По мере того как я углублялся в сад, он становился гуще. По выложенной овальными камешками и кусочками слоновой кости тропинке я сперва шел по лабиринту, окаймленному розовыми кустами и обсаженному высокими деревьями с гирляндами плюща, вдоль рядов кокосовых пальм с гибкими стволами и узкими шелестящими листьями, а затем мимо подстриженного букса. Повсюду встречался шиповник, из которого варили варенье; виноград, из которого делали вино; лимонные и апельсиновые деревья, из плодов которых ничего не делали – они просто были усладой для глаз, ярко-желтые, шафрановые. Посреди сада, вплотную к фонтану, возвышался решетчатый вольер для редких птиц. Восхищенный их великолепием и пестрым оперением, я углядел в этом символ женского флигеля, узилище для красавиц в тюрьме для красавиц, клетку в клетке. После чего, опьяненный свежими и будоражащими ароматами, я направился к стене и подтянулся, чтобы обозреть окрестности. Отсюда мне было видно, как влажные испарения долины окутывают пейзаж бархатистой пастельной дымкой, которая придает гармонии полям, дорогам, фермам и каналам. Башня справа от меня потеряла свою верхушку в дыхании туманов. Малиновки, дрозды, воробьи и синицы заканчивали в саду свой предрассветный концерт, и теперь скворцы приветствовали восход солнца. Где-то вдали раздался звук рога, неясный, едва различимый. Спустя несколько мгновений совсем близко, с башни, ему ответил другой рог – на сей раз звук был отчетливый и раскатистый: «Хорошо ли я расслышал?» Первый отреагировал, теперь не так печально, словно приободрившись. Тот, что на башне, запел восторженно и не умолкал, решительно взявшись разбудить город. Что это? Горожане, мужчины и женщины, высыпали на порог и переговаривались, комментируя трубные призывы. Их слова не достигали моих ушей. Панорама расчистилась. По долине расползалась странная темная пелена. Ее маслянистая волна медленно и неумолимо надвигалась от горизонта на город. Мне стало трудно дышать, я подумал о потопе, который когда-то мощным валом обрушился на наше Озеро. А потом я различил ослов. Повозки. Множество людей. Войско шло с войны, Нимрод возвращался с победой и тысячами рабов, а главное, на обратном пути он завладел расположенным на реке Буранун городом Хитом[41], славящимся своими запасами земляной смолы, столь необходимой для скрепления кирпичей и обеспечения герметичности стен. Строительство башни должно было вот-вот начаться. Вот уж некстати, это нарушало мои планы: сколько времени у меня осталось, чтобы провести расследование? – Ну что, красавица, хорошо ли спала? Я обернулся. На меня с вожделением пялился обмотанный многими слоями расшитой и складчатой ткани жирный детина с грубыми чертами лица и пляшущими в уголках глаз золотыми искорками. Он изобразил улыбку и тотчас стал еще отвратительней. Я молча смотрел на него. Он гоготнул: – Все так же нема! Значит, я буду говорить за двоих. «Здравствуй, Диана». – «Здравствуй, Бальмунамхе». – «Нынче утром ты восхитительна». – «Да и ты, Бальмунамхе, выглядишь очень бравым». – «О Диана, я делаюсь таким, едва завижу тебя». – «Что ты хочешь этим сказать, Бальмунамхе?» – «А ты, потрогай, Диана, тогда поймешь». Он придвинулся с намерением потереться своим бедром о мое. Я ловко увернулся. – Ты даже не знаешь, Диана, как это хорошо, – облизывая губы, пробурчал он. И приблизился ко мне. Я отступил на несколько шагов. Движимый похотью, евнух снова шагнул вперед. Мой отказ не успокаивал его, а только распалял еще больше. – Ни один мужчина не занимается сексом, как я. Никто не удовлетворит тебя так. Потом ты уже не сможешь без этого обходиться. Не вынуждай меня брать тебя силой. Я отступил. Что делать? Поколотив этого пылкого влюбленного, я разоблачу себя. Если позволю щупать меня, он и сам догадается. Закричать? Голос выдаст меня… Да и кто придет мне на помощь? Он придвинулся вплотную. В последний момент я придержал его и сладко прошептал: – Нынче вечером… – Что? – воскликнул он. А вдруг он различил мой низкий голос, хотя я и шептал? Я едва слышно выдохнул: – Нынче вечером! Нынче вечером я с тобой. И целую ночь. Его физиономия осветилась искренней радостью, которая даже смягчила его уродство. – Нынче вечером? Правда? – Нынче вечером! – подтвердил я. Он сиял. Совершенно очевидно, он не привык добиваться своих целей без насилия. Обещанное мною свидание вознаграждало его сверх всякой меры. – О да, красавица моя! – воскликнул он. – Нам потребуется целая ночь, чтобы поразвлечься. Значит, до вечера? Заметано? Я кивнул с деланой стыдливостью. Затем помахал ему на прощание, развернулся и засеменил к своей комнате, стараясь двигаться как можно грациознее. Скорей найти Нуру! Нельзя терять ни минуты! Решетчатое деревянное панно в моей клетушке заменяло наружную стену и выходило во внутренний двор, что позволяло мне незаметно наблюдать за окрестностями. Я присел возле него и сосредоточился на узницах. Сняв свои покрывала, они безмятежно прогуливались в стороне от солдат, которые взяли их в плен, вдали от людей, которые присутствовали при том, как их везли в телегах. У тех немногих, кто не избавились от вуалей, они развевались, как волосы, не утаивая девичьих лиц и шеи. Из этого я заключил, что в своем одеянии – то есть в наряде Дианы – слишком контрастирую с ними. Мне лучше было уединиться в помещении и не показываться никому на глаза, тем более что в самых разных уголках неожиданно возникали тени бдительных стражников и разносивших блюда, фрукты и соки евнухов. Несмотря на великолепие здешних мест и этих женщин, а также великолепную растительность, призванную скрасить неволю, флигель оставался тюрьмой. Сдавленные вздохи и хлопанье крыльев заставили меня поднять голову: над моим жилищем свила гнездо голубка. Ее тоскующая душа ворковала, и я не смог не услышать в этих звуках крик моей любовной тоски. Я до сих пор не нашел Нуру. Может, мне стоит исследовать каждую келью? Прозвучал гонг. Затворницы поспешно переместились к примыкающей к нашему зданию постройке. Куда они побежали? Я в растерянности прильнул к деревянной решетке и смотрел, как они удаляются. – Ну что, красавица, ты совершила омовение? Я вздрогнул. В галерее, прямо против моего окна, стоял Бальмунамхе. Захваченный зрелищем странной процессии, я пропустил его появление. При виде его смуглой физиономии, огромных глаз и толстых губ меня снова пробрал озноб. – Неужели нынче вечером мы не хотим быть нежной и благоухающей для Бальмунамхе? Он опустился на колени и протянул мне выдолбленную горькую тыкву. Я попытался понюхать настой жасмина, не открывая лица. Затем он сунул мне обернутый льняной тканью предмет. – Подарок от Бальмунамхе. Ирисовая вода. Я осторожно принял сверток и как можно нежнее ответил: – Спасибо. Он томно всколыхнулся всем телом. – Поторопись, красавица. Я поднялся на ноги, опустил створку, прикоснулся к Бальмунамхе, следя, чтобы он не погладил меня, и мелкими шажками засеменил вдогонку за спешащими пленницами. Он двинулся следом. И вдруг, в полном согласии со своими дружками самых разных габаритов: тощих или толстопузых, которые уже толпились перед крыльцом, резко остановился. – Жду тебя здесь. Мужчины остаются снаружи. Инанна говорит, что, если любопытство толкнет их на то, чтобы проникнуть в женские бани, их глаза будут прокляты. Я вошел. Совершал ли я кощунство? Рисковал ли быть наказанным? Мне показалось, что важнее избавиться от общества Бальмунамхе, нежели избежать гнева Инанны, этой экзотической Богини, в которую я не верил. Полумрак, а затем и заполнившие помещение с высокими сводами шум, крики, смех, шлепки, плеск воды и оклики застали меня врасплох. Напоенный ароматами влажный воздух подобно плотной жидкости замедлил мои шаги и дал моим глазам время привыкнуть. Все это таинственное помещение, освещенное проникающими сюда сквозь узкие бойницы косыми лучами солнца, занимал мраморный бассейн. Украшенные колоннами углубления вокруг него образовывали небольшие закутки, где могли поместиться двое. Десятки женщин мылись, завернувшись во влажные простыни или обнаженные, на каменных бортиках или в воде. Никогда прежде я не видел столько бедер, грудей, плеч, предплечий, животов и ягодиц. Все они были ослепительны: брюнетки с газельими глазами, блондинки с синим взором, шатенки со жгучим взглядом, рыжие с прозрачной кожей, черноволосые с обильными формами, едва достигшие половой зрелости с торчащими грудками, молодые с крепкой грудью и зрелые – с тяжелой и отвисшей. Кровь мгновенно прилила к моему члену. Уверенный, что, распознав мое самозванство, они раскричатся, я в панике забился в нишу. Когда я убедился, что никто не обращает на меня никакого внимания, мой взгляд вновь продолжил блуждание по их формам, а сердце билось так, что едва не разрывалось. Мне нравилось все: упругие мясистые тела, тонкие талии и пухлые бока, чопорные осанки и расслабленные, торчащий пупок, спрятанный пупок, пупок в виде щели, углубленный пупок и пупок пуговкой. Некоторые справлялись самостоятельно, многие помогали друг другу, соседка намыливала соседку, терла и ополаскивала ее. Присмотревшись внимательнее, я стал различать сообщниц, соперниц, одиночек, равнодушных, угрюмых, безмятежных, уморительных, отчаявшихся, неистовых и обаятельных. До чего необычно для мужчины оказаться среди женщин в их естестве! Одних женщин мы принимаем одетыми, других – раздетыми. Нагота не только выставляет напоказ телосложение, она обнажает душу. В той бане, хотя все они были прехорошенькие, нагота проявляла одних и скрывала других. Эта девушка, обнажившись, напрочь уничтожала свое обаяние – та, сбросив одежды, превращалась в царицу. Кое-кто откровенно позировал, гордясь своей грудью, расправив плечи, выставив напоказ все свои изгибы и сексуальность. Другие, напротив, сожалели о том, что позволило бы им проявить себя: о своих одеждах, тканях, украшениях и притираниях; смущенные, съежившиеся, чтобы скрыть себя, они лишались блеска; их ухищрения гораздо лучше выражали их подлинность, нежели природа, а их привлекательность больше зависела от поведения, нежели от анатомии. Внимательно рассматривая эту сотню девушек, я подумал, что, если бы мне велели выбрать нескольких, мои предпочтения в этой обстановке сильно отличались бы от сделанных снаружи. Едва эта мысль пришла мне в голову, как я одернул себя: я же пришел за Нурой! Как я мог позволить себе так отвлечься! О, как же я завидовал оставшимся во дворе евнухам! Я готов был подписаться под объявленным Богиней Инанной запретом: ни одна особь мужского пола не должна проникать сюда. Мое возбуждение угрожало не только моему плану, но и моей жизни. Я до боли щипал свой член, сглатывал слюну и равнодушным взглядом, который должен был бы опознать Нуру, окидывал присутствующих. И мгновенно тела утрачивали плотность, объем, особость и сияние; они сливались с каменными стенами или мраморным полом, становились неразличимыми, исчезали. Ни одно из этих тел не принадлежало той, которую я искал, поэтому для меня они просто переставали существовать. Отчаяние леденило мне душу. Нуры в этом зале омовений не было. Может, она еще дремлет? Сбежав из бани, я, пока не воротились купальщицы, принялся исследовать внутренний двор, в который выходили комнаты пленниц. Одно крыло – я оглядел каждый уголок, другое – несколько затворниц уклонились от публичных омовений, третье – Нуры нигде не было. Я осматривал четвертое, когда заметил проникший в сад знакомый силуэт. Не удержавшись, я вскрикнул: – Нура! И тут же упрекнул себя за неосторожность. Своим мужским голосом я выдал себя. Я замер и прислушался. Но ничего не произошло. К счастью, это крыло оставалось пустынным, потому что женщины и евнухи задержались в банном флигеле. Да и Нура не расслышала моего призыва. Я инстинктивно устремился по ее следам, впрочем, не забывая о необходимости владеть собой и имитировать осанку Дианы. Замедлив шаг, я вошел в аллею, в которую углубилась Нура. За четвертым поворотом я заметил ее хрупкую фигуру, гибкую осанку, тонкие руки, которые не прикрывала туника, ее водопадом струящиеся по узкой спине волосы. Я догнал ее и прошептал: «Нура!» Она не расслышала. Я прикоснулся пальцем к ее плечу. Она обернулась и, нахмурившись, бросила на меня суровый взгляд: – Чего тебе надо? Зачем ты остановила меня? Именно ее лицо я разглядел тогда, во время своего странствия, она ехала в повозке с другими пленницами, и ее силуэт я дважды видел, когда перевоплотился в сокола, – однако это была не Нура. – Остановила, а сама молчишь? – с раздражением бросила незнакомка. – Что за дура! Она презрительно отвернулась от меня. И я, раздосадованный, остался один среди роз и кудрявого вьюнка. Где ты, Нура? Чтобы сбежать, я дожидался вечера. Опасаясь знаков внимания со стороны навязчивого Бальмунамхе, я уединился на террасе, откуда мог наблюдать, сам оставаясь невидимым. Только голубки и воробьи заметили мое неподвижное присутствие и, безразличные к химере, устроившейся на их территории, – двуногому с мужской статью и в женском обличье, – спокойно продолжали свою неприметную пернатую жизнь. Обжигающий воздух был насыщен пылью. Меня сразило отчаяние. Ошеломленный, я постепенно осознавал, сколько глупости было в моем упрямстве. Избороздить всю землю? Какое безрассудство! За те шесть лет, что я мерил мир шагами, он не переставал увеличиваться. Может, он приберег для меня еще шесть лет новых скитаний, пока я не обойду его? Или больше? Да, разумеется, у меня впереди были века, за это время ничто не ускользнет от меня… но когда же я достигну цели? Мои рассуждения имели смысл, но казались непродуктивными. С чего вдруг я убедил себя, что Нура попала в Страну Кротких вод? Почему и Тибор думал так же? Мы отсеивали факты по прихоти наших желаний; мы принимали решения вместо того чтобы покориться смятению; наше отчаяние сочилось надеждой. Только вот воля не порождает истины, а решимость не изменяет реальности. Я снова потерпел неудачу. Я не нашел Нуру, я не освободил ее и не сообщил ей, что ее отец жив. Что же касается Тибора, мой провал огорчит его и лишит остатков здоровья. Лежа на террасе под самой крышей, я следил за подступавшими к долине отрядами, разгоряченными, пестрыми, шумными, сплоченными, поражавшими роскошью военной формы, блеском шлемов и доспехов. Позади строя пехотинцев под ритмичный бой барабанов шли тысячи рабов. Я не мог различить их лиц, но невольники были очень разного роста – очевидно, что, кроме мужчин, среди них присутствовали женщины и дети. На подъездных путях и у крепостных стен стала собираться толпа горожан; они бурно приветствовали быстро приближающихся победоносных солдат. От этого мое поражение становилось еще горше. Разумеется, мои симпатии были на стороне побежденных, этих незнакомых мне пленников.