Заболоцкая примчалась раньше – в обед она постучалась к Римме Станиславовне. – Я здесь! – сообщила Кира и вопросительно посмотрела на Мезенцеву. Та пропустила ее в квартиру, и снова Кира удивилась способности соседки создавать уют. В доме вдруг стало светло, солнечно, появились пространства. – Как у вас хорошо стало! – воскликнула Кира. – Это потому, что остался только тонкий тюль. И мебель частично вынесли. – Куда? – не поняла Заболоцкая. – Куда вынесли мебель? – Кира, – Мезенцева усадила Киру на диван, – Кира, я уезжаю. Это смешно звучит, но мы с Волховитым решили пожениться. Официально. Он уходит от жены. – Ему же много лет! – вырвалось у Киры. – И мне не так мало, – улыбнулась Мезенцева, – остаток жизни проживем в любви и радости. Дети у него выросли, внуки уже скоро в школу пойдут. Все, что надо, для семьи сделал. И оставляет он все им. Кроме домика в Подмосковье. – Это не тот ли домик рядом с Барвихой? – немного ядовито спросила Заболоцкая. – Тот, Кира, тот. И мне ничуть не стыдно, что Волховитов оставляет его себе. Зато все остальное получает семья. – А то, что муж, отец и дедушка уходит… – не унималась Кира. – Что с тобой сегодня? – Мезенцева всплеснула руками. – Ты просто невыносима. – Извините. Это я от расстройства. Я не хочу, чтобы вы уезжали. Понимаете… – Понимаю. Этот дом и для меня крепость. Смешно звучит, но это так. – Для нас троих он таким был. И для Бегловой тоже. – Кира, мне много лет. И не хочется уже обманывать и жить вот так – «по понедельникам и четвергам». Это же твое выражение. Кира покраснела – она вспомнила, как давно в разговоре она упрекнула Мезенцеву в малодушии и нежелании бороться за свое счастье. «А теперь, когда они с Волховитовым решились… – подумала Заболоцкая, – я набросилась на нее. Как будто ей легко принять такое решение». – Простите меня, – Кира обняла Мезенцеву, – я от досады. Мне жаль. Как будто все закончилось! Вся жизнь! – Какая ты глупая! Только начинается. У меня, у тебя. Понимаешь, это новый этап. – Зачем? Почему эти самые новые этапы перечеркивают прошлое?! Кто сказал, что это правильно?! – Кире хотелось заплакать. Ей казалось, рушится все и под развалами остаются не только первые года ее самостоятельной жизни, но и все, что было раньше – детство, школа, коммунальное житье, Лиля Мельникова с ее добрыми родителями и гостеприимным домом… Все, что нередко ее так раздражало, но что оказалось таким дорогим. И это дорогое было связано с этими стенами, этой крепостью, стоящей на пересечении двух известных московских улиц. – И как теперь быть? Что делать? – вдруг спросила Кира. – Тебе надо выйти замуж. За Григорьева. Он любит тебя, а ты любишь его. Только сама боишься признаться в этом. – Нет, я про другое, – покачала головой Заболоцкая, – что делать с квартирой? Оставить ее? Сделать попытку купить? Что же делать?! Мезенцева сначала изумилась, а потом рассмеялась: – Кира, ты совсем другое поколение. У тебя даже голова работает иначе. И это хорошо. Ты должна заниматься делом. Но и о себе не забывай. – Вы когда переезжаете? – В конце недели. За городом все готово. Только здесь осталось разобраться и привести в порядок квартиру. Вдруг тебе что-нибудь надо… Из хозяйства… – Нет, спасибо… Хотя… – Кира деловито окинула комнату, – хотя давайте посмотрим. Мезенцева наблюдала за своей соседкой и радовалась тому, что практичность взяла верх над чувствами. «Пусть она будет другой, не как мы. Сантименты иногда очень выматывают. Пусть ей легче живется!» – думала Римма Станиславовна. А еще через неделю они, тем же маленьким кружком, отмечали два события – переезд Мезенцевой и их с Волховитовым свадьбу. Впрочем, свадьба была не свадьбой, а просто была регистрация в ЗАГСе, свидетелями была Кира и Григорьев. Волховитов волновался и смущался, отчего казался еще старше. Кира смотрела на вполне счастливую Мезенцеву и не понимала, как эти люди могли ждать так долго. «Зачем было обманывать близких, самим мучиться?!» – спрашивала она себя. Волховитов казался ей стариком, хотя он был не намного старше Риммы Станиславовны. Во время застолья, которое проходило в модном ресторане, Кира много пила и много говорила. Она вдруг вспоминала, как они поселились вместе, потом свою семью, потом жалела своих родителей, потом произносила тосты. Григорьев ее пытался удержать от этого эмоционального всплеска, а Мезенцева, все понимающая, останавливала его. – Олег Борисович, не трогайте Киру, пусть говорит, плачет, жалуется. Она у вас железная, она же все время в борьбе. Пусть побудет слабой. Смешной, нелепой. Не стесняйтесь ее, она чудесная. Григорьев был благодарен за понимание. Он и сам видел, что Кира в последнее время напряжена. Что ее мучает, он не понимал. В его представлении, их жизнь была полна – было чувство, обычные человеческие радости, был дом, были возможности. Откуда брался этот мятежный дух Киры, он не понимал. Ночевать они ехали к Григорьеву, хотя Кира рвалась в свой заброшенный и покинутый почти всеми дом. – Ты понимаешь, мы перед этим домом в долгу?! Ты это понимаешь? Я должна ему. Он меня спас, научил, защитил, дал силы, – говорила она. Григорьев вслух соглашался, крепко обнимал ее и никуда не пускал. Он любил сейчас свою Киру как никогда. Дома он уложил ее в постель, дал выпить холодного морса, укрыл и сидел до тех пор рядом, пока она не уснула. Только посе этого Олег Борисович прилег рядом. С его мужской точки зрения, не происходило ничего, что должно было выбить ее из колеи. Старуху Беглову было жаль, но ее уход был закономерен. Как закономерен был отъезд Мезенцевой. Точно так же нормальным был бы окончательный переезд Киры к нему, к Григорьеву. «Но это нормальным было бы для любого другого человека. Но не для Киры», – думал он, глядя на спящую возлюбленную. На следующее утро Заболоцкая открыла глаза и тяжело вздохнула. Вчерашний вечер потонул в головной боли и кислом привкусе во рту. Кира с ужасом представила себе, как она выглядит. К тому же она не помнила, чтобы умывалась, значит, глаза у нее в черном обрамлении и помада на щеках и на подушке. «Так, главное, доползти до душа!» – подумала Кира и попыталась встать. Это оказалось легко, хуже получилось дойти до ванной комнаты. На ее чертыханье прибежал Григорьев. – Почему не позвала? – спросил он и взял ее под руку. – Сама дойду, – сказала Кира и посмотрела на Олега Борисовича виноватым взглядом, – ты на меня не смотри. Я страшная. – Ты – лошадка моя, – сказал он и обнял ее. Кира взвыла: – Не трогай меня. Я неумытая, грязная и, по-моему, пьяная еще. – Хорошо, иди в душ, кричи, если нужна помощь, а я пойду кофе варить. – Ты разве не поедешь в магазин? – поинтересовалась Кира. Ей очень хотелось остаться сейчас одной – прийти в себя. Поспать, просто поваляться. – Нет, сегодня отменяется магазин и вообще отменяются все дела. Сегодня мы будем вместе. Кира застонала про себя. Григорьев был заботлив и внимателен, но сегодня ей было так не по себе, что хотелось полной тишины и одиночества. – Мне кажется, что у тебя в зале опять беспорядок. Все же хозяйственный магазин должен быть таким же аппетитным, как и, например, булочная. Заболоцкая ожидала, что Григорьев заинтересуется ее словами, и после небольшой беседы в нужном ключе он помчится на работу. Но этого не случилось. Олег Борисович был чем-то очень озабочен. И явно это был не магазин. После душа стало легче, после кофе, который Григорьев ей подал в постель, настроение стало даже хорошим, а голова прошла. Кира уже подумывала взяться за телефон и узнать, как там с заказами на уборку, как дверь в спальню открылась и торжественно вошел Олег Борисович. – Ты чего? – подняла на него глаза Кира и тут же все поняла. «О нет! Только не это! Опять надо что-то придумывать, ловчить, чтобы не обидеть!» – подумала она. – Кира, я делаю тебе предложение. Стань моей женой. Жить будем на любых, удобных тебе условиях, – произнес Григорьев и подал ей коробочку. Кира взяла коробочку, открыла ее – там было кольцо с бриллиантом. С большим бриллиантом. – С ума сошел, – проговорила Кира. Камень произвел на нее впечатление. Даже больше, чем само предложение, формулировка и сам момент, когда оно было сделано. – Так что? – спросил Григорьев. – Олег… Олег… – Да. Мы уже говорили с тобой на эту тему, и не раз. И я знаю, что ты, может, еще не готова, но все же… Подумай. Я тебя люблю. Очень. – Григорьев наклонился и поцеловал Киру. – Да… – начала было Кира, но Григорьев не дал ей закончить. Он затормошил ее, сжал в объятиях, восклицал: «Ну, наконец-то», – и вообще произвел всяческую суматоху. Заболоцкая онемела – она не дала согласия. Слово «да» было началом фразы. Которая должна была прозвучать так: «Да, это очень важный для меня момент. И я люблю тебя тоже… Но…» Но судьбе было неугодно, чтобы Григорьев услышал фразу всю. А Кира постеснялась ее повторить – таким счастливым выглядел Олег Борисович. – Я очень рад, что ты согласилась! Но теперь отдыхай, спи. Я все же уеду. Посмотрю, что там за дела в магазине. Может, ты права и надо в зале торговом навести порядок! «Да, это лучшее, что ты можешь теперь сделать!» – подумала Кира и прикрыла глаза. – Я подремлю немного, – слабым голосом произнесла она, – все обрушилось, как лавина! – Да, да, – согласился растроганный Григорьев, – отдыхай, родная. Наконец, Кира осталась одна. Перед уходом Григорьев еще несколько раз заглянул к ней, озабоченно поправлял одеяло, спрашивал, не голодная ли она, и, только когда Кира нахмурилась, удалился из квартиры. Кире казалось, что она даже слышит, как Олег Борисович сбегает по лестнице, насвистывая веселую мелодию. Но это, безусловно, было ее воображение. Наступившая тишина несколько успокоила ее. «В конце концов, можно и расписаться», – подумала она, но тут же себя одернула. Она уже выучила Григорьева, знала его сильные и слабые стороны, она понимала, что, став его женой, вести тот образ жизни, к которому она привыкла, было бы невозможно. «Не тот он человек, нужной широты взглядов нет. Рано или поздно поставит к плите борщ варить!» – подумала Кира. Но что делать, если неосторожно построенное предложение ситуацию, похоже, сделало необратимой. Кира поворочалась в постели, взбила подушку, улеглась поудобнее и решила, что пока не будет ничего делать, а посмотрит, как будут развиваться события. Если завтра же Олег Борисович не потянет ее покупать свадебное платье и кольца, она все ему скажет. А если он разумно даст ей время, то… «То, может, что-то случится и свадьба отодвинется, и ситуация переменится… Одним словом, надо подождать!» – подумала Кира и закрыла глаза. Следующий год Зима подоспела аккурат к концу декабря. До этого времени не было ни снега, ни морозов. Опять погода притворилась европейской. Все радовались и ходили налегке. Елки стояли по всему городу и прикрывали общий коммунальный разгром. Впрочем, беспорядка было меньше, чем в прежние годы, – и бордюры появились, и желто-зеленые заборчики, и даже деревья новые посадили во дворах. Кира Заболоцкая, выросшая в старом московском районе, больше всего ненавидела рекламу. Рекламные полотнища, закрывавшие небо и фасады домов, она называла тряпками и негодовала всегда, когда взглядом натыкалась на них. «Не сердись, это веяние времени, это потом пройдет, мы будем вспоминать, как о досадном или смешном казусе», – успокаивал ее Олег Борисович. Но Киру успокоить было сложно. Она потребовала от Григорьева, чтобы на его магазинах была универсальная вывеска, строгая и профессионально выполненная. – Ты эти бумажки цветные или пленку не клей на двери и дом. Ты закажи нормальную добротную вывеску. Как деды наши заказывали, когда торговлю начинали! – говорила она. Григорьев про себя думал, что его дед и писать-то не умел, куда там торговлю вести, но выполнял все, что говорила Кира. «Она знает, что делает!» – думал он. Григорьев по-прежнему был влюблен в Заболоцкую и по-прежнему они были не женаты. Как так случилось, что его предложение руки и сердца потонуло в буднях, деловых разговорах, каких-то больших и малых проблемах, он не понимал. Только некогда было им и платье заказать, и ресторан, и в ЗАГС наведаться. Иногда Григорьев начинал скандалить. – Ты бы честно сказала, что не любишь меня, не хочешь замуж! – говорил он сварливо.