– А-а! – Мои усы слегка поникли. – Ты что, видел её? – Нет. – Ну, тогда ты ошибаешься! – Я постарался взять себя в лапы. – Она мертвее всех мёртвых. Голем заглотил её целиком. Ам! – и нету. Жаль, конечно, но, уверяю тебя, тебе совершенно не стоит беспокоиться об этом теперь, когда прошло столько лет… Тут я умолк. Мне не нравился его взгляд. Мэндрейк медленно кивнул. Красные пятна гнева боролись на его лице с белыми. В результате вышла ничья, пятьдесят на пятьдесят. – Заглотил, говоришь? – произнёс он. – Забавно. А тогда ты, помнится, сказал мне, что голем её испепелил. – Да ну? В самом деле? Ну да, и испепелил тоже. Сперва испепелил, а потом и заглотил… уй-я! Волшебник без предупреждения вскинул копьё и пырнул меня. Я был слишком медлителен, слишком слаб, чтобы уклониться: копьё угодило мне прямо в солнечное сплетение. Я ахнул, опустил глаза – и расслабился. – Не тот конец, – сказал я. – Ты перепутал. Мэндрейк это тоже заметил. Он выругался и отшвырнул копьё прочь, за пределы круга. Он стоял, глядя на меня в упор, тяжело дыша, пытаясь совладать со своими чувствами. Прошла минута или около того. Наконец его сердце перестало бешено колотиться. – Ты знаешь, где она? – спросил я. Он ничего не ответил. – Оставь её в покое, – тихо сказал я. – Она тебе не делает ничего плохого. И не забывай, она спасла тебе жизнь – насчёт этого я тебе не солгал. Он открыл было рот, хотел что-то сказать, потом слегка встряхнул головой, словно заставляя себя забыть об этом. – Бартимеус, – сказал он, – я обещал тебе, что отпущу тебя, если ты выполнишь задание, и, несмотря на то, что ты то и дело бросаешь вызов моему терпению, я от своего слова не отступаюсь. Расскажи мне, что произошло, когда ты выслеживал Дженкинса, и я тебя отпущу. Львица сложила на груди свои мускулистые лапы и посмотрела на него сверху вниз. – Навсегда? Он стрельнул глазами куда-то в сторону. – Этого я не обещал. – Обещай. Насколько я понимаю, мои сведения – единственное, что может спасти тебя от Тауэра. Так это или нет? Он скрипнул зубами. – Я полагаю, что Хопкинс затевает какой-то заговор. Если я сумею его раскрыть, моё положение, по всей вероятности, в самом деле упрочится. – Ну так как? У меня имеются ценные сведения. Они тебя не разочаруют. – Ладно… – произнёс он почти неслышно. – Если только сведения действительно ценные. – Ценные-ценные, не сомневайся. Можно даже сказать, бесценные. Разумное соглашение, прямо как в добрые старые времена. Знаешь, Мэндрейк, – задумчиво сказала львица, – насколько же проще было с тобой, когда ты был маленьким! Тогда ты был куда разумнее. Он угрюмо уставился себе под ноги. – Мне это уже говорили. Ну, выкладывай! – Ладно. Львица сцепила лапы вместе, хрустнула костяшками и начала: – Я следовал за Дженкинсом по всему Лондону. В его планах задействована целая сеть волшебников. Всего семь человек, чем-то похожих на него самого: слабосильные, озлобленные, низкого уровня – короче, такому могущественному магу, как ты, их бояться нечего. – Можешь ли ты назвать их имена? – Он слушал внимательно, жадно вбирая каждое слово. – Уизерс и Бёрк. Да, мне эти имена тоже ничего не говорят. А вот Лайма ты должен помнить. Глаза у Мэндрейка широко распахнулись. – Руфус Лайм? Приятель Лавлейса? Да, это куда интереснее! Так он всё ещё?.. – Ага. И все так же похож на рыбу. Судя по всему, он только что вернулся из Парижа. – А как насчёт их планов? Ты узнал хоть какие-нибудь детали? – Откровенно говоря, ничего конкретного. Однако, что бы они ни затевали, все они заняты тем, что подбирают себе для этого демонов. Так ведь они волшебники – чем им ещё заниматься, как не этим? Много говорили о верёвках и цепях. Да, и ещё о фургонах. Он наморщил нос. – О фургонах? – Представь себе. И ещё упоминали о каком-то эксперименте. Требовали доказательств, что эксперимент прошёл успешно. О чём речь – понятия не имею. Я почесал себе ухо. – Что ещё? Ах да. Дженкинс сказал, что их должно быть семеро, «по одному на каждое кресло». Мэндрейк хмыкнул. – Совет. Нас в Совете семеро. Они замышляют мятеж. – Как обычно. – Ладно, это любопытно, но подробностей маловато. Мэндрейк вопросительно взглянул на меня. – И ты рассчитывал, что я отпущу тебя за это? – Ну, не только за это. Дженкинс посещал не только нескольких отчаянных дружков. Он виделся и кое с кем ещё. Угадай с трёх раз, с кем? – С кем же? – Ну, угадай же! Ой, какой ты всё-таки нудный! Ладно, так и быть, я тебе подскажу. Борода… Правильно, молодчина! – Я же ничего не сказал. – Нет, но я вижу, что ты угадал правильно, по тому, какого цвета ты сделался[63]. Да-да, этот наёмник снова в городе, и брови у него ещё гуще, чем ты помнишь. Проявив неслыханную хитрость и отвагу, я прицепился к его семимильным сапогам и последовал за ним в парк, где он встретился с человеком, который, по всей видимости, и был тем самым неуловимым Хопкинсом. Нет, я не слышал ни слова из того, о чём они говорили. В этот самый момент меня заметили джинны. Остальное ты знаешь. Я растерял половину своей сущности оттуда до Ричмонда. – Это всё замечательно, – поморщился Мэндрейк, – но мне-то в этом что толку? Мне тут совершенно не на что опереться! Если я хочу пережить завтрашний суд, мне требуется что-то посерьёзнее! Хопкинс! Всё дело в Хопкинсе. Можешь ли ты его описать? Львица почесала себе нос. – Забавно… Ты знаешь, описать его сложно. У него такая внешность неброская… Разве что, может быть, слегка сутулый; лицо обыкновенное, небрит… Волосы бесцветные… Хм… Чего это ты за голову схватился? Он уставился в потолок: – А-а-а! Это безнадёжно! Не надо было давать тебе этого поручения! Аскобол и тот бы лучше справился! Это меня уязвило. – Ах вот как? Думаешь, Аскобол сумел бы выяснить и то, где Хопкинс живёт, а? – Что?! – Он дал бы тебе точный адрес, да? Как сейчас вижу: огромный неуклюжий циклоп в очках и шляпе подкрадывается к Дженкинсу и наёмнику в кафе, заказывает себе чашечку кофе, пытается подслушать… И всё это совершенно неприметно! – Ладно, забудь об этом. Так ты знаешь, где живёт Хопкинс? И где же? – В отеле «Амбассадор», – сказал я. – Вот так-то. Всего лишь пустячок, который я успел подхватить, пока меня ещё не загоняли до последней ложки[64] моей жизни. Ну а теперь я… Эй, погоди! Ты что делаешь? Волшебник внезапно оживился. Он обернулся к прочим пентаклям, начертанным на полу, прокашлялся, протёр усталые, покрасневшие глаза. – У меня всего один шанс, Бартимеус, – сказал он. – Один-единственный шанс, и я его не упущу. Завтра мои враги повергнут меня, если я не смогу предъявить им чего-то осязаемого. А что может быть более осязаемым, чем мистер Хопкинс, связанный по рукам и ногам? Он размял пальцы и начал читать заклинание. По ногам хлестнуло порывом холодного ветра. Раздался заунывный вой. Честно говоря, на такие спецэффекты ещё в У руке смотрели косо, как на устаревшие и вышедшие из моды[65]. Разумеется, ни один современный волшебник из-за такого завывания пентакль не оставит – разве что упадёт на пол от смеха. Я мрачно покачал головой. Ясно, кто сейчас явится! Разумеется, раздался гром, подобный звону надтреснутого обеденного гонга, и в соседнем пентакле материализовался белокурый гигант. Он тут же малодушно рассыпался в мольбах и жалобах – на которые хозяин благоразумно не обратил никакого внимания. Меня он не заметил. Я некоторое время выжидал, пока он стенал, стоя на коленях, ломая руки и умоляя отпустить его, потом вкрадчиво кашлянул. – Эй, Аскобол, платочек дать? А то у меня уже ноги промокли… Циклоп поспешно вскочил. Его лицо являло собой пламенеющую маску стыда и возмущения.