Родители решили, что что их взрослые дети в начале обеда присутствовать не будут. – Пусть погуляют, в кино сходят. И вообще им есть чем заняться. А мы тем временем обсудим все вопросы. Раз уж они все решили, наша задача понять, как мы им сможем помочь, – сказала по этому поводу Зинаида Васильевна. Мельниковы опять согласились. «Правильно, может возникнуть неловкость в обсуждении финансовых вопросов, зачем им это слышать?» – поддержала ее Тамара Леонидовна. Вообще, ей мать Стаса нравилась. Они несколько раз беседовали по телефону и чаще всего имели схожее мнение по важным вопросам. Отцы не встречались и не разговаривали. Когда Мельниковы подъехали к дому Перовых, Тамара Леонидовна поморщилась: – И район так себе, и дом нуждается в капитальном ремонте, и контингент еще тот. – Она кивнула в сторону каких-то забулдыг. – Знаешь, мы с тобой вообще в рабочем общежитии жили. Ты помнишь, как это было? – буркнул Петр Вениаминович. – Помню, но при чем тут это? – А при том, что у всех по-разному жизнь складывается. Сама мне рассказывала про Киру Заболоцкую. Как она о родителях собственных отзывалась. И как тебе это не понравилось. – Да, ты прав. Больше не буду. А Кира меня волнует. Они с Лилей дружат, но как бы это сказать… Чувствую я в Кире опасность. Она жесткая, резкая и боюсь, в чем-то завидует Лиле. А зависть – это бомба замедленного действия. – Господи, как же ты быстро находишь повод для волнений! Они знают друг друга с малолетства и многое было уже. Я же тоже помню, хоть и ругаешь ты меня, что в кабинете все время торчу. – Сейчас – они взрослые молодые женщины. У каждой из них уже любовь. – Наша дочь… – Петр Вениаминович запнулся. – Да, а чего бы ты хотел? Чтобы она вела, как я себя вела? – А что в этом плохого? – Ничего, но, оказывается, можно иначе. И тоже ничего плохого. – Почему ты ничего мне не сказала? – А как ты себе это представляешь? Я вхожу к тебе в кабинет и произношу – наша дочь переспала со своим молодым человеком? Нет, дорогой, она мне доверилась, я ее не выдала. Но посоветовала быть осторожной. А что бы ты ей сказал? Если бы узнал? – Знаешь, может, это и хорошо… – вдруг произнес Мельников. – Что именно? – То, что у них отношения. Может, и поженятся. Семья – основа всего. Особенно в такое время. – Наконец-то! Правильно все говоришь, – улыбнулась Тамара Леонидовна. – А ты не ворчи, что у них такой дом, подъезд и прочее. – А я и не ворчу, – миролюбиво сказала жена. Стол был накрыт просто, по-домашнему. – Мясо я сама мариновала и запекала. Это мой рецепт буженины, а это огурцы и патиссоны. Я их снимаю, когда они малюсенькие, и получается великолепная закуска, – приговаривала Зинаида Васильевна. Мельниковы ели с аппетитом и нахваливали. Действительно, все было вкусно. – Петр Вениаминович, а пойдем со мной на кухню, я тебе покажу кое-что, – сказал Перов. – Он вам покажет настойку на перце, – сказала Зинаида Васильевна, – она крепкая – огонь. Но под нее хорошо говорится. – Вот-вот, а вы тут о платьях разговаривайте. Мужчины исчезли на кухне. Там Перов достал рюмки, вяленое мясо, огурчики и огромный красивый штоф. – Дедовский, – пояснил он, – это и еще немного – посуды кузнецовской. Все, что осталось от большого купеческого хозяйства. Было серебро и золото, но это семья проела в черную годину. – Ясно, – отвечал Мельников, – нам проедать нечего было. И мало наших, Мельниковых, осталось. Пусть ребята дружат. Они у нас хорошие. Может, поженятся. – Прекрасный тост. Самый главный. – Перов разлил настойку. На свет она была чуть зеленоватой. Выпили, у Петра Вениаминовича аж душу в кулак скрутило. – Ну, зелье! – Верно, зелье! – согласился Перов. – Повторим, а потом и перерыв сделаем. Я уже знаю, как пить надо. – Доверяю, – согласился Мельников. Ему все больше и больше нравился мужик, сидящий напротив. Давно он таких не видел и не встречал. Что-то ровное, спокойное, честное было в нем. И чувствовалось, что правду этому сказать легко и выслушать его несложно. – Слушай, а в каком ресторане наших детей женить будем? – вдруг спросил Мельников. – Мы с тобой договоримся! – воскликнул Перов и обнялся с Петром Вениаминовичем. Было ясно, что отцы выпили немало. – Если честно, надо бы им институты закончить! Потом в аспирантуру пойти… Поработать, – произнес Мельников. – А потом кефир, радикулит и валенки, – в тон ему сказал Перов. – А дочка наша вообще только поступила… Об этом ли мы думали… – поддакнул Петр Вениаминович. – Да пусть гуляют, влюбляются… – А может, правильно решили? Семья только и защитит. – Во, ты про времена, которые наступают, и расскажи. Как ты со своей колокольни, высокой, эти времена видишь? А то я сижу на своей фабрике, только и собачусь со смежниками. То одного не пришлют, то другого нет, то денег не шлют, то коробки не отгружают. Но это же частности. Я картину в целом не вижу. Во‐первых, не приучен, во‐вторых, обзор маленький. – Не приучен – это ты зря. Я Стаса твоего слушаю и понимаю, что в доме все честно говорится. – Ну а что парню голову морочить. И так уже только про ГУЛАГ и говорит. – ГУЛАГ? – Ну да. «Огонек» читает, «Московские новости». – Понятно. Ну, тут мы не повлияем. Пусть читает. Знать надо. А что касается того, что будет… А каюк будет. Помяни мое слово, Николаевич, каюк. Задача – как удержаться, как выплыть. И как детей сохранить. – Что, совсем трындец? – Трындец? Отличное слово. Отличное. Очень меткое. – А в чем трындец? – Перов опять налил в стопки настойку. – Ох, и крепка она! – воскликнул Мельников, увидев это. – Но не откажусь. Мозги прочищает. – Это главное, что требуется от настойки. Только ты мясцом закусывай. Мельников послушно взял в руку кусок мяса, но даже не притронулся к нему. – Понимаешь, – он вздохнул, – что-то мне кажется, что продали нас. Или продают. Понимаешь, сдают шестую часть суши, со всеми ее лесами и полями, газом, нефтью и Северной Венецией и самым читающим народом в мире. И будет ли терпеть народ то, с чем столкнется, большой вопрос. И не будет ли большой крови. – А не будет, – сказал Перов, – не будет, если ваш брат, который в министерствах сидит, и на Старой площади, и на площади Дзержинского, крови не захочет. Понимаешь, уже пошло все… Вода несется, заливает берега. Нельзя ее остановить. А если попробуешь, крови много будет. Но понимаете ли вы это? Вы, сидящие там… – Перов указал пальцем на потолок. – Там мухи обычно сидят, – буркнул Мельников, – как я надеюсь, что все это как-то обойдется. – А таких умных, как ты – много у вас там? – Не знаю. И потом, пойми, я же не наверху. Я чуть выше, чем кто-то. Наверху они, но они не слышат. Или нам не говорят ничего. – Но дети у них есть? Дети-то?! – Есть. Если моя версия верна, то у этих детей будет власть и будет все, что в этой стране есть! – Петр Вениаминович выпил свою рюмку, не дожидаясь приглашения. – А как же равные возможности? Как частное предпринимательство? Как здоровая конкуренция? – Да, как?! Вот я тебя тоже спрашиваю – как?! – Петр Вениаминович шумно выдохнул. Было заметно, что он захмелел крепко. Впрочем, Перову настойка тоже ударила в голову. – Я так тебе скажу, – Николай Николаевич сунул в рот кусочек мяса, – главное, чтобы революции не было и гражданской войны. Вот этого я боюсь больше всего. Знаешь, между нами говоря, я вообще революций не люблю. – Однако двигатель развития общества. – Ага, только половину общества сначала истребят, а оставшуюся вперед двигают. Нет, дорогой Петр Вениаминович, не надо нам этого счастья. – А что нам надо? Ладно, что детям надо? – Не трогали чтобы. А трудиться в нашем роду всегда умели. И Стаса так воспитали. Вот увидишь, Лиля будет за ним как за каменной стеной. Хоть и молод он, но взгляды у него правильные. – Не сомневаюсь, хороший парень. Очень хороший. Я, знаешь ли, не волнуюсь. Ты прав, не было бы кровавого бунта.