Обычно – ему приходилось преодолевать пешком несколько километров – это если не находилось машины, которая бы подвезла его до города – но тут пункт хавалы был совсем рядом. Его держал человек по имени Гариб, что в переводе значило – чужой, странный. Он появился здесь уже взрослым человеком, с деньгами, откупил прогорающую чайхану и сделал из нее преуспевающее по местным меркам заведение. Отличался он тем, что у него не было одного глаза и весь он – зарос бородой чуть ли не по самые брови. Помимо еды, он предоставлял при необходимости услуги переводчика – так как знал несколько диалектов арабского, фарси и армянский, а так же менял деньги и открыл у себя пункт хавалы. Он не нарушал ничем местных обычаев и традиций, платил закят – и вскоре стал одним из своих. Когда то – на рынке было не один, а три агента хавалы – но теперь был только один. Второй умер, чем-то отравившись из еды, третьего ограбили и убили в горах бандиты… Так что Али некуда было больше идти, кроме как в чайхану к чайханщику Гарибу. Чайхана была закрыта, но не заперта, чайханщик Гариб сидел в углу и подсчитывал выручку. Заслышав входящего – он быстро накрыл деньги, разложенные на столе покрывалом, схватил и направил на дверь пистолет Стар[61] с необычным, длинным и изогнутым как рог горного барана магазином. Но увидев вошедшего – опустил пистолет, ни слова не говоря, мотнул головой – проходи, мол, дорогу знаешь… Али прошел за что-то, наподобие прилавка, откинул покрывало – и тут же ему в голову из темноты уперся ствол. Проворные руки обыскали его, забрали оба пистолета. – Иди вперед, ахи[62]… Найдя проход в заставленной ящиками темной комнате – он подошел к стене. В углу – валялась мешковина. За ней – была дверь. Он открыл дверь, шагнул внутрь – и молодой человек, с клочковатой бородой и дикими, шальными глазами – закрыл ее. Горела керосинка, высвечивая суровые, бородатые лица. У того молодого человека, по виду – конченного фанатика – в руках был богемский десантный автоматический штурмгевер германского заказа со складным прикладом и брезентовый подсумок армейского образца с четырьмя снаряженными магазинами к нему. Такое оружие стоило здесь как несколько взрослых коров – а по виду этого отморозка у него и шелудивого барана никогда не было. Но вот автомат – у него был. – Аллаху Акбар… – сказал Али – Мухаммед Расуль Аллах – ответил еще один человек, на вид лет двадцати восьми – тридцати, хорошо одетый, широкий в кости, бородатый, с чистым, не обезображенным оспой лицом и таким же автоматом на ремне – Мухаммед посланник Аллаха – Оживляет масджиды Аллаху тот, кто совершает салат, дает закят и не боится никого, кроме Аллаха… – Может быть, он окажется идущим верно – закончил фразу бородач Послышался шум, затем открылся люк в крыше, и в него – ловко соскользнула… это была девушка. Такие же безумные, фанатичные глаза, бывающие у тех, кто накурился кейфа или кому все равно, жить или умирать. На ней была странная комбинация одежды из женского никаба поверху и полувоенного мужского костюма под ним. В руках – богемский пистолет пулемет с толстым и длинным глушителем, обтянутым сеткой-рабицей, чтобы можно было схватиться за него при стрельбе. В ответ на вопросительный взгляд бородача – она отрицательно качнула головой. Нет. Никого. Бородач чуть расслабился. – Мы тебя не ждали, брат. Зачем ты пришел? – Узурпатор в городском дворце. Я решил зайти – пояснил Али – Ты проявил неосторожность – снова нахмурился бородач – тебе не следовало приходить только из-за этого. Аллах свидетель, каждый из нас стремится к шахаде, но в Коране сказано, что мусульманин не должен кончать жизнь самоубийством. А неосторожность – это и есть самоубийство… – Я принес новости из дворца. И немного денег на святое дело. – Деньги это хорошо – сказал бородач – сказано, что что-бы кто не пожертвовал на святое дело, в день Суда ему будет возвращено в семьдесят раз больше. Но ты знаешь, что мы гораздо больше нуждаемся в верных людях во дворце, чем в деньгах. А ты – излишне рискуешь и даешь повод заподозрить себя… – Клянусь Аллахом, это не повторится… Бородач кивнул – Ты все понял, брат… * * * Это и были смертники. Отряды Идарат, или непримиримые. Они появились здесь совсем недавно, всего несколько лет назад – и в них входила, прежде всего, молодежь. Часто не самая бедная – хотя и бедняков хватало. И чем дальше катилось неспешное местное время – тем больше было этих идаратовцев. Суть движения Идарат – была в том, что они в равной степени выступали как против руси, так и против местной феодально-клановой системы. Почему против руси – понятно, они неверные, и тут ничего не надо было объяснять. Но, кроме того – наверное, даже больше руси, они ненавидели местное общество, систему власти, жизненный уклад, законы и обычаи. Основной их террор – был направлен не против руси – а против местных. Непримиримые провозглашали, что все общество – не власть даже, а все общество в целом – отошло от ислама настолько, что его можно считать вышедшим из ислама, неверным, а правителя, который правит ими – т‘агутом, сколько бы он не выстаивал намазов и кыйамов. Они говорили, что муллы, которые есть везде, где живут люди – исказили Коран, сами погрязли в грехе и тянут в огонь доверившихся им людей. Что кадии – судьи – судят не по шариату, а так как им вздумается. И во много они были правы. Взять хотя бы нечестивца Абу, который держал собак, давал сам и через родственников деньги в рост – и при этом считал себя не только политическим, но и духовным лидером. И это не говоря про другие прегрешения – столь тяжкие, что даже за десятую часть содеянного грешник обрекался на тяжкие муки в аду. Но если так посмотреть – то и другие были ничуть не лучше. В каждом поселении был свой маленький Абу, который так же давал деньги в рост через родственников, который точно так же блудил, грешил, нарушал все законы шариата, какие считал нужным нарушить, издевался над людьми. Такой человек как Абу просто должен был воцариться здесь, и предыдущий, законный правитель, упоминание на улице о котором каралось плетьми – просто должен был умереть. Он сам не понял, против чего восстал, когда решил все сделать так, как у людей руси – он затронул интересы каждого феодала, буквально каждого, каждого муллы, каждого знахаря – потому что нормальных лекарей тут не было, каждого лавочника, потому что лавочники отпускали товары в долг – втридорога, естественно. И англичане, убив его, всего лишь восстановили естественный ход вещей. Тот самый, против которого яростно и жестоко, с кровью и ненавистью сражались молодые люди, которые при вступлении в Идарат резали кинжалом руку и окропляли своей кровью черное знамя джихада. Они не хотели сделать лучше – им ненавистен был этот мир целиком, весь этот мир до последнего его проявления. Они понимали, что пути наверх в этом обществе у них нет – сын лудильщика станет лудильщиком, сын купца станет купцом, сын муллы станет муллой, сын феллаха станет феллахом. И плевать на то, кем он может стать и кем он хочет стать – система незыблема, в предопределенности – суть ее долговечности. Ты никогда не заслужишь уважение, если тебе нет сорока – но если тебе есть сорок, ты заслужишь уважение, будь ты самым распоследним ничтожеством. Они восстали против этого. Они хотели создать общество, где каждый мог стать тем, кем он хочет стать… Они и создавали его – взрывами, убийствами, поджогами, налетами на караваны. Они были сильно похожи на троцкистов – только с мусульманским уклоном и густым запахом крови. Их главным оружием был Коран. Коран, в котором сказано, что нельзя держать собак и давать деньги в рост. Коран, в котором было предписано, как должен вести себя правоверный мусульманин – любой знал, что все, начиная от нечестивца Абу и заканчивая последним его приспешником – так себя не ведут. Они отвергали и древние, существовавшие еще до ислама обычаи, глубоко укорененные здесь и ставшие – по факту – частью шариата. Они говорили, что тот кто им следует – бида’а, то есть сторонник нововведений, еретик. Абу тоже направо и налево величал всех фитначами и бидаатчиками – однако, к нему не прислушивались. А вот к Идарату – почему то прислушивались. Именно поэтому, их каждую пятницу проклинали во всех мечетях. Угрожали огнем всем, кто имеет отношение к Идарату. Разоблачали их, разоблачали их практику никяха – то есть сожительства без брака, без выкупа, без согласия родных – по местным меркам это было страшным грехом, посягательством на устои. Любой отец скажет вам это – я дочь кормил-кормил, расти-растил, а теперь мне не за нее не получить и шелудивого барана?! Вот только молодежи, которая и шла в Идарат – было на это плевать. Говорили, что в Идарате сплошные бандиты, которые шарахаются по горам, грабят и убивают… да, в Идараате были и бандиты, и немало бандитов. Были и вымогатели – из числа тех, что приходили к купцу, говорили, что он платит неправильный закят, и говорили, куда платить правильный – а то сожгут. Всякие люди были в Идарате – вот только все больше и больше людей начинали не просто прислушиваться к тайным, где-то печатаемым проповедям и воззваниям – а тайно поддерживать их. Укрывать беглых, давать закят, передавать сообщения, хранить оружие и взрывчатку. Суть была в том, что людям ПРОСТО ВСЕ НАДОЕЛО. Надоела власть, надоел строй, надоела та система, в которой они жили. Абу сам копал под себя, если предыдущий князь даже относился к людям с сочувствием, и люди это понимали – то Абу не просто забирал последнее, он оскорблял и издевался над людьми, делая все для того, чтобы не оставить людям выбора. И ситуация – стремительно приближалась к опасной черте… * * * – Да, амир… Бородач удовлетворенно кивнул – Теперь рассказывай… Али начал рассказывать. * * * Рассказ занял почти час – минут пятьдесят. Бородач ничего не записывал, иногда – задавал короткие, точные вопросы. Ему не было смысла записывать – под столом медленно перематывал проволоку портативный диктофон германского производства[63]. Никто об этом не знал. Когда Али закончил рассказ о том, что он услышал и увидел во дворце – бородач пригладил свою бороду. Она у него только – только достигала требуемых здесь стандартов – считалось, что мусульманин может носить бороду такой длины, чтобы борода помещалась в сжатом кулаке, а все остальное можно отрезать… – Ты хорошо все запомнил, брат… – сказал он медленно – с твоей помощью мы скоро свергнем тирана. – Иншалла… – Нам надо внедрить несколько человек в охрану дворца. Али отрицательно покачал головой – Это невозможно. – Но почему же? – Это невозможно. К эмиру не подступиться, он берет в охрану только людей своего клана. – И даже на выполнение обычной охраны? В дворцовую стражу? Стоять на воротах? Он тоже принимает только своих? Али подумал – Конечно же, нет – сказал он – но все равно, не получится. Всю охрану всегда набирает Мустафа – эфенди. Он не только родственник узурпатора, он еще и учился у англизов. Он никому не доверяет, и если я только заведу разговор с ним об этом… Бородач кивнул – Я тебя понял, брат. А как выглядит этот… Мастафа-эфенди. Али машинально отметил, что бородач – иногда путает имена, произносит их неправильно. Если бы он был арабом – он бы так не ошибался. С другой стороны – ни в чем другом, он не дал себя заподозрить. Араб, настоящий араб, правда, явно их тех мест, которые много севернее… – Ему лет сорок, он ростом пониже меня. – Насколько? На голову? На полголовы? Еще ниже? – На полголовы, не больше. У него лицо, обезображенное оспой, очень сильно, черные глаза. Белый пояс. Кожаный, на нем он держит оружие. Полусапоги. Он худой, болеет животом. За головной убор у него платок, в красную клетку. Одет в военную форму, без знаков различия, пошива как у руси. Бородач закивал – Достаточно. Ты молодец, хорошо все запомнил. Эмир и сейчас в городском дворце? – Да, он там. – А сколько он там пробудет? Когда вы тронетесь обратно? – Об этом знает только Аллах. Вероятнее всего, завтра… – Очень хорошо. Не отходи от эмира ни на шаг. И будь готов выполнить свой долг. Али провел ладонями по щекам – О, Аллах, как это тяжело… – Я знаю, брат. Но джихад – есть путь, ведущий прямиком к Аллаху и кто бы что ни сделал на джихаде – получит сторицей, когда наступит день. Аллаху Акбар.