Тут я оценил свой промах: Дерек любил Азриэля и ненавидел Панноама. Нимрод выпрямился, обвел толпу вызывающим взглядом и прокричал куда-то в сторону: – Пусть мне принесут меч! Начальник стражи обнажил свой меч и протянул ему. Нимрод схватил его обеими руками и подошел к Маэлю: – Коль скоро мы не знаем, кто отец ребенка, и вы оба настаиваете на своем отцовстве, я разрублю его надвое. Тогда каждый из вас уйдет со своей половиной. И он поднял меч над головой Маэля. Толпа затаила дыхание. Саул завопил: – Я солгал. Он его отец! Я похитил его в младенчестве… Лесоруб наконец понял, в чем дело и какая смертельная опасность нависла над Маэлем. – Это не мой сын! – простонал он. – Не мой сын! Улыбаясь, Нимрод смерил Саула безжалостным взглядом. А незнакомец, прежде чем царь позволил, поднялся на возвышение, схватил Маэля и поклонился царю: – Благодарю тебя, повелитель, за твою справедливость. После чего, склонившись к парализованному страхом ребенку, шепнул ему: – Вперед, Маэль, мы уходим. Здесь нам больше нечего делать. И под изумленным взглядом пораженного стремительностью развязки Нимрода незнакомец удалился вместе с оторопелым ребенком. Толпа облегченно зашумела и расступилась, чтобы дать им пройти. Безвольно опустив руки, с потным лбом, Саул полными слез глазами растерянно смотрел, как его сын уходит с незнакомцем. Нимрод развернулся к нему: – Твое положение ухудшается. Сперва ты установил балки, которые обрушились на сына твоего клиента, а затем к этому преступлению ты добавил еще два: похищение и незаконное удержание ребенка. И самое худшее – ты захотел избежать наказания самым подлым образом, переложив его на другого. Нынче днем ты будешь казнен. Приговор был утвержден ударом гонга. Не смея взглянуть на Саула, я бросился за незнакомцем, который, поспешно уведя Маэля, помешал ему услышать вердикт[60]. * * * Свернувшись калачиком на отцовском тюфяке, зажав в кулаке свой амулет и зажав в зубах какую-то одежку лесоруба, Маэль спал в соседней комнате. Он очень устал и только что уснул, выпив чашку приготовленного мною отвара. С тех пор как мы покинули царский трибунал, мальчик не задал ни одного вопроса, но он все понял. Его молчание только доказывало мне это. Когда я решил внести некоторую радость в наши беседы, он разочарованно глянул на меня, призывая к сдержанности и соблюдению почтения, как того требовал этот чудовищный момент. Этот загадочный ребенок жадно вглядывался в жизнь и хранил в своем необыкновенном мозгу множество сведений. Но что творилось в его сердце? Аврам принял мое приглашение. Он, странник, в Бавеле был чужаком и только через неделю мог бы добраться до своих. Наш разговор за жареным мясом и наспех испеченными овсяными лепешками позволил мне немного узнать своего гостя и еще усилил мое восхищение, вызванное его внезапным вмешательством. Уверенный голос Аврама говорил о нем лучше, чем слова, которые он произносил. Мужественный, низкий, мягкий и мелодичный, этот голос звучал во всем его теле. Плотный тембр непрестанно подпитывался от его ровной и широкой груди, из его статной фигуры и продубленной на всех ветрах коричневой кожи. На самых нижних тонах он даже входил в резонанс с белыми нитями, которые посверкивали в его бороде и волосах и придавали этому мужчине в полном расцвете сил благородство патриарха. Голос Аврама звучал как голос отца – идеального отца, такого, какого мне не довелось иметь, отца столь же любящего, сколь и твердого, чувствительного, настойчивого и нежного. Тягучий, словно расплавленная бронза, этот голос не меньше моих настоев способствовал тому, что Маэль успокоился, внушил ребенку ощущение безопасности. И такое же воздействие он оказывал на меня. Впрочем, несмотря на свои сорок лет, отцом Аврам еще не был. Трепещущими чувственными губами он расхваливал мне красоту своей новой супруги, Сары, самой прекрасной женщины, какую ему довелось встретить и от которой он с нетерпением ожидал продолжения рода. – Прошу тебя, – перебил я его, – никогда не говори здесь о самой прекрасной женщине! Шпионы Нимрода незамедлительно запрут ее в женском флигеле. Он покачал головой. Я еще раз поблагодарил его за то, что бросился на помощь Маэлю. Он благожелательно взглянул на меня: – А ты, юноша, дядей ему приходишься? Я рассказал ему о своем знакомстве с Саулом и Маэлем, о том, как между нами постепенно установилась такая тесная связь, что я почувствовал себя ответственным за мальчика. – Ты добрый человек, – заключил он. – Но ты гораздо лучше меня: ты его спас. В ответ он только вздохнул, но его молчание свидетельствовало о том, как горько он сожалеет, что не смог также защитить и Саула. Не в силах думать об этом несчастном, я умолил Аврама остаться ночевать на постоялом дворе в моей комнате, где я указал ему второй тюфяк, свернутый валиком в углу. Довольный, он поблагодарил меня и отправился за кувшином. Вернувшись, Аврам присел перед ним, снял рукавицы и приступил к омовениям. То, что я заметил, привело меня в оцепенение: у него были два сросшихся пальца: средний и безымянный. – О! – воскликнул я. – У тебя… – Сросшиеся пальцы? Ну да, юноша, это фамильная черта! Я унаследовал ее от своего отца, который в свою очередь получил ее от моего деда. – Он улыбнулся: – В нашей породе этот признак указывает на старшего. Эта особенность тянется издалека. Говорят – наверняка преувеличивают, – будто она означает принадлежность к роду Хама. – Хама? – пробормотал я, взволнованный тем, что слышу имя своего сына. – Да, моего предка Хама. На сей раз Аврам рассмеялся, а потом добавил: – Я никогда по-настоящему серьезно не относился к этому рассказу, но в моей семье рассказывают легенду, что Хам якобы был сыном Ноама. – Ноама? – ошеломленно повторил я. – Ноама, того, что спас от потопа род человеческий и животных. Удивительно, не правда ли, юноша? Я разволновался и опустил глаза, чтобы скрыть волнение: передо мной был один из моих потомков. Интермеццо Террористы снова жмут на кнопку звонка. Они не отступятся. Ноам в кухне вглядывается в экран видеонаблюдения. По тому, как нервно они переступают с ноги на ногу, по их напряженному поведению и искаженным враждебностью лицам он понимает, что эти типы не остановятся перед тем, чтобы убить их с Хасаном и заполучить назад свой драгоценный компьютер. Чего стоит жизнь двоих, когда стремишься к хаосу? Удивленный Хасан подходит к Ноаму, который вкратце сообщает ему об опасности, и тот спешит к телефону, чтобы позвонить в полицию. По другую сторону решетки долго трезвонят террористы. Или в доме никого нет, или им решили не отвечать, думают они. Шарли достает из рюкзака ломик, а двое его приспешников встают так, чтобы прикрыть своего дружка от взглядов прохожих. Ноам внезапно принимает решение включить микрофон: – Простите, мне надо было закончить телефонный разговор. Что вам угодно? – Хасан Эль-Хури? Мы друзья вашего кузена Джеймса, нам надо с вами поговорить. – Вы не вовремя. Я назначил встречу. У Джеймса что-то случилось? – Нет, он ищет Ноама, которого вы тоже знаете. Вы с ним виделись? Ноам делает глубокий вдох и импровизирует: – Он только что ушел. За дверью оживляются и, исполненные надежды, начинают сговариваться. Мармуд кричит: – Когда? – Час назад. Он хотел взять мою машину. Я ему отказал, но дал немного денег. Он арендовал автомобиль. – Куда он едет? – В Сирию. В Дамаск. Не спрашивайте меня зачем. Похоже, он сильно спешил. Думаю, вы перехватите его по пути. – Больше он вам ничего не сказал? – Нет. – Он не оставлял вам пакет? – Пакет с чем? – Вы знаете его тамошние контакты? – Совершенно не знаю. Ладно, господа, оставляю вас. Моя встреча не ждет. До свидания. Ноам смотрит на экран. Мерзавцы не двигаются с места. И вполголоса переговариваются. Затем Шарли снова вооружается своим ломиком и вставляет его между прутьями металлической решетки. Подручные прикрывают своего главаря. Ноам нажимает на кнопку микрофона. – Господа, вижу, вы все еще здесь? Очень кстати. Можете предупредить меня, когда заметите в конце улицы машину? Я вызвал полицию, чтобы зафиксировать, что сегодня утром кто-то попытался проникнуть ко мне в дом через сад, так что я с минуты на минуту жду их прибытия.