– Приветствую тебя, Нарам-Син. Маэль вскочил, обнял меня и стал рассказывать, как провел день. Я слушал его, прекрасно понимая, что не заведу беседы с гостем, пока мальчонка не выговорится. Наша болтовня продолжилась в соседней комнате; я уложил Маэля и подоткнул ему одеяло, а затем присоединился к Гавейну. – Какими глазами ты смотрел на Маэля! – Мне казалось, я вижу себя в детстве. – Вот и я так подумал: ты смотрел на него с такой же любовью, с какой относишься к себе! Гавейн расхохотался, звякнули его украшения. Несмотря на испытываемые мною подозрения, я наслаждался нашей встречей. Его породистое лицо, пестрое одеяние, невероятное изящество, изысканный грим, оживленные движения, его сверкающие ожерелья, браслеты, броши, перстни и серьги, как и исходивший от него свежий цветочный аромат, – все мне нравилось, ибо напоминало о былых радостях нашего путешествия. Гавейн перестал смеяться. Он казался встревоженным, будто ему теперь недоставало охранительного присутствия ребенка. Невозмутимо, не обращая внимания на его обеспокоенность, я произнес: – Ты должен кое-что объяснить мне, Гавейн. – Да что ты? Я думал, ты сначала поблагодаришь меня. В смущении опустив голову, я путано выразил свою признательность за его спасительное появление в женском флигеле и тут же поведал о нашем бегстве в Киш. – Там я справлялся о тебе, Гавейн. Расспрашивал людей, царицу – тебя никто не знает. – Да что ты? – Странно… Я встречаю тебя в Бавеле, где тебя не должно быть, а не в Кише, где ты якобы проживаешь. Ты должен мне кое-что объяснить, Гавейн. Он внимательно рассмотрел свои ногти и ответил: – Как жаль! Я не люблю объяснений. И редко прибегаю к ним. – Однако придется. Почему ты бродишь по Бавелю? Он кивнул в мою сторону: – А ты? Зачем ты переодеваешься? Мы обменялись недоверчивыми взглядами. Каждый занял оборонительную позицию по отношению к противнику и продумал свою тактику. Мой гость вздохнул: – Ты переоделся в женское платье, чтобы проникнуть в женский флигель, я понимаю. А вот зачем ты снова заявился в Бавель, вырядившись таким образом, для меня непостижимо. – И с улыбкой добавил: – По правде говоря, мы с тобой по-прежнему остаемся друг для друга загадкой. Что могло бы положить начало большой дружбе, верно? В его поведении чувствовалось что-то кошачье, между властностью и обольстительностью. Я положил конец этому кривлянию, тяжело усевшись на табурет и ткнув в сторону Волшебника пальцем: – Ты шпион Нимрода? – Ты меня разочаровываешь… – хихикнул он. – Что за вопрос! Если это не так, я отвечу: «Нет, я не шпион Нимрода». А если ты прав, отвечу так же: «Нет, я не шпион Нимрода». – Тебе всего лишь надо признаться: «Да, я шпион Нимрода». – Что тоже вовсе не будет означать, что это правда. – Прекрати паясничать, Гавейн! Ты вылитый шпион: что-то записываешь, куда-то далеко отправляешь таблички, тебя сопровождает глухонемой слуга; читая по внутренностям животных, ты успокаиваешь людей, а утверждая, что служишь царице Кубабе, вытягиваешь из них признания и сплетни, а заодно их надежды на заговор против Нимрода. – Какая проницательность! Откуда такая осведомленность? – Я размышлял. – Ты слишком прямолинеен для подобных поворотов. Кто тебя надоумил? Царица Кубаба? Я покраснел. Он ухмыльнулся: – Значит, я верно догадался. Тебя же насквозь видно. – А тебя не видно вовсе. Наступило молчание. Мы оба желали прервать его, но заговорить первым было рискованно. В конце концов я вознегодовал: – А тебя не смущает, что царица Кубаба называет тебя шпионом Нимрода? – Напротив. Так я могу совершенно спокойно служить ей. Он пристально посмотрел на меня. Неподвижность его лица и глубина взгляда подтверждали, что он не лжет. Он медленно кивнул и вполголоса произнес: – Я шпион Кубабы. – Что? – Шпион Кубабы, который маскируется под шпиона Нимрода. Царица не раскрыла бы тебе этого. Он встал, достал из своей котомки флягу и протянул мне: – Бери, я принес пиво. Только смотри, это хорошее, настоящее ячменное пиво, а не то пойло, что лакает бедняга Саул. Ты заметил, что в Стране Кротких вод имеется около сотни разных сортов пива? Я схватил флягу и, с облегчением установив перемирие между обуревавшими меня чувствами, утолил жажду. Затем утер губы и воскликнул: – Ну как же тебе можно доверять?! – С какой стороны меня расположить, если я нахожусь на двух берегах? Умение изображать двойного шпиона сводится к тому, чтобы совмещать одну преданность и две измены. Вдвойне лояльный? Нет, вдвойне подозрительный. Я и сам не знаю, стал бы я доверять себе. Он засмеялся, сверкнув белизной зубов. Ситуация не только не вызывала у него досады, но даже доставляла удовольствие. Чем больше двусмысленностей я подмечал в нем, тем сильнее он ликовал. Гавейн обожал озадачивать, избегать условностей, проникать туда, где его не ждут, и уклоняться от всякого спора. И снова, уже в который раз, он напомнил мне радужную форель, чье сверкание ослепляет, а гибкость позволяет ей увильнуть. – Зачем ты пришел сюда, Гавейн? Он изумленно поднял брови: – Ради удовольствия поприветствовать вас: малыша и тебя. А заодно сообщить тебе: никакого нового поступления. – Ты о чем? – О женском флигеле. После твоего бегства там не появилось ни одной пленницы. По-прежнему никакой Нуры. Я не отреагировал, и он поморщился: – Я думал, тебя это интересует! – Да… Спасибо за сведения. Сражаясь с болезнью и смертью в поселении рабов, я все последние месяцы вообще не думал о Нуре. А сейчас услышал свой голос, который произнес: – Царица Кубаба говорила мне о Нуре! – Да что ты? – Несомненно, Кубаба знает, что связывает меня с Нурой. Мы заключили сделку: я отправился в Бавель, за это она сообщит мне, где искать Нуру. – Ах, Нура, Нура, Нура, – нараспев повторил Гавейн. Я схватил его за руку. – Ты когда-нибудь был влюблен? – Это прямой путь к печали. Припомни как следует свое прошлое с Нурой: подсчитай годы радости и страданий. Ну как? Я удостоверился, что на весах время моих страданий перетягивало чашу блаженства. И не проронил ни слова. Гавейн сделал вывод: – Твое молчание подтверждает мою мысль, Нарам-Син: неприятностей больше, чем удовольствий. Вот она, любовь! – По количеству – да, но не по качеству! Я не знал дней счастливее, чем те, что я провел с Нурой. Он смерил меня взглядом и прошептал: – А дни без нее оказались самыми несчастливыми. Ты описываешь единственное качество, имеющееся у любви: силу. Это достоинство ударов! Я пристально взглянул ему в глаза: – Ты ушел от ответа, Гавейн. – А, так ты заметил? – Был ли ты когда-нибудь влюблен?