через пролив возле Византия, но только для того, чтобы увидеть, как его разрушили штормы. Ксеркс поклялся идти дальше. К западу от Византия ему нужно охватить пролив Геллеспонт. И тогда его армия переправится через море. С вершины холма он видел другой берег, буро-зеленый. Ксеркс вспомнил о своих картах, составленных только для царей, и никого более. Когда-то армии его отца… Он замер, захваченный воспоминаниями, и медленно выдохнул, опустошая себя. Ксеркс скорбел. Сорок царств скорбели вместе с ним. Прошло четыре года с тех пор, как умер великий царь. Временами жизнь казалась невыносимо мелкой, и тогда империя, так долго жившая без пастыря, погружалась в беспорядки и восстания. Постепенно Ксеркс восстановил веру как в жизнь, так и в самого себя. Он отказался от далекой перспективы, от ощущения, что вся его жизнь – это просто топтание на месте в ожидании встречи с отцом. Нет. Теперь Ксеркс – великий царь империи. И до встречи с отцом у него будет своя жизнь. Как только его армии ступят на тот далекий берег, на этот узкий полуостров, они смогут пройти через Фракию на запад, в Македонию, и наконец двинуться на юг, чтобы обрушиться огромной волной на города Греции. Ксеркс не забыл клятву отца. Дарий оставил незаконченным только одно дело. Смерть остановила великого царя, но довести до конца его начинания могли сыновья! В этом и заключается сыновнее предназначение – обмануть смерть и завершить честолюбивые устремления родителя. Ксеркс улыбнулся при этой мысли. Перед тем как покинуть центральные земли, он вложил свое семя в лоно жены. Аместрида пообещала ему сына, наследника, которого он мог бы возвысить до величия, как это сделал Дарий. Чтобы убедиться в этом, она похоронила заживо семерых мальчиков, взяв их из семей знатных персов. Это была великая жертва, подумал он, жест, типичный для нее и трогательный в силе веры. Возможно, это также было напоминанием ему о необходимости быть стойким в вере. Его отец однажды предупредил, чтобы он остерегался женщины, которая может наблюдать за ним, пока он спит. Вся сила и власть – ничто, пока мужчина спит. Налетевший ветерок закружил пыль у ног. Ксеркс прикрыл ладонью глаза и посмотрел вниз, где велась грандиозная работа. Он продолжил дело отца и достойно почтил его память. Эта простая истина была прописана в войсках, движущихся по суше, словно жуки, в огромном флоте, стоявшем на якоре и росшем с каждым месяцем. Количество занятых, денежные затраты и расходы на обучение и подготовку выражались немыслимыми числами. Ксеркс в конце концов отослал счетоводов, когда они забеспокоились и испугались. В чем назначение богатства, если не в том, чтобы воевать с врагами своего народа? Что толку есть с золотых тарелок, потягивать вино из украшенных драгоценными камнями кубков, если греки все еще живут, смеются и презирают память его отца? Ксерксу не нужно было, чтобы раб каждый вечер шептал ему на ухо напоминание. Он не мог забыть греков. В самые мрачные дни и ночи он задавался вопросом, не стало ли поражение при Марафоне причиной болезни, приведшей его отца к смерти. Ксеркс осознал, что сжимает кулаки. Он медленно разжал пальцы и увидел, что ладони побелели от напряжения, став похожими на мертвую плоть. Подражая отцу, он предпринял последнюю попытку и отправил послов во все греческие города, требуя земли и воды. Если бы Афины и Спарта приняли его власть над ними, он проявил бы доброту во имя своего отца. Он сказал себе, что так и сделает. Дарий дал ему понять: чтобы править империей, нужно быть больше чем царем. Он должен сделать все возможное, чтобы казаться милосердным. Более того, если они вступят с ним в союз, его новые подданные должны быть уверены, что он защитит их даже от соседей. Путь был для него трудный, почти невозможный. Многие из небольших греческих государств и городов приняли его предложение – из страха или любви, это не имело значения. Когда Ксеркс услышал, что Афины предали суду и казнили его посланника, он испытал нечто вроде радости. Спарта бросила послов в колодец. Он вспомнил, что на самом деле посмеялся над этой новостью. Тот путь был слишком тяжел, и он испытал облегчение, когда представилась причина отказаться от него. В конце концов, его предложение было продиктовано не слабостью, а силой. Ксеркс был молод, силен и уверен в себе, располагал армией и флотом, равных которым не было в целом мире. Враги презирали его, отказывали в малейшей чести, и он был доволен. Это добавляло сладости тому, что должно было последовать. Подавляя восстания в Египте после смерти отца, он обнаружил, что ему не особенно нравится уничтожать слабых. Он вырезал население целых городов, чтобы заставить их понять, что великий царь все еще правит, а не потому, что это доставляло ему удовольствие. Удовольствие для воина – встреча с сильным противником и уничтожение его под корень, чтобы никогда уже не поднялся снова. В тот момент, когда Афины и Спарта поймут, что им не позволят отступить, что их разнесут по кирпичикам и оставят только как кровь и пыль, он исполнит завет отца. Какая восхитительная мысль! От нее кружилась голова, как будто он пил вино в этой прохладе, наполнявшей его с каждым вдохом. Он видел холмы вокруг Абидоса и прямо за проливом, земли, ведущие на запад. Возможно, однажды он увидит каменные мосты через этот пролив, мосты, соединяющие новую западную империю с величием Персеполя и Вавилона. Он был в расцвете молодости. У него было время. Он еще будет прогуливаться по руинам Афин и рассказывать своему сыну о Дарии. Скрип доспехов отвлек его внимание от бесконечности и грядущих лет. Ксеркс увидел поднимающегося по крутому склону полководца Мардония. Добравшись до вершины холма, Мардоний бросился на землю. Ксеркс подал знак двум бдительным копейщикам, и те позволили полководцу приблизиться. Хотя солнце и припекало, Ксеркс с удовольствием отметил, что Мардоний – в стеганом кафтане и с мечом на поясе – лишь слегка запыхался. Полководец – в отличие от некоторых младших командиров – требовал от своих людей отменной физической подготовки. Ксеркс требовал того же от служивших ему, говоря, что сила их тел – это долг трону. Он терпеть не мог мягкости плоти ни в себе, ни в окружающих. – Встань, Мардоний. Посмотри, какое войско я привел сюда. Разве оно не великолепно? Они молча взирали на армию, стоя бок о бок. Сверху армия напоминала движущиеся города; флот в проливе состоял из восьмисот кораблей, и с каждым днем их становилось все больше. Никакого пробного удара, как при Марафоне. Сопротивление будет безжалостно подавлено. Ксеркс наконец-то перенес всю мощь империи на западное побережье. – Великолепно, – подтвердил Мардоний, бросая взгляд туда и сюда и явно упиваясь открывшейся ему сценой. Ксеркс кивнул, довольный тем, что его военачальник понимает все как нужно. – Мне сообщают о складах продовольствия во Фракии, – добавил Мардоний. – На них напал какой-то местный царек, но наши солдаты отбили нападение и сожгли их деревни. Ксеркс отмахнулся от этого. Проблему обеспечения продовольствием огромного войска можно решить при наличии воли, богатства и рабов. Империя расширялась, растекалась, как пролитый мед, бесконечно медленно, но неудержимо, заливая мир сладостью. Пункты снабжения ждали его марширующие колонны в десятке разных мест по другую сторону Геллеспонта. Уже больше года с его кораблей высаживались люди со снаряжением, а соглашения с местными властями подкреплялись золотом или пролитой кровью. Для него не имело значения, как это делалось. Его приказа было достаточно. – Хорошо. Думаю, отец гордился бы мной. – Несомненно, гордился бы. И гордится. Говоря об умершем великом царе, Мардоний опустился на колено и почтительно склонил голову. Ксеркс улыбнулся и поправил: – Он будет гордиться. Я возглавлю флот и закрою для афинян море, растянув корабли, как рыбацкую сеть, вдоль побережья. В то же время ты переправишь армию через Геллеспонт и пойдешь на запад. Я встречу тебя на пепелище Афин, и тогда мы пожмем друг другу руки. У тебя есть ко мне еще вопросы? Мардоний на секунду задумался и пригладил ладонью густую черную бороду; губы его казались красными, а зубы, когда он улыбался, – ярко-белыми. – Когда будет закончен плавучий мост? Речь шла о том, что стало бы одним из чудес века, если бы инженеры справились с этим. Никогда Геллеспонт не пересекали по мосту, по крайней мере за последние десять тысяч лет. – Первые суда будут на месте сегодня, – с гордостью ответил Ксеркс. – Персия – это свет мира, Мардоний. У нас есть машины, чтобы черпать ветер из воздуха, а воду – из земли. Эта работа для рабов – канаты, дерево и сваи, вколоченные в дно. Мастер Белудж говорит, что они будут достаточно устойчивы, чтобы пересечь границу через месяц, если не будет штормов. Если переправы переживут зиму, ты пересечешь этот пролив весной, и море даже не намочит подол твоего кафтана. Я выйду в море в тот же день. Милостью богов мы добьемся победы до конца года. – Греки наверняка узнают, что мы приближаемся, – сказал Мардоний и тут же прикусил губу. Но он командовал всеми войсками Персии, и его беспокоила излишняя самоуверенность молодого царя. – Конечно узнают, – ответил Ксеркс. – Лазутчики в Ионии есть у них с тех пор, как они сожгли Сарды, и эти лазутчики докладывают обо всем. Половина тех, кто живет на этом побережье, связаны кровными узами с эллинами. Они говорят, пишут и предупреждают каждый день. Это не имеет значения. Без сомнения, они также заметили наши продовольственные склады во Фракии и представили вероятный маршрут, которым мы пойдем. – Должно ли это волновать великого царя? Ксеркс посмотрел с холма на порт и далекое, укрытое дымкой побережье. – Я привел сюда миллион человек, а также военные корабли Финикии и Египта. Я не поскупился ни на обучение, ни на вооружение, ни на питание – мне нужно, чтобы солдаты были сильными. Я сделал все это, потому что греки узнают, что мы придем. По моему приказу начато рытье канала на части маршрута, чтобы наш флот мог избежать опасного участка побережья и пройти там, где когда-то была только суша! Я не пожалел для этого ничего – ни золота, ни людей, ни крови. Я начал готовиться к походу после смерти отца, подтолкнувшего империю к этому великому деянию. Ксеркс склонил голову и после паузы продолжил: – После Марафона прошло восемь лет. Болезнь лишила моего отца возможности осуществить возмездие, право на которое он заслуживал. Я исправлю это в честь его тени. В то, что мы придем, они знали с тех самых пор. Это было понятно и ребенку. Утаить такую огромную армию невозможно. И все же это радует меня больше всего. – Он оскалился, показав зубы, как волк. – Они будут знать, что мы приближаемся, и попытаются сопротивляться – пока не поймут, что мы – волна, которая разрушит их стены, что бы они ни делали. Мы – надвигающийся прилив, конец всех их мечтаний и устремлений. Мы – огонь, который сожжет их дотла! Его голос повышался с каждой фразой, пока не превратился почти в боевой клич. Чутье подсказало что-то полководцу, и он снова распростерся на земле, прижав ладони к ушам. Мардоний был человеком большой личной и физической силы, и он отлично служил отцу Ксеркса. Вид его, лежащего в пыли, охладил пыл, вспыхнувший в юном царе. Он потянулся и, взяв Мардония за руку, поднял его. Такой жест царя был огромной честью, и Мардоний покраснел, как взволнованная невеста. – Я не подведу, великий царь. Все будет так, как ты говоришь.