– Ну вот, Кубаба, я продемонстрировал тебе действенность моего противоядия. Если ты проглотишь его перед встречей с Нимродом, то с тобой ничего не случится. Я протянул ей сплетенную из тростника и герметически закрытую коробочку. – Что это? – спросила царица, принимая ее. – Угольный порошок. Как только он покроет твой язык, десны, горло и кишки, яд уже не сможет проникнуть в тебя, потому что прежде эта пыль успеет его обезвредить. Добавь ее в мед, перемешай, положи в рот и тщательно, как можно дольше, жуй. Царица смотрела на простую коробочку, словно это был ларец из лазурита. Обеспокоенный ее восхищением, главный распорядитель заорал: – Кто нам докажет, что это не потому, что ты и только ты один нечувствителен к этому яду? – Замолчи, Хуннува! – проворчала Кубаба. – Зависть лишает тебя разума. Я вмешался: – Вполне уместный вопрос. Может статься, что мой организм защищает меня от этого яда, а уголь и впрямь не оказывает никакого действия. – Вот именно! – гневно надсаживался главный распорядитель. – Вот именно, – повторил я. – Отметем это сомнение. – Я подобрал с полу пузырек. – На дне осталось несколько капель. Попробуй сам, Хуннува, но прежде прими мой порошок. – Что? – в ужасе воскликнул тот. Видя испуг своего главного распорядителя, царица Кубаба хихикнула. Побагровев от негодования, он ткнул тощим указательным пальцем в мою сторону: – Ты жаждешь избавиться от меня! Ты претендуешь на мое место! Кубаба топнула ногой: – Тихо! Целитель не хочет изгнать тебя. Впрочем, никто не стал бы делать со мной того, что делаешь ты, мой незаменимый, и тебе это известно. Не так ли, дорогуша? Он покраснел, на сей раз из скромности, и отвернулся. Кубаба улыбнулась мне, прижмурив сероватые веки. – Благодарю, дражайший целитель, столь же умненький, сколь и славненький. Я тебя обожаю. Оставь нам яд и противоядие, мы сами разберемся. – Ты должна принять его на несколько мгновений раньше. Неудобство в том, что от угля зубы, десны и язык у тебя станут черными. Возможно, если ты примешь порошок, разведя его в молоке, и выпьешь через соломинку, тебе удастся не испачкаться. – Ни в коем случае! Жуткий темный рот приведет хозяина Бавеля в восхищение, он подумает, что я разлагаюсь. В любом случае я решила сунуть под свой трон дохлую крысу. Я буду смердеть по-царски. Я буду вонять так, что он ко мне близко не подойдет. Царица не сумасшедшая[46]. * * * Нимрод не поскупился на дары, которыми осыпал царицу Кубабу. Я стоял за ширмой и, благодаря проделанным в полотнищах отверстиям, не пропускал ни одной подробности пышной церемонии. Вокруг меня прятались другие наблюдатели, вооруженные кто мечом, кто копьем, кто луком, кто дубиной; готовые вмешаться, они были настороже. По гнетущей атмосфере, по их давящему молчанию, сосредоточенности их взглядов и напряженности их готовых к броску мышц я ощущал контраст между зрелищем и его реальными причинами: внешне, нагромоздив в зале преходящее изобилие – ковры, драгоценности, благовония, оловянную посуду, нарядные сосуды и ларцы из драгоценных камней, – царский прием демонстрировал свою роскошь, краски, блеск; а подспудно царь стремился убить свою соперницу, чтобы ограбить ее. Золото имело привкус крови. Три десятка прибывших из Бавеля носильщиков в безупречных туниках, с украшенными кожаными браслетами бицепсами, с подрубленными и умащенными волосами, возлагали дары к подножию возвышения, на котором восседала Кубаба. Оглушительная торжественная музыка придавала блеска этому шествию, ибо во всем расточительного Нимрода сопровождал ансамбль, состоящий из рожков, флейт, гобоев, щипковых и смычковых струнных инструментов, барабанов и кимвалов. Все прославляло мир и красоту, но внимательное наблюдение позволяло различить на бедрах и спинах носильщиков и оркестрантов оружие, что увеличивало количество охраны Нимрода. Эта уловка давала численное преимущество его солдатам по сравнению с охранниками и свитой Кубабы. Я разглядывал Дерека, сиречь Нимрода, которого не встречал после потопа. Нура была права: он не изменился. Или, скорее, неподвластный годам, он сменил только стиль. Его одеяние придавало ему мужественности: оно увеличивало его рост обувью на толстой подошве, расширяло его грудь посредством панциря, который выпрямлял его покатые плечи, скрывало его тонкие руки и ноги гравированными медными накладками, делавшими их мощнее. Чрезмерный грим выделял его брови, подчеркивал спинку носа и затенял щеки, отчего безвольное лицо Дерека приобретало выражение вызывающей решительности. На подбородке, до самого низа шеи, торчала нелепая, на мой взгляд, борода. Поскольку тело Дерека всегда было лишено волосяного покрова, я сделал вывод, что она накладная, и восхитился ловкостью, с которой он скрывал свое оскопление и не давал никому заметить, что на горле у него отсутствует адамово яблоко[47]. – Так что же, царица, неужели ты не рассмотришь мои подношения? – приветливо предложил Нимрод. Кубаба скорчилась и жалобно проблеяла: – Сил нет… этим займутся мои верные слуги. Подбежали четверо ее любимчиков, сняли ткани, покрывавшие дары, открыли сундуки и коробки, развернули ковры. Они выполняли свою работу с осторожностью, опасаясь затаившихся в складках змей или скорпионов, страшась смазанных ядом гвоздей. Убедившись, что их нет, слуги предъявляли каждый подарок Кубабе, которая восхищенно попискивала. Нимрод торжествовал, его глаза сверкали. В упоении от вида этих подношений, он ценил свои щедроты больше, чем сама Кубаба. Он самовлюбленно кичился своим великодушием и, выказывая почтение Кубабе, особенно подчеркивал собственное богатство. Почти по-детски выразив свое восхищение стонами, дрожью и аплодисментами, Кубаба пробормотала: – Хуннува, как же я избалована дарами! Не спуская глаз с подарков, главный распорядитель, суровый и недоверчивый, кивнул. Находясь подле них, я ощущал, что вся сцена не сводится только к игре, возбуждению царицы или сосредоточенности главного распорядителя. Их снедал страх. Кубаба изображала дряхлость, но оставалась начеку; она и правда дрожала, а ее расслабленная медлительность позволяла ей наблюдать и парировать предполагаемый удар. Что же до Хуннувы, мне еще не приходилось видеть его столь напряженным; лицо у него так одеревенело, что я опасался, как бы его челюсти не сжались навсегда, а мышцы на лбу не лопнули, подобно чересчур туго натянутым струнам. В последнее время ситуация ухудшилась. Нам стало известно, что неизвестная эпидемия косит строителей в Бавеле. Неведомая хворь убивала слабых – коих после долгих недель недостаточного питания и чрезмерных трудов оказалось много – и валила с ног сильных. Работы по возведению Башни были приостановлены и шли с задержкой. Обезумевший от гнева Нимрод метал громы и молнии, в поселение рабов он отправил лекарей, которые скончались, так никого и не исцелив, призвал жрецов и не поскупился на жертвенных животных в дар Божествам, после чего заперся для трехдневного поста на вершине старой башни в комнате Инанны, чтобы просить заступничества Богини. Тщетно! Звездочет Месилим подтверждал неблагоприятное расположение небесных тел. Нимрод почувствовал, что загнан в угол. Его поредевшие после недавнего похода отряды отдыхали, залечивая свои раны, и он не мог предпринять новой кампании; а потому Нимроду было крайне важно хитростью завладеть Кишем, его запасами и населением и уничтожить его правительницу. Кубаба проворковала: – Как это мило, Нимрод! Ты меня балуешь. Как отблагодарить тебя? Царь едва заметно поклонился, чтобы показать, что не ждет никакого ответного дара. Кубаба заупрямилась: – Непременно, я прошу тебя! – Мне от тебя ничего не надо, царица. – Ах, как ты меня огорчаешь, Нимрод! Неужели у меня нет никакого способа угодить тебе? Я почувствовал, что она забавляется, что сгорает от желания шепнуть ему: «А ведь сдохни я прямо сейчас, это тебе понравилось бы, верно?» Но вместо этого она рыгнула, утерла рот кружевным рукавом и вздохнула: – Позволь мне, Нимрод, восславить твою военную победу. Еще одну в ряду многих других! Нимрод Непобедимый – вот титул, которому предстоит озарить историю… Слава твоя пребудет с тобой навсегда. Ты привел тысячи людей для работ на строительстве своей Башни. Похоже, она строится быстро? Нимрод вымученно улыбнулся и коротко бросил: – Да. – Боги пожелали, чтобы только удача сопутствовала тебе, Нимрод! А кстати, для чего ты возводишь вторую башню? – Это будет самая высокая башня для самого великого города мира. Люди будут стекаться со всех сторон, чтобы увидеть ее. – О нет, это вовсе ни к чему. – Что? – нахмурился он. – Если она вознесется так высоко, ее увидят отовсюду, так что незачем будет и перемещаться. Они наигранно прыснули; оба были взвинчены и нуждались в небольшой разрядке. Царица артистично завершила свой смешок, болезненно закашлявшись. – Увы, дражайший Нимрод, мне никогда не увидеть твоей Башни. – Кубаба! Ты умираешь, сколько я тебя знаю. И это длится уже долгие годы. Ты, похоже, еще долго будешь пребывать в таком состоянии. – Умирающей? – Живой! Огонек мелькнул в глазах Кубабы, искра, которая означала: «Вот сейчас ты говоришь правду», а затем она вновь скроила скорбную мину: – Увы… тщета! Что принесла я этой земле? – Великолепное царство – обильное, процветающее. Твои подданные будут скорбеть по тебе. – Ты думаешь? – Несомненно, они будут скорбеть. – Я тоже буду скорбеть по себе. Впрочем, я уже скорблю. Они снова посмеялись, Кубаба шаловливо, а Нимрод – встревоженно, слишком уж его озадачила ее очевидная живость. Опасаясь, как бы она не переборщила и не вышла из образа умирающей старухи, распорядитель бросил на царицу суровый взгляд. Та опомнилась и грудой тряпья осела в кресле: – Расскажи мне о Башне, которой мне уже не увидать. – Ради нее я увеличиваю Бавель. Я строю Башню за пределами нынешних городских укреплений. В ней будет больше тридцати этажей. – Больше тридцати? – Комната Инанны расположится на тридцать шестом. – Клянусь Забабой, она оцарапает облака! – Она пронзит их, – пылко уточнил Нимрод. – И доберется до самого неба. Тогда наконец я смогу проникнуть туда.