– Это из-за детей? – спросил он. – С Арифроном все в порядке? Перикл? Елена? – С ними все хорошо, Ксантипп. Я приехала забрать тебя домой. Собрание проголосовало. – Прошло всего семь лет, – сказал он, пытаясь понять, что это значит. Его взгляд скользнул ко второй женщине на кухне, молча наблюдавшей за ним, прикрыв ладонью рот. Его любовница Алия была из Коринфа. Муж скончался, оставив женщину в расцвете зрелости и с двумя детьми. Она-то сейчас и держала его собаку, хотя большой коричневый мастиф бился в ее объятиях, не понимая, почему его не пускают к хозяину. Ксантипп поднял руку, чтобы успокоить пса. По напряжению, царившему в этой комнате, он понял, что Агариста уже догадалась о роли женщины в его доме. – Персы приближаются, Ксантипп. Я подумала… К своему ужасу, Ксантипп увидел, как глаза жены наполнились слезами. Агариста поднялась с места и протиснулась мимо него на открытый воздух. Застыв как каменный, он остался в комнате с любовницей. Наконец, как если бы силы покинули ее, Алия опустила руку, и большая собака бросилась к нему. Ксантипп назвал мастифа Конис за пыльный цвет шерсти. Однако для любого грека это имя несло в себе и тень смерти, напоминание о людях, возвращенных в прах. Оно вполне подходило животному столь же свирепого вида, как и любое чудовище, когда-либо побежденное Гераклом. – Так это все? – спросила Алия. – Ты же сказал, что у нас еще есть время. Она держалась храбро, учитывая, что еще утром они лежали вместе в постели, как почти каждое утро на протяжении последних четырех лет. – Я никогда не лгал тебе, – мягко сказал он, поглаживая собаку. – Ты знала, что я вернусь в Афины, к своей семье. – К жене. Он услышал снаружи скрип упряжи и повозки и внезапно забеспокоился. Семь лет! Неужели Агариста ожидала, что он будет жить как отшельник? Слишком долго для мужчины, чтобы провести такой срок в одиночестве. Он мог только благодарить Афину за то, что у Алии не родились дети, которых пришлось бы забрать. Эта мысль заставила его похолодеть. Он протянул мастифу ладонь, давая команду сесть. – Алия, если окажется, что ты беременна, привези ребенка ко мне. Он будет гражданином Афин, и я смогу… – Я не беременна. Она сказала это с такой уверенностью, что Ксантипп догадался – тоже пила тот травяной настой. Все его женщины, казалось, боялись рожать от него детей. На мгновение, всего на мгновение, ему захотелось придушить ее. Однако он не был слабаком и овладел собой. – Дом твой, можешь продать, если пожелаешь. Конис тоже. И еще у меня есть для тебя немного золота и серебра. Я должен идти, Алия. – Потому что твоя жена зовет тебя обратно к своему подолу? – с горечью сказала она. – Потому что меня зовет мой город. – Это звучало как оправдание, а оправдываться он не хотел. – И потому что моя жена приехала, да. Я никогда не лгал, Алия. – Ты лгал, Ксантипп. Лгал каждым прикосновением. Он долго смотрел на нее, а затем вышел и молча подошел к жене. Повозка уже отъехала от дома, в котором он прожил семь лет, когда заскулил Конис. Ксантипп покачал головой; от усталости ему даже не хотелось думать. Он тихо свистнул. Если бы кто-то попытался удержать эту собаку, она наверняка протащила бы его через всю комнату. Он оглянулся и увидел, что мастиф несется за повозкой по дороге, оставляя пыльный след. И хотя Агариста сидела с лицом чернее тучи, ему вдруг стало легче на сердце. Конис подвывал на бегу. Ксантипп протянул руку – собака подскочила к нему и была поднята в повозку, где первым делом попыталась лизнуть его в лицо. Ни Ксантипп, ни Агариста не произнесли больше ни слова, пока дорога вела их на восток, к узкой границе, отделявшей Пелопоннес от остальной Греции. Солдаты Спарты построили там огромную стену с узкими воротами, и в результате образовалась очередь из повозок и людей, растянувшаяся на полдня. В ожидании проезда Ксантипп потянулся и мягко сжал ладонь жены. Она отдернула руку, и он заговорил с собакой: – Конис, это Агариста. Она моя жена, и ты будешь защищать ее и охранять. Понимаешь? Собака издала дружелюбный звук, то ли чихнула, то ли заурчала. – Хороший мальчик, – похвалил Ксантипп, лег на спину, закрыл глаза и скоро задремал. Агариста ничего не сказала и только холодно смотрела вперед, пока они не проехали через ворота мимо уставившихся на них спартанских стражников. Повозка повернула в сторону Афин. Аристид потягивал отвар из жасмина и мяты, довольный своей утренней работой. Партия горшков, вышедших из печи, получилась в точности такой, какой он и представлял: с голубой глазурью, напомнившей ему море в летний день. Он доказал, что может получить нужный цвет, и теперь у него уже была дюжина упакованных горшков. От сильного жара от древесного угля шипели и потрескивали кирпичи. Творческая работа несла в себе умиротворение, и Аристиду было приятно продавать горшки на рынках Итаки. Население острова было небольшим, и в мастерской скопилось столько глазурованных блюд, что их невозможно было продать. Но Аристид ловил рыбу и привел в порядок небольшое помещение, которое ему подходило. Выглядело это так, будто сам Одиссей мог пройти мимо него, возвратившись однажды из своих странствий. Аристид устроился на работу в дюжину мест, чтобы научиться ремеслам по восстановлению дома. Его печь появилась в результате первых попыток изготовления плитки. Большую часть года он работал учеником в гончарной мастерской, пока не приобрел необходимые навыки и не научился находить правильную глину и делать древесный уголь. Аристид улыбнулся, потягивая напиток и вдыхая ароматный пар. Сначала он поставил крышу, чтобы укрыться от холода и дождя. Потом сделал дверь и повесил ее на кожаных ремешках, а позже, работая в городской кузнице, обменял свой труд на железные петли и ручку. Та первая дверь покосилась, и ему пришлось продать несколько блюд за выдержанное дерево, чтобы заменить ее. Каждая деталь дома была создана его собственным разумом и руками. Пусть и крошечный, дом был идеальный – рядом с берегом, куда заходили и где выгружали улов рыбацкие лодки. В обмен на горячее питье или несколько хлебов из его печи они оставляли одну-две рыбки. Греки понимали отшельников. Аристид отпустил длинную бороду, хотя в его глазах не было дикого взгляда и никакие видения не тревожили его сон. Вечерами он спокойно сидел, наблюдая за морем. Почти каждый день одна и та же рыжая кошка приходила посидеть с ним. Аристид не дал ей имени, так как не считал себя ее хозяином. Тем не менее он кормил ее объедками и научил протягивать ему сначала одну лапу, а затем другую. В море, словно соревнуясь, летели две триеры. Аристид лениво наблюдал за ними, отмечая, как нарисованные на носу глаза поднимаются и опускаются на волнах. Капитаны-триерархи демонстрировали мастерство, хотя он мало разбирался в морской тактике. Во всяком случае, в том, что не касалось учета связанных с этим затрат. Вот это он знал хорошо, даже развлекался тем, что прикидывал стоимость самих триер, а затем добавлял к расчетам гребцов. При полном наборе сумма получалась ошеломляющая. Только Афины могли удержать в море так много людей. Когда корабли подошли ближе к берегу, он увидел, что на обоих флагах изображена сова, символ Афины. Тело отозвалось болью. Он уже давно не думал об условиях своего изгнания, но какая-то его часть подсчитывала годы. Они пришли не за ним. Один корабль бросил якорь дальше. Другой с превосходной точностью опустил весла, устремляясь к берегу. Похоже, они намеревались причалить. Аристид оглянулся на печь, которую построил у стены своего маленького дома. Он знал, что ему нужно закачать больше воздуха, поработать кожаными мехами, чтобы поднять температуру. Температура, похоже, влияла на конечный цвет, хотя он еще не понимал, как именно. Неудержимо, словно лезвие ножа, галера вылетела из воды, разрезала береговой песок и наконец замерла, оставив в прибое два руля. Гоплиты сбросили веревочные лестницы и сходни и сошли на берег. Несколько местных парней, чинивших сети, стояли, разинув рты и не зная, что делать – бежать или приветствовать гостей. Аристид бросил еще один взгляд на кузницу. Он слышал, как поскрипывает остывающий камень. Ему нужно было вернуться туда и быстро все поправить. За кузницей надо ухаживать, это все знали. Однако ж он стоял как вкопанный, не в силах отвернуться от афинян, которых не видел столько лет. Сам триерарх, капитан галеры, спустился вниз и что-то крикнул рыбакам. Те указали на грунтовую дорогу, которая шла вверх по склону, хотя город был виден с побережья. Священное место для греков, с красными крышами, белыми стенами и широким берегом. Аристид задумался… Его размышления были прерваны триерархом. – Господин, мы ищем афинянина Аристида. Говорят, он живет на этом острове. Ты его знаешь? – Я Аристид. Капитан моргнул, но быстро пришел в себя, как и подобает военному. – Для меня большая честь познакомиться с тобой, куриос. Мой долг сообщить, что твое изгнание прекращено по приказу собрания. Аристид поставил чашку и глубоко вздохнул. Не говоря больше ни слова, он прошел мимо капитана и его людей. После минутного замешательства капитан последовал за ним. Вскоре корабль отбуксировали на большую глубину. На берегу остывала печь, построенная Аристидом, а в доме лежали, забытые, его чудесные голубые горшки. Глава 32 Здание совета было построено вокруг палаты заседаний. Открытое с одной стороны к агоре, оно вмещало пятьсот афинян, ежегодно выбираемых по жребию из десяти племен. В течение нескольких дней каждого месяца они сидели на белых каменных скамьях, занимаясь городскими делами, рассматривая самый широкий круг вопросов: от флота и копей до преступлений, включая убийства. Затем наиболее насущные представлялись собранию для публичного обсуждения и голосования. Солнечный свет и шум с рынка свободно проникали в это просторное помещение. Фемистокл как раз намеревался отдохнуть от тревог и забот, растянувшись на скамейке, когда в зал вошли Аристид и Ксантипп. Не имея на то ни малейшего желания, он обнаружил, что невольно поднимается, как будто его потянули за веревку. Оба изгнанника выглядели здоровыми и бодрыми – Фемистокл был бледнее любого из них. Он не проронил ни слова, пока члены совета не вышли из комнаты и не закрыли двери. Фемистокл попросил о личной встрече с ними, хотя и подозревал, что полностью обезопасить себя от чужих ушей не получится. Единственное настоящее уединение – под солнцем, на открытом воздухе. Аристид был в новом одеянии из белого льна. Грубоватая ткань натирала кожу на шее, где виднелась свежая красная полоса. Заметив Фемистокла, Аристид подошел ближе и опустился на скамью на некотором удалении от него. Отсюда они видели агору с ее шумными толпами покупателей и уличных торговцев. – Приветствую тебя, Аристид, – сухо произнес Фемистокл. Прежде чем Аристид успел ответить, Ксантипп направился к тому месту, где они сидели, используя скамьи в качестве ступенек. Никакого оружия, кроме гнева, у него не было, но Фемистокл все равно почувствовал камень под коленями. Отступить он не мог и не хотел и потому заговорил первым: – Я вызвал вас обоих из изгнания. Потребовал срочного голосования и выиграл с помощью Кимона. – Ты отнял у меня семь лет, – сказал Ксантипп хриплым голосом, но как только он произнес эти слова, гнев улетучился. Прежнего, так хорошо запомнившегося Ксантиппу дерзкого высокомерия у Фемистокла заметно поубавилось. На лице появились новые морщины, плечи ссутулились. Ксантипп смешался и нахмурился. Где тот смеющийся куриос, которого он знал раньше? – Ты бы остался еще на три года, если бы я тебя не вызвал, – заметил Фемистокл. – Пусть между нами все будет честно. Ударь меня, если хочешь, но потом сядь и выслушай. Не стой и не пялься. У нас нет на это времени. – С чего бы мне тебя бить? – со злорадным торжеством спросил Ксантипп. – Значит, за всем этим стоишь ты? – Подойди и сядь, Ксантипп, – вмешался Аристид. – Давай послушаем, что он хочет сказать. Ксантипп сжал кулаки, хотя Фемистокл был так широк в плечах, что сбить его с ног, наверное, было бы трудно. И уж точно не с одного удара. Он надеялся, что то же самое относится и к нему самому. – Рад, что мы нашли тебя, – сказал Фемистокл. Он никак не мог заставить себя сесть, пока Ксантипп стоял, тяжело дыша и с видом человека, который может в любой момент сорваться. Оба явно чувствовали себя неловко и не знали, что делать. – Я послал за тобой людей, но твоя жена каким-то образом прослышала раньше. Должно быть, выехала еще до того, как собрание проголосовало… – Не смей говорить о моей жене, – оборвал его Ксантипп. Фемистокл кивнул, но садиться не стал и, хотя молчал, держался настороженно. Время шло, но никто не хотел уступать. – Меня сюда не для этого вызвали! – рявкнул Аристид. – Вы оба! Садитесь. Не то чтобы они подчинились, но призыв Аристида послужил каждому оправданием и несколько разрядил напряжение. Как бы они ни отстаивали свое воспаленное достоинство, когда их отчитали, как детей, и Ксантипп, и Фемистокл заняли места с одной стороны.