Хотел было ответить, но поймал себя на мысли, что не могу разомкнуть губы, их словно суперклеем обработали. Тело также не слушалось, но чуть кивнуть головой я все же смог. – Васильев, что тут? – донесся еще один голос. – Так еще один, товарищ лейтенант, – ответил тот, что спрашивал меня, живой я или нет. – Сколько же их тут? – человек обвел глазами пространство вокруг себя. Окидываю, наконец, и я взглядом округу, точнее, то место, где очнулся в этот раз, только вот почти ничего не было видно. Все вокруг белое, даже глаза слезиться начали, зацепиться было не за что. Ресницы слипались, замерзая от слез мгновенно, и было очень неприятно. Неожиданностью было именно то, что в этот раз я попал сюда без содействия деда, то есть его колдовство, о котором я думал, ни при чем. А что же тогда? Неужели и правда я сам все сделал, едва прочитав рассказ ветерана? Тогда плохо это все, я-то думал, что надоест деду меня жизни учить, он и отстанет, а тут вон как. Так вот почему пальцы холодило, зима здесь. И тут же ко мне пришла боль. Застонав, губы я так и не смог разлепить, хоть и пытался, скрипнул зубами. Что с моим ртом? Я просто боюсь сильно напрячь челюсть, как бы не разорвать губы. – Надолго ли? – вздохнул человек, и мне показалось, что в этом вздохе было столько сочувствия и жалости, что я захотел увидеть говорившего человека. Сказано было тяжело, сразу понимаешь, что человек искренне переживает, в мое время такого и не встретишь уже. – Да, уже восемнадцать нашли, умерли все. У троих даже ран не было, обморожение… – Конечно, сутки на таком морозе, эх, успели бы раньше… Парни-то все сплошь молодые, красивые. Еще бы, гордость страны, кремлевские курсанты! Как так вышло, что именно тут не было регулярных войск, и мальчишек поставили в строй? Господи, им ведь жить и жить бы еще! Это они о чем сейчас тут говорят? Кто курсант? Я? Ужасно хотелось осмотреться, но видел вокруг только снег, да и то, словно через пелену. Скорее всего, тот, кто так сожалел о курсантах, немолод, по голосу слышно, да и манера речи похожа. – Этот еще и ранен, похоже. Вон вокруг красное все… Это обо мне? Я ничего не видел, кроме снега, голова не опускалась, слишком болела, и, черт, да почему же меня так зажало-то, словно в тисках? Говорившие бойцы суетились возле меня, явно работая лопатами. Откапывают, что ли? – О, вон чего вышло… Я не понимал, о чем говорят солдаты, чувства холода и страха перекрывали все. Казалось, я ощущал все их эмоции, но никак не мог понять, что же со мной. Видел хоть и плохо, но и этого было достаточно, чтобы разглядеть испуганные лица тех, кто занимался сейчас моим спасением. Бледность на лицах, глаза бегают и старательно уходят от моего взгляда, люди реально переживают. – Твою мать, – грязно выругался один из бойцов, – да, парень, досталось тебе. Как ты еще терпишь-то? – неподдельный страх был написан на лицах моих спасителей. Да что там такое, что даже солдаты испугались? И тут меня потащили. Точнее, приподняли за руки и положили на снег. Оказывается, я до этого и так лежал на спине, а вот на ногах у меня лежало что-то тяжелое, но я не чувствовал веса. Страшно подумать, но я вообще не ощущал ног. Уложили меня на какую-то железку и потащили по снегу, как на санках. Вновь попробовав открыть рот, но понял, что точно разорву губы, если продолжу это занятие, буду ждать. Надеюсь, меня тянут туда, где будет тепло. Вокруг, что удивительно, было тихо. Я даже подумал на секунду, что не на войну попал, хотя где еще я мог оказаться. Оглядывая, насколько мог, округу, видел, как к нам присоединяются и другие солдаты. Наконец, послышался шум, это был бытовой шум, не грохот, а именно шум от присутствия людей. Вокруг росли деревья, меня дотащили до них и остановились. – Товарищ фельдшер, примите еще одного, с ногами проблема, да и замерз он сильно… Я бы поежился, если б мог. – Зина, ты закончила? – новый голос. – Готовь место. Двое здоровенных мужиков подняли меня на руки и внесли куда-то. Похоже, палатка. Даже будучи сильно замерзшим, я сразу почуял, что здесь теплее. Точно, вон в углу печка стоит, от нее и тепло. Маленькая надежда, что все наладится, начала просыпаться где-то глубоко внутри. – Ты меня слышишь? – я моргнул, когда надо мной появилось лицо человека в белом, но грязном халате. – Хорошо. Парень, сейчас немного отогреешься, а то одежду не снять, хоть топором руби, и займемся тобой. Потерпишь? Как будто у меня выбор был. Я вообще ни хрена не чувствую, тело как не мое, а они спрашивают. Лежу, глазами хлопаю, странно, что веки перестали слипаться, и я вообще могу хлопать глазами. Скосил глаза вниз и увидел, как от моей груди поднимается пар, таю, видимо. А уже через десяток минут, когда я наконец начал отходить от мороза, пришла боль… Губы уже отошли и рот открывался, поэтому я орал так, что уши закладывало даже у меня, не говоря о тех, кто еще был рядом. Казалось, что меня просто пилят пополам ржавой и тупой пилой. Пилят наживую, старательно и буднично, не обращая внимания на мои страдания, а было действительно ужасно. Голос срывался и переходил то в рык, то хрип, боль пришла такая, какой еще не придумали, меня буквально разрывало на части от нее. – Держите его! – услышал я, а в мои руки вцепились клещи здоровяков, которые меня сюда и принесли. Крутиться не получалось, держали на совесть, орать я тоже не мог, мне в рот сунули что-то твердое, и зубы сцепились до скрежета. Боль шла снизу, от ног, которых я не чувствовал ранее. Я и сейчас их не чую, только дикую боль. – Ампутация, Сергей Леонидович? – сквозь мое многозначительное мычание донесся тихий, красивый голосок. – Да, Людочка, не повезло парнишке… – Да что там такое??? – выплюнув палку, что и была во рту, воскликнул я. – У тебя ноги перебиты, обморожение добавило проблем. Если не ампутировать, ты умрешь в течение суток. – Вы что, охренели? Как я без ног? Как это умру? – заорал я. Если припомнить, то умирал уже, но как же не хочется проходить вновь через эту боль! – А как они? – врач мотнул головой куда-то себе за спину. Видно мне никого не было, но я живо представил, что там еще кто-то лежит. – Думаешь, один такой? Терпи, отвоевался, главное, вообще жив, а жить можно и без ног. – Только и можете, что издеваться! – выкрикнул я и, наконец, потерял сознание. Это было очень… больно. Больно и обидно, не знаю, что сильнее бесило. Очнувшись, как рассказали позже, аж на третьи сутки, увидел себя без ног. Как вы думаете, какие впечатления посетили мою голову? Я даже орать не мог, ибо уже слова кончились и оставалось тупо выть. Скорее, даже скулить, как побитая шелудивая собака, которую перед смертью выгнали из дома. Что мне делать, как жить, да и, главное, где жить? Даже думать не хотелось, поэтому решил осуществить очень тяжелое в психологическом отношении дело. Во время одной из перевязок я стащил в процедурной скальпель. Врач отвернулся, я и воспользовался моментом. А ночью, когда все вокруг уже спали, я тупо вскрыл вены. Удивительно, но по сравнению с тем, что мне пришлось пережить, я даже не чувствовал боли. Жизнь просто ушла от меня, и разум потух. Просто я как-то подсознательно понимал, что пока я тут, мне нет пути домой, раз необходимо умереть, значит, нужно действовать. – О, привет! – услышал я после внезапного пробуждения в привычной палате. Голос принадлежал молодой девушке, что прибиралась в палате. Полы мыла, если проще. Что было в ее голосе больше, удивления или даже страха, непонятно, но равнодушия там не было уж точно. – Здравствуйте, – коротко ответил я, привыкая к новым ощущениям целого и, на первый взгляд, здорового тела. – Сейчас позову доктора. Ты как? – девушка вспомнила, видимо, о своих обязанностях и засуетилась. – Не знаю, – совершенно правдиво ответил я. – Пока вообще не понимаю, что я и где… – Ты, говорят, без сознания две недели провел, один раз даже сердце останавливалось, но врач у нас очень хороший, смог тебя вернуть. Радуйся. Я такого ни разу не видела. В истории написано, что у тебя просто сотрясение, а тут такие последствия! – Я рад, – кивнул я. – Хотя раньше мне казалось, что меня тут хотят убить. – А, из-за митингов, что ли? Так ты сам тогда палку перегнул, не надо было на деда бросаться. Теперь столько ужесточений ввели для всяких массовых собраний… Хотя мне плевать, я все равно не ходила. Зачем? Смысла нет. Дураку должно быть ясно, что заменой одного человека на другого ничего не добиться. А менять всю систему, мышление людей слишком сложно, люди сами должны перевоспитаться, а это вряд ли осуществимо. По крайней мере, в ближайшее время. Очень уж мы любим везде и всюду видеть проблемы, но не в самих себе… Удивительно, какие умные мысли у нее в голове. – Возможно, вы и правы, – равнодушно ответил я. Как-то я сейчас не был настроен на споры с девушкой, да и по всему видно, что она довольно умна. Редкость в наше время, чтобы человек настолько осознанно и адекватно делал выводы о проблемах общества. Доктор порадовал. Не своим отношением ко мне, его уже не изменить, а тем, что сообщил о моем состоянии. Было оно удовлетворительным, учитывая то, что без сознания я пробыл больше двух недель. После визита врача, а затем медсестры с лекарствами я вновь остался наедине со своими мыслями. Вновь никаких ментов, допросов и прочего. Даже поймал себя на мысли, что меня специально так маринуют, чтобы сломать. Что ж, кажется, те, кто это затеял, скоро достигнут своей цели. Тут или дурка, или не проснусь в следующий раз, одно из двух. – Ну как, дружок, жив-здоров? – немного подзабытый голос деда-ветерана заставил вернуться в реальность. – Опять вы… О, я, кажется, сказал ему вы? – А кто ж еще-то? – ухмыльнулся дед. – И как там? – Страшно… – не задумываясь, о чем вообще меня спрашивают, ответил я. – Ты ж не верил. Думал, что война – это так, прогулка? Нет, дружок, война – это страх, кровь, слезы, боль. Война – это смерть, неважно, чья, врага или друга. Смерть одинакова страшна любому человеку. Ты как, одумался? – Не знаю, – почему-то ответил я. – О, по крайней мере, правду говорить стал, голова включилась… Уже прогресс. А в чем не убедился? В злодействах врага? В жестокости? В героизме наших людей? – Я не понимаю, отчего такая жестокость была. Да, враги, но ведь такое было, что даже врагу не пожелаешь! Почему даже сейчас вы, патриоты, с такой злобой относитесь к фашистской Германии? – Потому что это не мы к ним пришли. Странно, мне казалось, ты бы уже должен был увидеть и понять. Где был в последний раз? – Кажется, под Москвой… – Зимой сорок первого? Страшное время. Я тогда призвался и в училище был, но наслышан. Были у нас ребята из тех частей, которые под Москвой оборонялись. Из госпиталей прибывали на переформирование, разное рассказывали, но в одном сходились абсолютно все: было очень тяжело и страшно. Так что, как думаешь, изменился ты? – А зачем? – из меня вновь полез гонор. Да, я сказал старику, что было страшно, но это же война! На ней разве может быть по-другому? А он опять за свое… В конце концов, все это было давно. Понятно, что вновь куда-то сейчас закинет, знать бы, как он это делает… – Ты же сам сказал, что не понимаешь, откуда жестокость. Утверждаешь, что если бы мы не сопротивлялись, то и немцы бы к нам относились по-человечески? Посмотри сам, как они относились к мирным гражданам, не к солдатам Красной Армии, глядишь, и этот вопрос отпадет! Ставшая уже привычной каша в голове, круговерть мыслей и образов, темнота и крайне неприятное пробуждение…